Я ушёл из его дома, так ничего толком и не узнав; не узнав даже, зачем, собственно, он меня звал. Цицерон и сам, казалось, не знал, что ему от меня нужно; просто прощупывал, выясняя, можно ли будет поставить меня на службу… Кому? Или чему? Я мог лишь гадать, кто стоит за его спиной и какое место отведено мне в их планах.
Глава 7
Осада дома интеррекса Лепида продолжалась и на другой день. И на третий. И на четвёртый. Приверженцы Сципиона и Гипсея требовали немедленных выборов консула.
На Форуме с утра до вечера толпился народ. Люди приходили поглазеть на обгорелые развалины курии. Одни шумно горевали, другие шумно радовались. Одни возлагали к почерневшим ступеням цветы, дабы почтить память Клодия; другие эти цветы разбрасывали и топтали. Перебранки не прекращались; драки вспыхивали то и дело.
Храмы и банкирские конторы на Форуме стояли закрытые. Религиозные церемонии не справлялись; деловая жизнь в Риме замерла.
Тем не менее, повседневная жизнь продолжалась. Каждое утро Бетесда посылала наших рабынь на рынок за продуктами. Времени теперь, правда, на покупки уходило больше обычного, потому что в город приезжало меньше торговцев; но возвращались женщины неизменно с полными корзинами. Белбо, посланный принести пару обуви, которую я отдал починить в день перед убийством Клодия, рассказал, что в квартале сапожников работают как обычно. Простые люди занимались повседневными делами, зарабатывая на хлеб насущный.
И всё же страх ощущался повсюду. Рим был подобен заблудившемуся в ночи путнику, продвигающемуся вперёд на ощупь, то и дело замирая и оглядываясь в ожидании чего-то ужасного.
Эко приходил каждый день. Я рассказал ему, что был у Цицерона.
— Они все попросту рехнулись, если думают, что Милон может пройти на выборах, — заявил он, выслушав мой рассказ. — Но в одном Цицерон прав: с сожжением курии клодиане перегнули палку. Это отпугнуло всех мало-мальски зажиточных людей. Убийство — гнусность; но пожары просто наводят смертельный ужас.
— И всё же огонь считается символом очищения — возразил я.
— На похоронах. Или же в поэмах. Но когда начинают сжигать здания, огонь может означать лишь одно: уничтожение всех без разбора. Он несёт гибель, не различая, кто прав, кто виноват. Идея очищения республики звучит возвышено лишь в речах ораторов. Едва начинают гореть дома гибнуть люди, как всякая поэзия живо исчезает. Когда реформаторы принимаются чинить произвол, люди отшатываются от них.
— То есть любой, кому есть, что терять, предпочтёт нынешнее положение вещей любым переменам.
— Именно. По-другому просто быть не может.
— Но разве это не значит, что у Милона есть шанс пройти на выборах?
— Он не пройдёт. На нём убийство Клодия. Оно компрометирует его, как ни кинь.
— Ну, об убийстве нам, по сути, ничего не известно. — Я потёр подбородок. — А как насчёт Гипсея и Сципиона? Разве они так уж чисты? Клодий поддерживал их, а клодиан теперь боятся.
— Боятся, верно; но Гипсея и Сципиона с сожжением курии никто не связывает.
— Но чернь-то они мутят не хуже Клодия. Это ведь их сторонники держат в осаде интеррекса. Значит, для людей зажиточных они ничем не лучше Клодия.
— Если не Милон, ни Гипсей и ни Сципион… — Эко смотрел на меня задумчиво, — значит, остаётся только…
— Даже не произноси этого вслух!
Но он произнёс.
— Только Помпей.
На Помпея в те дни уповали многие, в том числе его давний союзник Милон.
На пятый и последний день пребывания Марка Лепида на должности интеррекса трое наиболее радикальных трибунов устроили на Форуме контио. Мы с Эко решили пойти.
Контио — народное собрание под открытым небом. При всей своей внешней неформальности это государственное установление с довольно строгими правилами. Выступать имеют право далеко не все, говорить можно лишь на определённую тему и так далее. Самое важное, что не всякая магистратура даёт право на созыв такого народного собрания. Чаще всего контио проводят консулы либо народные трибуны. В эту зиму консулов в республике не было, но трибуны были — десятеро, как обычно. Со дня убийства Клодия кое-кто из них трудился без устали.
Похороны Клодия — вернее, сборище на Форуме, созванное для восхвалений покойного и предания тела огню — тоже начиналось как контио. Созвали его трибуны Квинт Помпей Руф и Мунатий Планк. Обоих я видел в доме Клодия в ночь, когда стало известно об убийстве. Но следующее утро оба возглавили похоронную процессию. Это их речи воспламенили толпу. С начала года Квинт Помпей и Мунатий Планк всячески препятствовали назначению интеррекса, тем самым делая невозможным проведение выборов именно в то время, когда по всем приметам победил бы Милон.
Контио, созванное на пятый день пребывания Лепида в должности интеррекса, собрало огромную толпу. Когда утром Эко пришёл к нам и объявил, что намерен пойти, я поначалу наотрез отказался сопровождать его, заявив, что отправляться на Форум в такое время, пусть даже и с телохранителями — чистейшее безрассудство. Но притягательная сила Форума слишком велика, чтобы устоять. Если не считать короткого визита к Цицерону, последние четыре дня я практически не выходил из дому и теперь чувствовал себя, как зверь в клетке. Есть в нас, римлянах, что-то такое, что в час ликования или в решительную годину неумолимо тянет нас влиться в толпу сограждан и вместе с ними слушать, как другие наши сограждане произносят речи под открытым небом, на виду у людей и богов.
Эко настоял, чтобы мы протолкались в первые ряды. Оба мы были в тогах, как и надлежит римлянину на Форуме; телохранители же наши носили туники и плащи. Так в любой толпе сразу видно, кто гражданин, а кто его раб.
Оказалось, что к Квинту Помпею и Мунатию Планку присоединился ещё и Гай Саллюстий — тот самый молодой трибун, утверждавший той памятной ночью в доме Клодия, что лишь покойный умел контролировать толпу, и предупреждавший о возможной резне. Видимо, с той ночи он смирился с намерениями Клелия и занялся подстрекательством наравне со своими коллегами. Все трое, казалось, горячо спорили между собой, и каждый обращался за сочувствием к слушателям.
Обстоятельства случившегося на Аппиевой дороге не обсуждались. То, что Милон и его люди умышленно убили Клодия, преподносилось, как данность. Меня эти бездоказательные утверждения начинали порядком бесить; но толпа принимала их как должное. Обсуждалось, что теперь делать. Все три оратора сходились в том, что самым лучшим будет немедленно устроить выборы консула. Когда Гипсос и Сципион займут должности, найти управу на Милона будет нетрудно.
— А если Милон и вправду собирает армию? — выкрикнул из толпы.
— Если он действительно задумал мятеж, — отвечал Саллюстий, — тем более необходимо выбрать консулов, чтобы подготовиться к защите города.
— А если у него сообщники здесь, в Риме? — прокричал другой голос. — Говорят же, что у него по всему городу тайные склады оружия. Они могут перерезать нам глотки, пока мы будем спать. И поджечь наши дома…
— Ха! Да не вам, клодианам, обвинять других в поджогах — после всего, что вы устроили!
Это были опасные слова. Сразу же вспыхнула потасовка, и хотя дрались достаточно далеко, телохранители немедленно сомкнулись вокруг нас плотным кольцом. Ораторы же словно не замечали беспорядков.
— Нам известно, — продолжал Саллюстий, — что Милон вернулся в Рим.
Человек, стоящий настолько близко, что я чувствовал запах чеснока от его дыхания, прокричал, приложив руки ко рту.
— У этой бесстыжей свиньи хватило наглости вернуться в Рим после убийства Клодия! Наверняка он был у себя дома, когда мы отправились навестить его с факелами! Мне ли не знать, я получил стрелу в плечо! — И он раскрыл тогу у горла, чтобы все могли видеть повязку.
— Доблестный гражданин! — Саллюстий вскинул руку в приветственном жесте. Толпа ответила одобрительными выкриками, среди которых, впрочем, я расслышал один-два презрительных смешка тех, кто стоял поблизости от раненого. — Но где бы ни скрылся Милон сразу после убийства, мы точно знаем, что со вчерашнего дня он в Риме, потому что вчера он покинул своё убежище и явился к Помпею Магну на его виллу на холме Пинчио.
Толпа снова зашумела. Известно было, что из всех претендентов на консульство Помпей поддерживал Гипсея, который служил под его началом на Востоке. С другой стороны, Милон в своё время был его союзником, а вот Клодий нередко оказывался противником. Возможно ли, чтобы Помпей счёл нужным взять убийцу под свою защиту? Слишком многое для Милона будет зависеть от того, как он поступит. Поддержка Великого дорогого стоит; отсутствие же её… Саллюстий улыбнулся, глядя на взволнованную толпу, и выдержав паузу, провозгласил:
— Знайте же, что Великий даже не пожелал его видеть!
Толпа снова взорвалась восторженными криками.
— Более того: Помпей через третьих лиц передал негодяю просьбу никогда больше не наносить ему визитов, дабы он, Помпей, впредь был избавлен от неловкости закрывать перед Милоном двери своего дома. Вероломство Милона столь отвратительно, что Великий не желает запятнать себя, дыша одним воздухом с убийцей!
Вперёд шагнул Мунатий Планк. Он обратился к Саллюстию так, словно просто беседовал с ним; но говорил при этом звучно, как опытный оратор.
— Представляю, как оскорбился на это Милон.
— Думаю, оскорбился не на шутку, — согласился Саллюстий. — А уж мы знаем, что Милон не из тех, кто прощает обиды.
Лицо Планка приняло выражение испуга. Стоя вплотную к платформе, я отлично видел, что он откровенно играет роль.
— Что ты хочешь сказать, Саллюстий? Неужели ты считаешь, что Помпея могут…
В ответ Саллюстий подчёркнуто устало пожал плечами — так, чтобы его движение было заметно даже стоящим в задних рядах.
— Мы уже убедились, что этот негодяй не остановится ни перед чем, лишь бы захватить власть. Клодий стал первой жертвой. И если Милон решит, что Помпей встал у него на пути…
Послышались выкрики.