— И поэтому ты примчался? Испугался за старика отца?
Эко улыбнулся, но тут же снова помрачнел.
— У нас в Субуре на улицах не протолкнуться. На каждом углу кто-нибудь выступает с речью и собирает толпы народу. Люди стоят в дверях, шепчутся в подворотнях. Многие плачут, многие причитают в голос. И все идут на Палатин. Толпы поднимаются, как река во время дождей. И все твердят одно: Клодия убили.
Дом Публия Клодия — его новый дом, ибо он купил его и въехал лишь несколько месяцев назад — был одним из архитектурных чудес Рима. Или же одним из его архитектурных чудовищ. Всё зависело от точки зрения. Год от года дома богачей на Палатинском холме делались всё больше и роскошнее, поглощая маленькие дома, и соперничая друг с другом великолепием убранства. Особняк Клодия мог похвастаться стенами из цветного мрамора. При свете многочисленных факелов были отлично видны устроенные на склоне холма веранды с множеством колонн — из зелёного лакедемонского порфира; из египетского красного мрамора, испещрённого белыми крапинками, как шкура оленёнка; из жёлтого нумидийского мрамора с красными прожилками. Веранды эти, летом усаженные розами и оттого выглядящие теперь непривычно голо, окружали усыпанную гравием площадку перед домом. Тяжёлые железные ворота, обычно закрытые наглухо, стояли распахнутые настежь; но попасть внутрь нечего было и думать из-за множества громко причитающих плакальщиков, теснившихся на площадке. Те, кому не хватило места, стояли перед воротами.
Где-то за всей этой толпой, по ту сторону площадки, был вход в сам дом, раскинувшийся на вершине Палатинского холма, как маленький самостоятельный городок. Я знал, что с противоположной стороны есть ещё веранды и портики с многочисленными колоннами цветного мрамора. Дом вздымался перед нами, подобно небольшой горе из сияющего мрамора; освещённый изнутри и снаружи, застывший между затянутым тяжёлыми тучами небом и чадом от факелов.
— Ну, что, — обратился я к Эко, — мы узнали, что хотели. Клодия, скорее всего, и вправду убили, раз перед его домом собрались плакальщики. Ближе нам всё равно не пройти, так что давай-ка вернёмся по домам. В такое время лучше быть рядом с женой и детьми. Мало ли.
Эко кивнул, но, казалось, совершенно меня не слышал. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, он пытался разглядеть, что творится перед домом.
— Двери закрыты. Никто не входит и не выходит. Они просто толпятся и…
Внезапные выкрики прервали его.
— Дорогу! Дорогу!
Давка усилилась. Люди теснились, освобождая путь для появившейся процессии. Впереди, грубо расталкивая тех, кому не удалось убраться в сторону, шли гладиаторы. Они были настоящие великаны; в сравнении с ними рабы Эко выглядели тщедушными подростками. Говорят, далеко на севере, за Галлией, есть острова, где живут такие гиганты. У этих была очень светлая кожа лица и всклокоченные рыжие волосы.
Нас с Эко прижало друг у другу. Телохранителям удавалось держаться рядом. Кто-то наступил мне на ногу. Руки мои были прижаты к бокам; я не мог двинуться с места. Появились носилки. Поднятые на плечах носильщиков, которые были выше даже огромных гладиаторов, они плыли над толпой; и лишь полог из шёлка в бело-красную полоску чуть колыхался от потоков нагретого факелами воздуха.
Сердце моё пропустило положенный удар. Я хорошо знал эти носилки. Однажды мне самому довелось в них проехаться. Конечно же, она должна была появиться.
Носилки приближались. Занавески были плотно закрыты. Ничего удивительного. У неё наверняка нет ни малейшего желания видеть эту толпу; ещё меньше ей хочется, чтобы толпа видела её. Но когда носилки поравнялись с нами, мне показалось, что занавески чуть-чуть разошлись. Я вытянул шею, пытаясь хоть что-то разглядеть над головами носильщиков, но мешала игра света и теней. Может, мне действительно лишь показалось. Может, это тень так упала.
Внезапно я ощутил на плече тяжёлую руку. Эко поспешно оттащил меня назад, с дороги шедшего рядом с носилками гладиатора.
— Думаешь, это она? — прошептал он мне на ухо.
— Ну, конечно. Больше некому. Во всём Риме не найдёшь других таких носилок.
Разумеется, не я один узнал эти знаменитые красно-белые шёлковые занавески. В конце концов, здесь собрались приверженцы Клодия — вольноотпущенники, чьи права он защищал; бедняки, обязанные ему куском хлеба — ведь это он, в бытность свою трибуном, внёс законопроект о бесплатных раздачах казённого зерна для народа. Они горой стояли за Клодия, а он горой стоял за них. Не раз и не два они кидались бунтовать по первому его приказу. Они знали о нём всё — о его карьере, семейной жизни, скандальных похождениях — и готовы были в горло вцепиться его врагам. Они боготворили его. Их обожание могло не распространяться на его беспутную старшую сестру; но перед её носилками они расступились.
Кто-то в толпе назвал её имя; его стали повторять всё громче и громче, и вот уже вся толпа скандировала:
— Клав-ди-я! Клав-ди-я! Клав-ди-я!
Носилки проплыли между колоннами и оказались на площадке перед домом. Её телохранители могли бы расчистить путь силой; но в этом не было необходимости. Плакальщики благоговейно расступались. Волны людского моря расходились и тут же смыкались позади. Носильщики поднялись по ступенькам к входу. Высокие бронзовые двери, открывающиеся внутрь, распахнулись и закрылись. Занавески носилок были задёрнуты так, что никто не увидел выходящих.
Скандирование прекратилось, и стало до странности тихо.
— Значит, Клодий убит, — тихонько сказал Эко. — Как-то не верится, что его больше нет.
— Когда ты поживёшь с моё, то поймёшь, что все эти великие рано или поздно уходят. Чаще рано.
— Ну да, ну да. Но я имел в виду…
— Да я понял. Смерть некоторых — это как песчинка, упавшая в реку; она не тревожит водной глади. Смерть других — это уже как валун; вода выплёскивается на берег. А с очень немногими… — и я невольно вздохнул.
— Как упавшая с неба звезда, — договорил за меня Эко.
— Ну, будем надеяться, что до этого не дойдёт. — Но я сам не верил собственным словам.
Толпа медлила расходиться. Вокруг наперебой рассказывали о случившемся. Слухи были самые противоречивые. Клодия убили на Аппиевой дороге, на самом выезде из Рима — нет, за двенадцать миль от Рима, возле Бовилл — нет, южнее. Клодий ехал верхом и был один — нет, его сопровождали несколько телохранителей — нет, он ехал в носилках с женой, в сопровождении обычной свиты телохранителей и слуг. Они попали в засаду — нет, убийца был один — нет, среди людей Клодия был предатель, он-то и убил. Слухам не было конца, и лишь в одном все сходились: Клодия убили.
Тем временем тучи разошлись, и в чёрном небе стали видны поблёскивающие, как льдинки, звёзды. С самого начала я разогрелся от быстрой ходьбы, потом, в толпе, меня согревало тепло от множества тел и факелов; но теперь ночь стала холоднее, и я начал мёрзнуть не на шутку. Потопав ногами и потерев ладони друг о друга в тщетной попытке согреться, я не выдержал и обратился к Эко.
— Это без толку. Мне холодно. Надо было одеться потеплее. — Эко, казалось, совершенно не замечал холода, хотя плащ на нём был не теплее моего. Впрочем, в пятьдесят восемь лет кровь стынет быстрее, чем у того, кто на двадцать лет моложе. — Что толку здесь торчать? Мы узнали, в чём дело. Клодия убили.
— Да, но кто его убил?
Я сдержал улыбку. Мой приёмный сын пошёл по моим стопам, а для людей нашей профессии привычка докапываться до истины становится второй натурой, даже когда за эту истину нам никто не заплатит.
— От этой толпы всё равно ничего не узнаешь.
— Похоже, что нет.
— Тогда пойдём.
Эко всё ещё колебался.
— По идее, они должны выслать кого-то, кто объявит… Рано или поздно кто-то наверняка выйдет… — тут он заметил, что я весь дрожу. — Ладно, идём.
— Тебе незачем уходить. Оставайся, если хочешь.
— Одного я тебя не отпущу. Не в такое время.
— Пошли со мной телохранителей.
— И остаться здесь одному? Я не дурак.
— Тогда пошли со мной двоих, а двое пусть остаются с тобой.
— Нет, не хочу рисковать. Я провожу тебя домой, а потом вернусь, если до той поры не найду чего-нибудь получше.
Мы могли бы спорить ещё долго, но тут Эко резко вскинул голову, глядя на что-то позади меня. Его рабы враз насторожились.
— Кто из вас Гордиан? — пробасил голос за моей спиной. Я обернулся и едва не уткнулся лицом в чью-то широченную грудь. Пришлось задрать голову, чтобы увидеть грубое, обветренное лицо и огненно-рыжую шевелюру.
— Я Гордиан.
— Пойдём со мной. — Акцент у него был ужасный.
— Куда?
Верзила чуть склонил голову.
— В дом, конечно же.
— И кто же меня приглашает? — Но я уже знал ответ.
— Тебя зовёт госпожа Клавдия.
Значит, она меня всё-таки заметила.
Глава 2
Мне совсем не улыбалось протискиваться сквозь толпу к воротам, хотя бы и в сопровождении великана-гладиатора; но он повёл нас совсем в другую сторону, дальше по улице. Мы обогнули толпу и очутились далеко от колоннад, у подножия узкой лестницы, усаженной двумя рядами фиговых деревьев, чьи густые ветви сплетались, образуя над ступенями сплошной навес.
— Это что, дорога к дому? — недоверчиво спросил Эко.
— Идите за мной, — отвечал верзила, указывая вперёд, где маячил крошечный огонёк светильника.
Мы стали осторожно подниматься. Ступеньки тонули в тени, а факелов у нас не было. Наконец мы добрались до верхней площадки и очутились перед деревянной дверью, возле которой дежурил ещё один гладиатор. Он заявил, что мы должны оставить охрану и оружие снаружи. Эко отдал свой кинжал одному из наших рабов. У меня не было оружия, но гладиатор не поверил мне на слово и обыскал. Лишь тогда он открыл дверь и впустил нас.
Пройдя по длинному, скупо освещённому коридору, мы спустились по лестнице и очутились в узкой передней, сразу же за парадными бронзовыми дверями, заложенными тяжёлым деревянным засовом. Сюда доносился шум толпы с улицы.