— А зачем он вообще туда поехал?
— Намеревался на следующее утро выступить с речью перед тамошним сенатом. Так говорит Фульвия. По какому поводу, она не знает; не знает и того, было ли присутствие Клодия так уж необходимо. Скорее всего, подошло время ежегодного празднества в честь какого-нибудь местного божества. Не важно. Наши политики любят лишний раз показаться в глубинке. Это льстит самолюбию местных избирателей. Кстати, у Клодия с Фульвией в тех краях имение — вилла недалеко от въезда в город. Заметь: сама Фульвия с мужем почему-то не едет. Уже странно, верно? По слухам, Фульвия была образцовая жена политика, всецело предана интересам мужа. Жёны обычно сопровождают мужей в подобного рода поездках. Пока муж неспешно обсуждает с отцами города судьбы республики, его супруга олицетворяет собою образец добродетельной римской матроны в кругу их жён, обмениваясь с ними кулинарными рецептами или толкуя о рачительном ведении домашнего хозяйства. Ну, или что-то в этом роде. Но Фульвия почему-то остаётся дома.
— А ты спросил её, почему она не поехала?
— Спросил. Она сказала, что осталась, потому что беспокоилась за Кира.
— Он что, был ей близким другом?
— Ну, знаешь, ты видел, что делается в её доме. Представь, что у тебя дома ремонт, а твой архитектор в разгар этого ремонта взял да и слёг с тяжёлой болезнью. Забеспокоишься тут.
— Ясно. А это вообще важно — что она не поехала?
— Может, да; а может, и нет. Давай подумаем: если Клодий действительно собирается устроить засаду на Милона, как будет утверждать сам Милон, он, конечно же, оставляет жену дома. Но тут возникает одно странное обстоятельство: Клодий берёт с собой сына. Мальчику восемь лет. Получается, что предположение, будто Клодий оставил Фульвию дома, дабы не подвергать её опасности, отпадает. Рисковать сыном он тоже не стал бы.
— А Фульвия что говорит?
— Что Клодий собирался представить сына местным лидерам. Собственно, это совершенно нормально для римского политического деятеля — начать выводить сына на публику никогда не рано. К тому же, привести с собой маленького сына — лучший способ показать себя примерным семьянином. Его враги…
— Цицерон и Милон, ты хочешь сказать.
— Изображают его в своих речах похотливым, развратным, растленным типом, который в юности отдавался за деньги, а теперь состоит в кровосмесительной связи с родной сестрой да ещё соблазняет чужих жён и сыновей — что, возможно, соответствует действительности, а возможно, и нет. Всё это не навредит репутации политика в нашем утончённом, пресытившемся Риме; но глубинка — дело другое. Там свято чтут патриархальные добродетели. Поэтому Клодий хочет предстать перед гражданами Ариции образцовым мужем и отцом. И что же может быть вернее, чем обращаясь к ним с речью, держать руку на плече восьмилетнего сына?
— Погоди. — Эко нахмурился. — Но ведь во время стычки сына с ним не было?
— Ты прав, не было; но до стычки мы ещё дойдём. А пока мы говорим об обстоятельствах отъезда Клодия из Рима, упомянем ещё одно: в то утро на Форуме состоялось контио. Созвали его сторонники Клодия — те самые трибуны, что теперь, после его смерти, не перестают мутить толпу. По идее, Клодий должен был присутствовать — тем более что народу собралось очень много. Вместо этого он отбывает в Арицию.
— Человек не может находиться в двух местах одновременно, — пожал плечами Эко.
— Что верно, то верно. Потому Клодию пришлось выбирать. И многие сказали бы, что трудно представить себе Клодия, пренебрегающего возможностью лишний раз воодушевить своих сторонников в Риме ради того, чтобы ублажить заправил в каком-то захолустном городишке. Разве что у него была какая-то тайная причина уехать из города именно в тот день.
— Например, подстеречь на дороге своего заклятого врага?
— Его враги сказали бы именно так. Для нас же это ещё одно странное обстоятельство, которое следует учесть.
— А кто с ним был?
— Трое друзей и довольно большая свита рабов — то ли человек двадцать пять, то ли все тридцать; Фульвия не помнит точно. Большинство пешие, все вооружены.
— Зачем так много?
— Ну, это-то вполне объяснимо. В наши дни такой человек, как Клодий, просто не может выехать за город без надёжной охраны. И в конце концов, телохранителей оказалось даже слишком мало, чтобы спасти его. Но опять же, кое-кто скажет, что раз Клодий отправился в дорогу с таким большим отрядом вооружённых рабов — значит, он замышлял нападение. Это тоже надо учесть.
— Но Клодий наконец-то выбрался из Рима.
— Да. Все дела дома доделаны, Клодий целует на прощание жену, навещает своего умирающего архитектора — и вот он и его свита покидают город через Капенские ворота. Возможно, при этом ему тоже падает за шиворот холодая капля, и он тоже вздрагивает от неожиданности. Четвёртый час дня, и торговля на рыбном рынке в самом разгаре. Рабы и беднота узнают своего лидера и восторженно приветствуют. Недоброжелатели помалкивают — сказать слово против Клодия в такой толпе равносильно самоубийству. Клодий и его друзья берут у кого-то лошадей — наверняка Помпей не единственный, у кого конюшня близ Капенских ворот — и вот они едут по Аппиевой дороге, а за ними следуют вооружённые рабы. Вероятно, по пути Клодий останавливается, чтобы почтить могилы своих прославленных предков — ведь с ним его сын; а какой же нобиль упустит возможность лишний раз подчеркнуть перед сыном величие их рода?
— Гробницу Базилиуса они проезжают без всякой опаски — белым днём да ещё с такой охраной бояться там нечего. Дорога достаточно широка, так что всадники свободно едут в ряд. Держась по правую руку от отца, восьмилетний Публий-младший внимает разговорам взрослых. Отца мальчуган наверняка боготворит: ведь у того есть целый отряд, повинующийся малейшему его приказанию; и такой огромный дом; и огромные толпы народа восторженно приветствуют его и слушают его речи. Подумать только, что завтра всему этому настанет конец!
— Оставив гробницу Базилиуса позади, они оказываются на том самом прямом и плоском участке дороги, по которому мы едем сейчас. Беседа с друзьями помогает Клодию скрасить дорожную скуку; к тому же он указывает сыну на гробницы, по-прежнему изредка попадающиеся вдоль дороги. Когда же эта тема себя исчерпает, он может перейти к рассказу о самой дороге и похваляться ею, как похвалялись все Клавдии с тех самых пор, как она была проложена. Превосходная дорога, верно? Она так широка, что две повозки, запряжённые быками, могут разъехаться свободно, не задев друг друга и даже не замедлив хода. Она вымощена камнями, которые так искусно обтёсаны и уложены, так ладно пригнаны друг к другу, что поверхность дороги совершенно ровная, без единого выступа или впадины. Можно подумать, эту дорогу создали боги — но нет; её построил Аппий Клавдий Цек, твой прапрапра и так далее прадед. Ещё один повод для юного Публия гордиться принадлежностью к такому роду.
— Ехать часа им ещё четыре. Они могли бы без особого труда добраться и быстрее, но из-за пеших телохранителей вынуждены ехать шагом. Что они видят по дороге?
— Ничего! — отозвался молчавший до сих пор Давус. Парень явно освоился в седле и заметно приободрился. Собственный недавний испуг казался ему смешным.
— Вернее сказать, пустынные об эту пору поля, которые тянутся вдоль всей дороги. Изредка картину разнообразят перелески, да поблёскивает в заболоченных низинках вода. Местность плоская, как стол, и откровенно скучная. Слева далеко на горизонте видны горы. Справа местность постепенно, почти незаметно глазу понижается — и так до самого моря. А впереди, вырастающая по мере того, как они приближаются к ней, гора Альба. Что ты можешь сказать про эту гору, Давус?
Давус вгляделся в гору, темнеющую далеко впереди.
— Ох, и высоченная она, должно быть!
Я невольно улыбнулся.
— О нет. Для горы она совсем небольшая. Но на здешней равнине это самый приметный ориентир. У подножия и на склонах приютились несколько небольших городков. Ариция — один из них. Но ещё прежде, там, где дорога только начинает подниматься в гору, есть ещё одно местечко, Бовиллы. Эко, ты много раз проезжал там по дороге в Неаполь. Сколько от Рима до Бовилл?
— Одиннадцать с небольшим миль. Бовиллы чуть дальше одиннадцатого мильного камня.
— И что там, в этих Бовиллах?
— Я ведь только проезжал мимо, папа. Я в жизни там не останавливался.
— Вспомни, Эко. Подумай хорошенько.
Прищурившись, Эко всмотрелся в холмы далеко впереди, точно надеялся разглядеть невидимые отсюда Бовиллы.
— Помнится, там постоялый двор при дороге. И конюшня.
— Верно. Конюшня наверняка была там с самого начала — с тех пор, как закончили мостить участок дороги от Рима до Бовилл. Дорогу-то Аппий Клавдий Цек строил в первую очередь для передвижения легионов — потому она такая прямая и широкая. И Бовиллы были первой станцией, где войсковые курьеры, едущие из Рима, могли сменить лошадей. А уж где конюшня, там и постоялый двор, как же без этого. Что он собой представляет, ты помнишь?
— Дом, каменный, двухэтажный.
— Думаю, на втором этаже есть комната для желающих переночевать — одна на всех; внизу харчевня, а в задней части дома кухня. Что там ещё, кроме постоялого двора и конюшни?
— Ну, кони пасутся, — пожал плечами Эко. — А, да; ещё алтарь Юпитера. На поляне, а вокруг растут дубы. И ручей неподалёку. Место довольно красивое.
— Верно, там растут дубы; и чем выше подымается дорога, тем гуще становятся деревья; так что на вершине уже самый настоящий лес. Думаю, ты никогда не видел леса, Давус?
— Я видел рощи вокруг храмов в Риме.
— Ну, роща рядом с городским храмом — это не совсем то, что лес. Ладно; о Бовиллах пока всё. Больше они ничем не примечательны, не считая того, что именно там Клодий и окончил свои дни. Сама стычка произошла дальше, за Бовиллами; но люди Милона преследовали Клодия до постоялого двора, где он пытался укрыться. По словам Фульвии, сенатор Секст Тедий, который позднее проезжал через Бовиллы в своих носилках, обнаружил Клодия мёртвым на дороге и приказал своим рабам уложить его в носилки и доставить в Рим. Мы с тобой видели тело в доме Фульвии — с ранами и следами удушения. А что дальше? За Бовиллами?