— Закон? — с неожиданной яростью переспросил красильщик. — О да, добрый Клодий сделал так, чтобы римские граждане бесплатно получали хлеб. А знаешь, кому он поручил составлять списки граждан, которым этот хлеб полагается? Сексту Клелию! Да, да, ты не ослышался. Первейшему своему приспешнику — тому самому, что поджёг курию! А уж Клелий взятки берёт обеими руками. Так что не говори мне про этот закон. Очередной трюк Клодия, чтобы захватить власть, если хочешь знать моё мнение. Не закон, а одно сплошное вымогательство.
— Вымогательство?
— А что же ещё? Ты же знаешь, как это работает.
— Нет, не знаю. Расскажи.
— Ладно, слушай. Скажем, Секст Клелий уговаривает кого-то, чтобы тот отпустил на волю половину своих рабов. Рабы становятся вольноотпущенниками, но по-прежнему работают на своего господина и живут в его доме — куда же им деваться? Только теперь они имеют право на бесплатное получение казённого хлеба наравне со свободнорожденными. И выходит, что кормит их уже не их хозяин, а казна! Зато за Клодия они готовы в огонь и в воду! Они запугивают и бьют его противников, как только могут. Ни одно контио не обходится без того, чтобы они не учинили беспорядки. И им дают право голоса! Говорю тебе, я свободнорождённый, и меня зло берёт видеть, как какой-нибудь вчерашний раб получает те же привилегии, что и я. Бесплатная раздача хлеба! Клодий со своими помощниками трубили на всех углах, как Клодий позаботился, чтобы в тяжёлые времена нам не приходилось голодать. На самом деле он думал лишь о том, чтобы вербовать себе сторонников. Окружить себя сворой голосующих за него подпевал, да ещё содержать эту свору за счёт республики. Хороший лицемер был этот Клодий, вот что. И это ещё не всё! Я слыхал, он собирался добиться для отпущенников новых привилегий. Он поставил бы своих головорезов заправлять всем — и тогда конец нашей республике! Мы получили бы царя Клодия, рубящего голову любому, кто посмеет её поднять; а его банда держала бы нас в страхе. Это счастье, что его прикончили. Милон сделал доброе дело, и почему бы мне не выкрикнуть слово-другое в его поддержку.
— Особенно, если от этого кое-что зазвенит в кошельке?
— А почему бы и нет?
— И правда, почему бы и нет? Ладно, гражданин, увидимся в «Трёх утках».
— В «Трёх дельфинах», ты хотел сказать.
— Верно. — Эко широко улыбнулся и шагнул в сторону, увлекая меня за собой.
— Ну что, папа? Признай, ведь я был прав?
— Нет. Прав был я. Наш знакомец пришёл сюда, чтобы поддержать закон и порядок.
— Какой ещё порядок — его просто-напросто подкупили. Так же, как и три четверти всей этой толпы, если не больше. Да я своими глазами видел, как помощники Милона раздают деньги — утром, когда шёл через Форум по дороге к тебе. Хоть обижайся, что нам с тобой ничего не предложили.
— Нас махинаторы знают как неподкупных, Эко.
— Разве что. Милону это контио влетит в кругленькую сумму.
— И всё же я прав.
— Насчёт чего?
— Насчёт этого красильщика. Он пришёл сюда, потому что он за закон и порядок.
— И за деньги.
— И за деньги. Одно другому не мешает.
Глава 9
Вскоре появились Целий с Милоном, в сопровождении многочисленной свиты. Люди в толпе поднимались на цыпочки и вытягивали шеи, чтобы увидеть Милона. Слышались приветственные выкрики. Ничего удивительного: В конце концов, к счастью или на горе, Милон был героем дня; к тому же это было его первое появление на людях со дня убийства на Аппиевой дороге. Все взгляды были устремлены на него. Все ждали, что он скажет. Без подкупа или с подкупом, но сторонников у Милона хватало. Он очень долго добивался консульства и, стремясь приобрести поддержку простых людей, истратил целое состояние на устройство игр и разного рода зрелищ. А Рим любит политиков, знающих толк в зрелищах и увеселениях. Без этого политик немыслим. Эдилу, например, прямо вменяется в обязанность устраивать во время праздников за свой счёт развлечения для народа. Кроме того, зрелища и игры нередко устраивают частные лица — якобы для того, чтобы почтить умершего родственника; на самом же деле с целью заручиться расположением граждан перед тем, как выставлять свою кандидатуру на очередных выборах. Как правило, на выборах проходит тот, кому удаётся переплюнуть соперников размахом конных состязаний, театральных представлений и сражений гладиаторов. И никто даже не задумывается, что это, по сути, просто подкуп избирателей — такой же, как прямая раздача денег. Впрочем, в наши дни и прямая раздача денег никого не смущает.
Марк Целий поднялся на платформу и подал знак к началу собрания. Толпа стихла.
— Достойные граждане Рима!
Глубокий звучный голос наверняка был слышен даже в самых задних рядах. Целий был превосходным оратором. В юности он прошёл школу у Марка Красса и Цицерона и оказался самым талантливым их учеником, в совершенстве овладев умением составлять речи и искусством управлять своим голосом, который заставлял разноситься над толпой. Но секрет его успеха был даже не в этом. С годами у Целия выработался свой, неповторимый стиль, исполненный тонкого сарказма. Стиль этот стал образом для подражания для нового поколения. Иной раз и старшие, стремясь усилить эффект от своих речей, пытались подражать ему. Впрочем, им это не шло на пользу, ибо речи их приобретали оттенок грубости и бесцеремонности, что лишь отвращало слушателей. Целию же каким-то непостижимым образом удавалось с одинаковой лёгкостью очаровывать и разношёрстную толпу, и утончённых собеседников в личном разговоре; разве что в речах, обращённых к толпе, не было той иронии, что сквозила в каждом слове в личной беседе. Он, как никто другой, умел выдавать в публичном собрании самые непристойные двусмысленности и бесстыдные намёки и выглядеть при этом не злонамеренным или вульгарным, а тонким и остроумным. Это делало его непревзойдённым оратором. Правда, возмущать народ на контио было не его стихией. Коньком Целия были выступления в суде, особенно в роли обвинителя: там он мог сколько душе угодно изливать сарказм на съёжившуюся жертву в присутствии судей — утончённых, образованных людей, знающих толк в искусной, витиеватой игре словами и самим не чуждых красноречия. Всё же и тут, перед толпой он держался с обычной непринуждённой уверенностью.
— Достойные граждане Рима! Рядом со мной вы видите человека, которого все знаете — Тита Анния Милона. Последние дни его имя у всех на устах. Вы отходили ко сну, задаваясь вопросом, что он за человек, и просыпались с мыслью, куда он подевался. И ежедневно, ежечасно, задавали себе тот же самый вопрос, который задаёте в эту минуту: когда же наконец прекратится это безумие?
— Что ж, для того мы и собрались здесь, чтобы услышать ответы. Не завтра или когда-нибудь ещё, а здесь и сейчас. Прежде всего, нам больше незачем гадать, куда подевался Милон — вот он, перед вами — гордый, с высоко поднятой головой, в самом сердце города, которому так долго и преданно служил. Вы наверняка слышали лживые толки о том, что Милон бежал из Рима, покинув его навсегда. Вижу, многие кивают. Вы слышали. Вздор! Подумайте о том, что вы любите больше всего на свете. Представьте, что у вас хотят это отнять. Или вынуждают покинуть — раз и навсегда. Неужели вы бы согласились? Да ни за что! Даже если бы вам пришлось умереть. Даже если бы, — тут Целий понизил голос, — вам пришлось бы убить.
— Самое дорогое для Милона — это Рим. Милон никогда его не оставит.
— Что возвращает нас к первому вопросу: что он за человек, Тит Анний Мило? Об этом судите сами — после того, как выслушаете его. Потому что сегодня Милон сам будет говорить за себя. Закон разрешает ему говорить, ибо мы собрались ради того, чтобы выслушать его; и я, трибун, созвавший это собрание, требую, чтобы он говорил. Я говорю «требую», так как Милон здесь не по своей воле. Я привёл его силой. Вы ошибаетесь, если думаете, что он с большой охотой покинул свой дом и оправился в город, где жаждущие его смерти смутьяны готовы разорвать его на куски. Милон отважен, но не глуп. Нет, он здесь лишь потому, что я настоял на его появлении; потому что я, трибун, потребовал, чтобы он предстал перед вами.
— Третий вопрос, что тяжёлым бременем лежит на душе каждого из нас и, подобно дыму от сожжённой курии, не даёт нам вздохнуть свободно: когда же будет покончено с этим безумием? Увы, не прежде, чем обстоятельства смерти Клодия будут доподлинно выяснены. Лишь когда история с его убийством останется в прошлом вместе с ним самим, мир и спокойствие вернутся в наш город.
— Как погиб Клодий, кто и почему убил его? Его друзья утверждают, что он был убит злодейски и без всякой причины. Виновным они объявляют Милона и клеветнически утверждают, будто он замышляет новое убийство — на этот раз человека куда более важного и почитаемого, нежели Клодий.
— Что ж, давайте привлечём Тита Анния Милона к суду. Да, вы не ослышались. Не судьи из сенаторов и высших должностных лиц — вы, народ, граждане Рима, будете судить Тита Анния Милона здесь и сейчас, ибо вы больше всего пострадали от беспорядков последних дней. Я взываю к вам и полагаюсь на ваше суждение, потому что пришёл сюда не восхвалять Милона, а судить. И если вы сочтёте его убийцей, замышляющим новые убийства — изгоните его, и пусть зловещий слух станет правдой. Изгоните Милона из города, который он любит всем сердцем — и пусть живёт остаток дней своих в глуши среди варваров!
При этих его словах раздались протестующие выкрики, почти тотчас же слившиеся в единый негодующий хор. Целий явно не пожалел денег, подмазывая присутствующих — недаром же одним из первых голос подал наш недавний собеседник красильщик. Впрочем, важный господин, который показался мне банкиром, тоже кричал, не жалея голоса, да ещё жестами приказывал своим рабам, чтобы и они не молчали. Ведь не могли же такого явно состоятельного человека подкупить суммой в какие-то пятьдесят сестерциев?
Изобразив на лице полнейшее смятение, Целий поднял руку, призывая к тишине.