— Фауста, — подсказал Эко.
— Фауста Корнелия, да. Милон, что называется, удачно женился. Как это получилось, что дочь диктатора Суллы оказалась женой Гая Папия? Деньги и политика; политика и деньги. Такие люди женятся или выходят замуж только по расчёту, разве не так? Что ж, я слышала, что замужество не мешает ей по-прежнему брать любовников напропалую. Говорят, она стала ещё большей потаскухой, чем была при своём первом муже. Ну, так эта Фауста даже не давала себе труда притворяться, будто ей есть до нас дело. Пока её муженёк угощал всех вином и заводил дружескую беседу, она оставалась в повозке. Сидела, прямая, как столб, и смотрела только перед собой — можно подумать, упади её взгляд случайно на меня, и у неё живот разболится! Что она сюда не заходила — это, положим, нормально: знатной даме не пристало входить в харчевню. Фульвия, жена Клодия, тоже всегда оставалась снаружи. Но она хотя бы спускалась с повозки. Можно было видеть, как она сидит на траве под деревьями, играет со своими детьми — в общем, ведёт себя как приличная женщина. Не как эта Фауста, воображавшая, что она слишком хороша, чтобы удостаивать взглядом таких, как я. Но однажды…
Женщина прекратила тереть прилавок и вся затряслась от смеха.
— Природа закомандует — не поспоришь, верно? — сквозь смех с трудом выговорила она. — Однажды — о, ей тогда, наверно, и правда сильно приспичило, раз уж она соизволила прислать сюда рабыню узнать, где у нас уборная. Я велела служанке проводить их — это за конюшней, возле ручья. И что вы думаете? Служанка потом рассказала мне, что наша уборная показалась Фаусте недостаточно чистой. В общем, с чем пришла, с тем и ушла. Можете мне поверить, Милон тогда в два счёта закруглился со своими разговорами, и они убрались восвояси. Думаю, ей пришлось держаться до самого Ланувиума. Но даже на Аппиевой дороге бывают ухабы. Не удивлюсь, если с ней в повозке случилась неприятность. Вы не представляете, какое у Милона сделалось лицо…
Она снова зашлась смехом и не могла остановиться, пока по щекам у неё не потекли слёзы.
— Да что же это я, — сказала она, отсмеявшись и вытирая слёзы тыльной стороной ладони. — Кролики, наверно, уже готовы.
С этими словами женщина вышла через заднюю дверь.
— Похоже, и Клодий, и Милон оба были достаточно известны в этих местах, — сказал Эко.
— И не оставляли людей равнодушными. Ещё бы: местный, сумевший выбиться в люди; и знатный римлянин, обаятельный и щедрый. Такими обычно восхищаются, их уважают…
— Им завидуют, их ненавидят…
— Само собой. Ведь и тот, и другой — политики и не страдают излишней скромностью. Клодий был мастак располагать к себе людей; он умел находить с ними общий язык. А вот Милон, даром что в силу происхождения он должен быть для местных своим, оставался для них чужаком.
— Ну, это хозяйка так говорит. А она явно предубеждена. И потом, все эти разговоры, что Клодий вырубил священную рощу, выселил весталок…
Снова отворилась задняя дверь, и вошла хозяйка с дымящимся блюдом в руках. Следом вошёл верзила с миской, от которой тоже поднимался вкусно пахнущий пар. Появление верзилы заставило меня насторожиться, но тут я разглядел его лицо.
— Давус, почему ты здесь? Ты же должен стеречь лошадей. Не хватало ещё, чтобы их украли, пока мы здесь закусываем. Мне совсем не улыбается топать на своих двоих двенадцать миль до Рима.
— Не беспокойтесь, за вашими лошадьми присматривает мой сын, — сказала хозяйка. — Вы найдёте их в целости и сохранности там же, где оставили, ручаюсь вам. Пусть ваш раб посидит тут, а то небо затянуло тучами, солнца нет, и он, наверно, совсем замёрз. Надо же ему немного согреться. — Она одарила Давуса долгим взглядом. Меня, увы, женщины удостаивали подобными взглядами не часто. Надо же, только потому, что Давусу девятнадцать лет, у него густые чёрные волосы, плечи атлета и профиль греческой статуи…
— Она привела его сюда, чтобы полюбоваться им, — шепнул мне Эко.
— Ну да. Она же ценительница мужской красоты. Иначе почему она обожала Клодия и на дух не выносит Милона.
Женщина поставила перед нами блюдо с жареным кроликом и миску, затем достала ножи и тарелки и снова наполнила наши кружки.
Вообще-то я не очень люблю крольчатину — она слишком жирная, и костей много; но зажарен он был отменно, да и я был слишком голоден, чтобы привередничать. В миске оказалась репа в соусе. Отведав её, я нашёл соус превосходным, о чём не замедлил сообщить хозяйке.
— О, это совсем просто, — отвечала она. — Несколько зёрнышек тмина, зубчик-другой чеснока, ложка мёду, немного уксуса и оливкового масла. Моя мама всегда говорила, что репа требует острой приправы.
— Соус просто замечательный, — похвалил я, ничуть не кривя душой; а затем, сочтя, что настало время вернуть беседу в нужное русло, спросил. — Ты и раньше здесь готовила?
— Да, я иногда приходила помогать; особенно после того, как сестра родила.
— Но в тот день тебя здесь не было?
— Нет, я же сказала. Здесь были только моя сестра — она прибиралась наверху — и Марк.
— А днём раньше Клодий случайно не проезжал через Бовиллы?
— Да, сестра говорила что-то такое. Но в тот раз он не стал останавливаться. Просто проехал мимо со своей свитой. Сестра только заметила, что это он. Рядом ехал его сын и ещё несколько человек. Остальные были пешие.
— А Милон? Он ведь тоже должен был проезжать здесь — днём позже, незадолго до того, как всё и случилось?
— Да, моя сестра хорошо это запомнила. Она вообще до мелочей запомнила тот день — он для неё как кошмар, который никак не можешь забыть. Милон остановился ненадолго, чтобы напоить коней. Сюда ни он сам, ни кто-либо из его людей не зашли. А людей с ним было много. Сестра говорила, что он давно уже отъехал, а свита всё тянулась и тянулась за ним — как какая-нибудь триумфальная процессия в Риме. Он всегда так ездил; в особенности, когда она была с ним.
— Она — это Фауста Корнелия?
— Кто же ещё. Можно подумать, она без десятка слуг и служанок не может ни встать ото сна, ни отойти ко сну. Думаю, что и самому Гаю Папию — или, как ты его называешь, Милону — тоже нравится показываться в Ланувиуме перед друзьями и роднёй с множеством слуг и охраны. Дескать, посмотрите, какая я важная персона! Я и за порог не шагну без сотни прислужников!
— Сотни? Его что, сопровождали сто человек?
Хозяйка пожала плечами.
— Не знаю, сколько их точно было. Говорю же, сама я их не видела. Но сестра рассказывала, что когда они остановились тут, то заняли всё вокруг, как толпа на Форуме; а когда наконец стали отъезжать, то процессия растянулась на всю дорогу и, казалось, конца ей не будет. Марк тогда ещё пошутил: мол, если бы Милон поил своих рабов так же щедро, как своих коней, мы продали бы всё своё вино до последней капли и выручили бы достаточно, чтобы хватило на новую крышу для дома.
— Значит, людей у Милона было больше, чем у Клодия, когда тот проезжал тут днём раньше?
— Намного больше.
— Но с Клодием была лишь охрана, и все с оружием; а по твоим словам, Милона сопровождали лишь слуги да горничные.
— Не только. Милон всегда ездил с большой охраной. Так что кроме слуг и служанок Фаусты, там были ещё и гладиаторы, и не абы какие. Слышал когда-нибудь про Эвдема и Бирру?
— Как не слышать. Они что, тоже в свите Милона?
— С тех самых пор, как он их купил. В его духе: купить двоих самых знаменитых гладиаторов лишь для того, чтобы похваляться ими. Про Эвдема и Бирру даже я слышала; даром что смотреть, как двое людей убивают друг друга, мне ничуть не интереснее, чем любоваться на муху, роющуюся в навозе. Хотя среди гладиаторов бывают и такие, на которых приятно посмотреть. — Она бросила быстрый взгляд на Давуса, который сосредоточенно отдирал зубами мясо от кости. — Но эти Эвдем и Бирра примерно так же красивы, как ослиная задница. Они всегда шли в самом конце. Оба высоченные, как деревья. Громадины ходячие. И всегда где один, там и другой. Мой муж говорит, что они и на арене сражались в паре.
— Да, двое против двоих; а иногда и двое против четверых, — сказал Давус, оторвавшись от своего занятия.
Мы с Эко поглядели на него с удивлением.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
Давус прочистил горло.
— Просто когда я был ещё мальчишкой, мой прежний хозяин иногда водил меня и других ребят смотреть гладиаторские бои. У него у самого было несколько гладиаторов. Он и меня поначалу хотел тренировать для арены, но потом решил, что в гладиаторы я не гожусь — слишком мелкий; и что он выручит больше, продав меня в телохранители. А про Эвдема и Бирру хозяин всегда говорил, что ставить на них — верный выигрыш. Не важно, каким оружием они сражаются — трезубец и сеть, короткий меч, топор, со щитами или без. Они могли запугать одним своим видом: стоило им взглянуть на противника — и он цепенел от страха. Мой прежний хозяин говорил, что других таких устрашающих бойцов не найти в целом свете.
— А в тот день они тоже были с Милоном? — спросил я хозяйку, обмакивая кусок репы в соус.
— Ещё бы им не быть. Они первыми из людей Милона явились сюда. Сестра видела их из окна второго этажа.
— А твоя сестра оставалась наверху всё время?
— Она говорит, что услышала шум и стала спускаться. Она только успела увидеть Клодия и его людей, как муж закричал на неё, чтобы она шла наверх и оставалась там.
— Сколько людей было с Клодием?
— Сестра говорит, что не очень много. Пятеро; может, шестеро. И сам Клодий; он лежал вот тут, на прилавке, держась за плечо и кривясь от боли; и отдавал приказания.
— Что он приказывал?
— Ну, чтобы заперли двери, ставни закрыли и всё такое.
— Значит, он был в сознании, хотя и ранен.
— Ещё как в сознании. Сестра говорит, он вёл себя очень решительно. Всё остальные подчинялись ему; делали, как он велит; но вид у них был при этом…
— Какой же?
— Как у людей, за которыми смерть гонится по пятам, а им больше некуда бежать, вот они и готовятся обернуться и глянуть ей в лицо. Задыхающиеся от усталости, насмерть перепуганные. Когда они услышали, как моя сестра спускается, то просто подскочили от страха и уставились на неё, точно испуганные кролики. Все, кроме Клодия. Сестра говорит, что он повернул голову и улыбнулся ей. Представляете, улыбнулся! Тут Марк закричал, чтобы она возвращалась наверх, и она бегом поднялась назад.