— Нет!
— Не может быть!
— Милон не посмеет!
— Не посмеет? — заговорил до сих пор молчавший Квинт Помпей. Все взоры мгновенно обратились к нему. Он тоже был из рода Помпеев, потому его слова приобретали особое значение. — Я скажу вам, что думаю. Это из-за Милона на Форуме впервые был зажжён погребальный костёр. И если на Капитолийском холме появится гробница, это тоже будет из-за Милона!
Намёк получился прозрачнее некуда. Кто как не Помпей может быть удостоен гробницы на Капитолийском холме, среди самых священных храмов?
Гневный рёв толпы заглушил явно довольных таким эффектом ораторов. Люди в ярости потрясали кулаками. Неужели Милон задумал убить Помпея? Ни один из трибунов не привёл ни малейших доказательств; но толпе хватило одного лишь предположения, чтобы прийти в неистовство.
Выкрики тех, кто стоял ближе к платформе, докатывались до задних рядов, повторялись там, эхом возвращались назад. Всё слилось в единый, оглушительный рёв, в котором уже невозможно было ничего разобрать. Потом кто-то бросил клич, другие подхватили, и очень скоро он заглушил рёв толпы — тот самый клич, что уже пятый день слышался перед домом Марка Лепида.
— Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! Вы-бо-ры!
В какой-то момент толпа начала двигаться. Было совершенно непонятно почему — стоя перед платформой, я мог поклясться, что ни один из трибунов не призывал двигаться к дому Лепида, и не слышал, чтобы кто-то в толпе выкрикнул такой призыв. Со стороны виднее, и наблюдай я за происходящим с крыши своего дома, то может, и понял бы, что за сила движет толпой. А может, и нет. Что заставляет роящихся пчёл лететь в одном направлении? Или мошек в стае?
Как бы то ни было, народное собрание окончательно превратилось в толпу, и толпа эта двинулась по направлению к Палатину. Некоторое время мы с Эко вынужденно двигались в общем потоке, как щепки, подхваченные течением. Меня теснили и толкали во всех сторон. Я стиснул зубы. Но то, что раздражало меня, у окружающих вызывало смех и радостные возгласы. Все были разгорячены, точно перебрали вина.
Мало-помалу нам всё же удалось выбраться из общего потока. Толпа продолжала своё движение без нас. Я глянул на Эко. Мой сын, казалось, заразился общим возбуждением.
— В чём дело, папа? — спросил он, широко улыбаясь и переводя дыхание. — Не хочешь принять участие в народном шествии к дому интеррекса?
— Не дури, Эко. Там может начаться всё что угодно. Я отправляюсь домой. И тебе советую сделать то же самое.
Остаток дня я провёл на крыше, каждую минуту ожидая увидеть дым над домом Лепида. Дыма я не увидел, но слышал шум, как будто там происходила стычка.
Ближе к вечеру поднявшийся северный ветер нагнал тяжёлые тучи. Когда с неба упали первые холодные капли, в саду появилась Бетесда.
— Сейчас же спускайся! — потребовала она, уперев руки в бока.
Я послушно стал спускаться, но на середине лестницы замер. Ослепительная молния прорезала небо. Юпитер моргнул, как говорят авгуры. Последовал удар грома — такой сильный, что сама земля, казалось, содрогнулась. Дождь полил, как из ведра. Весь дрожа, я торопливо спустился и велел Белбо зажечь жаровню в моём кабинете.
Я едва успел согреть озябшие руки, как в кабинет опять вошёл Белбо и доложил о посетителе.
— Тот же, что приходил в прошлый раз, — сообщил он. — Человек Цицерона.
— Проводи его сюда.
— А телохранители?
— Эти пусть ждут под дождём.
В следующую минуту в комнату вошёл Тирон, откинул капюшон и закашлялся, прикрывая рот ладонью. Его плотный шерстяной плащ весь намок.
— Цицерон не должен был посылать тебя в такую погоду, Тирон — заметил я. — Ты же нездоров.
— Ну, тут два шага. И потом, он считает, что ты мне симпатизируешь.
— И что если он пошлёт за мной кого-то другого, я могу заартачиться?
Тирон улыбнулся.
— Так ты пойдёшь?
— Разве нам не следует сперва завести светский разговор о погоде?
Тирон возвёл очи горе.
— Громы и молнии. Знамения и предвестия.
— Можно подумать, ты веришь в знамения.
— А разве не все верят?
— Ну же, Тирон, не хитри, тебе это не идёт. Только лишь потому, что твой господин — бывший господин, я хотел сказать — из политических соображений притворяется, что разделяет всеобщее суеверие…
— Ты и вправду презираешь Цицерона от всей души?
Я вздохнул.
— Не больше и не меньше, чем всех, ему подобных.
— Ему подобных?
— Политиков.
— Думаю, что всё же больше. Думаю, было время, когда ты считал его не таким, как остальные — и был разочарован.
— Возможно.
— И теперь ты ждёшь от политиков лишь самого худшего, так что они уже не могут тебя подвести.
Я лишь пожал плечами.
— А может, тебя подводят твои собственные неоправданные ожидания, Гордиан? Неужели ты всерьёз считаешь, что можно перейти грязную улицу, не запачкав при этом ног? Цицерон не может идти по воздуху. Никто не может.
— Цицерон не просто переходит грязную улицу. Он горстями подбирает эту грязь и забрасывает всех, кто стоит у него не пути. Он ставит подножки всем, кто ему мешает. Он рукоплещет, когда они падают лицом в грязь! А потом умывает руки в ближайшем фонтане и как ни в чём не бывало делает вид, что они так и были чистыми.
Тирон невесело улыбнулся.
— Что ж, Цицерон порой слишком уверен в своей правоте.
— Самодовольный, точнее сказать.
— Что есть, то есть. Я пытаюсь приглушить это, когда записываю его речи. Но заметь, Гордиан: все согласны, что скромность — добродетель; и всё же тот, кто расхваливает себя, неизменно вызывает уважение. Считается, что если человек о себе высокого мнения — значит, у него есть к тому основания. А если такой человек начинает забрасывать кого-то грязью, к нему прислушиваются. Понимают, что у него есть основания и для этого.
— Тебе нет нужды уверять меня, что Цицерон знает, как манипулировать слушателями.
— Гордиан, это вопросы всего лишь стиля, а не содержания. Я знаю, некоторые черты в характере Цицерона претят тебе. Думаешь, мне не претят? Думаешь, я никогда не устаю от его самоуверенности, проводя с ним по многу часов каждый день? Иногда он меня просто бесит! И всё же за всю свою жизнь я никогда не встречал человека более порядочного, более достойного восхищения. А когда касается главного, вы с ним на одной стороне…
— Тирон, тебе нет нужды уговаривать меня. Я только ждал паузы в нашей беседе, чтобы послать Белбо за своим плащом… а вот и он. — Белбо набросил плащ мне на плечи. Я запахнулся поплотнее. — С утра похолодало.
— Будем надеяться, что ливень не прекратится, — ответил Тирон. — В дождь трудно поджигать дома. Огонь быстро гаснет. Вот мы и поговорили о погоде. Теперь пойдём?
Цицерона мы застали в его кабинете погружённого в разговор с Марком Целием. Заслышав шаги, он поднял голову и, заметив, что я оглядываю кабинет, сказал:
— Милона здесь нет, он вернулся в свой дом. Хочет показать, что никого и ничего не боится. Да и кого ему бояться? Народ его любит.
— В самом деле?
— А как же им любить его после того, как он избавил мир от этого негодяя? «Железные путы набросив тирану»…
— «Своими руками его задушил»[5], - договорил я цитату из Энния Квинта. — Так это правда?
— Что именно?
Я вспомнил тонкий след на шее Клодия. Его либо задушили верёвкой, либо удерживали, либо тащили.
— Что Милон задушил его своими руками?
Цицерон пожал плечами.
— Меня там не было, откуда же мне знать? Хотя идея неплоха. Милон очень силён, как и его легендарный тёзка. Думаю, ему вполне по силам задушить человека. Ты как считаешь, Целий?
— Задушить? — задумчиво переспросил Целий. — Что ж, удушье… Думаю, оно заставит людей забыть про кровь, отвлечёт внимание от этих зияющих ран. Да, пожалуй, такая версия мне по душе. Клодия задушили. Это не так ужасно, никакого кровавого месива. При мысли, что кого-то искромсали мечами и кинжалами, людей воротит. А вот «задушить голыми руками» — это уже героично, это ближе к подвигу. Задушить, как дикого зверя. Клодий — дикий, опасный зверь. Лучше бы по возможности избегать слишком уж натуралистических деталей; но если дойдёт до обсуждения, когда и как произошло убийство…
— Я пришёл не для того, чтобы слушать, как вы двое перебрасываетесь идеями, — вмешался я.
Целий лишь улыбнулся.
— Но как нам иначе узнать, какие идеи держатся в воздухе, а какие падают, как камни?
— У вас будет время заняться этим, когда я уйду.
Тирон скорчил неодобрительную мину, шокированный моей грубостью.
— Почему ты тогда согласился придти, Гордиан? — спросил Цицерон. — Я-то думал, Тирону удалось своим красноречием привлечь тебя на нашу сторону.
— Привлечь на вашу сторону? Помнится, ты говорил, что мы и так на одной стороне.
Цицерон заложил руки за голову на затылке и улыбнулся.
— Мы на одной стороне. Просто ты этого пока не понял.
— Не будь таким самоуверенным, Цицерон. Ты просил меня придти, и вот я здесь. Зачем? — Я шагнул к жаровне и протянул руки над огнём. — Да просто потому, что сейчас вечер, холодно, темно, и меня, как и всех, тянет к теплу и свету. Я пришёл из чисто эгоистических соображений. Мне нужен свет. Любой проблеск, который поможет увидеть, что нас ждёт. Знание, что подобно огню, осветит путь. А в твоём доме этот огонь горит в полную силу. Только сейчас он почему-то даёт больше дыма, чем света.
Цицерон добродушно пожал плечами.
— Что ж, раз так, надеюсь, и ты не откажешься пролить свет на кое-какие детали.
— Возможно.
— Ты был на сегодняшнем контио.
— Верно. Как ты узнал?
— Тебя там видели.
— Как ты узнал?
Цицерон махнул рукой, давая понять, что это совершенно не важно.
— Слухом земля полнится, Гордиан.
— Надо понимать, у тебя повсюду шпионы?
— Скажем так, мало что случается на Палатине без того, чтобы я почти сразу же об этом не узнал. Но мои люди могут проникнуть не везде. Есть места, где им лучше не показываться.