Но жреца не так-то легко было сбить с толку.
— Конечно же, в тот раз она пощадила его — чтобы через десять лет он мог встретить более страшную кончину здесь, в Бовиллах! По-твоему, это случайно, что битва началась прямо перед её святилищем? Говорю тебе, без вмешательства Фауны в его судьбу не обошлось! — Жрец вызывающе глянул на Эко, и продолжал. — К тому же, это не единственное его кощунство и даже не самое худшее. Хотя в Риме вряд ли слышали о том, что он учинил в наших местах. Как вырубил на Альбе рощу Юпитера и выселил весталок из их дома.
— Хозяйка в харчевне что-то рассказывала, — отвечал я. — Но раньше я и правда ни о чём таком не слышал.
Феликс покачал головой.
— Уж кажется, когда человек претендует на магистратуру, о его преступлениях должно стать известно. Но думаю, в Риме готовы были избрать его претором без оглядки на то, что он где-то там осквернил святыни. Я вам расскажу. Всё началось, когда Клодий стал строить себе виллу на горе. Ну, виллу и виллу — их тут много. Но просто виллы, как у всех, Клодию было мало. Он всё достраивал и расширял её, хотел выстроить себе настоящую крепость, ему требовалось для неё всё больше и больше места — пока он, наконец, не подобрался вплотную к тем участкам горы, что испокон веков считались священными: роще Юпитера, храму Весты и жилищу весталок. Каким-то образом Клодий сумел добиться пересмотра земельных границ. Он получил в собственность большую часть священной рощи — и вырубил её, просто вырубил на древесину! Мало того — он выселил весталок из их дома и разобрал его, чтобы из полученного камня пристроить крыло к своей вилле! И забрал старинную мозаику и статуи, чтобы её украсить! Вон там, слева, новый дом весталок — видите, между деревьями? Самого храма Весты он не тронул; но того, что он натворил, хватило с избытком. По-моему, нет большего кощунства, чем повредить священное дерево — а по приказу Клодия их вырубали десятками!
— Но как же он сумел доказать своё право на священные участки?
— Откуда же мне знать? Я всего лишь жрец при алтаре на Аппиевой дороге. Кто знает, скольких Клодий подкупил или запугал? Такие, как он, ни перед чем не останавливаются, лишь бы добиться своего. — Феликс снова с вызовом глянул на Эко. — Ты и теперь будешь сомневаться, что если смерть настигла Клодия именно здесь, то без вмешательства богов тут не обошлось?
— Без вмешательства богов ничего не обходится, — сказал я примирительно. — Даже наша случайная встреча и этот разговор. Так, значит, самой битвы ты не видел? Только как раненый Клодий и его люди бежали к харчевне?
— Зато я её слышал, битву. Крики, удары и лязг. И треск дверей, когда их ломали. Говорю тебе, шум стоял такой, что слышно было аж у алтаря.
— И долго это продолжалось?
— Не могу сказать точно. Мне показалось, недолго. Потом послышались вопли, а затем стало тихо. А ещё потом со стороны Ариции появились носилки того сенатора.
— То есть, Эвдем, Бирра и остальные люди Милона к тому времени уже скрылись.
— Нет. Сперва носилки спустились к харчевне, и прошло немало времени, прежде чем люди Милона двинулись вверх по склону, забрав с собою пленных.
— Пленных? — переспросил я.
— Да. Человек пять или шесть.
— А с чего ты взял, что это пленные?
— А с того, что им связали руки! И выглядели они насмерть перепуганными! И гнали их, как стадо, а Эвдем и Бирра всё время тыкали их мечами в спину, чтобы пошевеливались!
— А кто они были? Люди Клодия?
— Наверно, — передёрнул плечами Феликс. — А кто же ещё?
— Но ты же сказал, что с Клодием было всего пять-шесть человек. Я так понял, что их всех перебили.
— Ну да, вроде. Тогда это, наверно, были те люди Клодия, которые бежали раньше и пытались скрыться в лесу, и их переловили.
— Они были ранены? В крови?
Феликс поглядел на меня с внезапным удивлением.
— А знаешь, нет.
Странно. Фульвия говорила, что из телохранителей её мужа добрая половина обратились в бегство в начале боя. Те, кому удалось спастись, вернулись в Рим — это их я видел в её доме в ту ночь. Остальные были убиты — кто на дороге, кто в харчевне; их тела на следующий день отвезли на виллу Клодия. По словам Фульвии, никто из людей её мужа не пропал. Кто не погиб, тот вернулся. Так кого же увели с собой люди Милона? И если сенатор Тедий с дочерью и правда появились у харчевни задолго до того, как люди Милона убрались восвояси, почему жена убитого хозяина харчевни не видела в окно никого, кроме сенатора с дочерью и их рабов? Внезапно ясная прежде последовательность событий сменилась полнейшей путаницей. Что же видела жена убитого Марка? Её сестра не была непосредственной свидетельницей и могла что-то упустить или напутать; надо бы поговорить с ней самой — жаль, что она в Регии. Регий далеко…
— Вот мы и пришли! — объявил жрец, запыхавшийся от подъёма. — Вот оно, святилище Доброй Богини — видите, справа? Тут всё и началось. Клодий со своими людьми спускались по дороге; а Милон и его люди шли в гору.
Находящееся буквально в нескольких шагах от дороги святилище представляло собой миниатюрный храм в окружении вековых дубов. Что же случилось здесь двадцать дней назад — Клодий и Милон, каждый со своими телохранителями, случайно повстречались здесь — и вместо того, чтобы идти каждый своей дорогой, кинулись друг на друга с оружием? Или Клодий действительно поджидал Милона в засаде и просто не ожидал что у того окажется такая многочисленная охрана? Густой лес по обеим сторонам дороги и довольно крутой склон делали местность просто-таки идеальной для засады, давая возможность затаиться выше по склону и атаковать внезапно. Но кто же, кроме самих сражавшихся, мог видеть, что тут произошло?
— Фелиция!
На зов жреца из-за деревьев, окружающих святилище, шагнула стройная гибкая женщина в белом одеянии. В первый миг она показалась мне совсем юной. Но вот женщина приблизилась — и стало заметно, что она вовсе не так молода. Благодаря тонким чертам лица и лёгкой упругой походке её можно было издалека принять за юную девушку. В молодости она, должно быть, отличалась необычайной красотой; да и теперь ещё оставалась очень красивой.
Улыбаясь, женщина подняла руку в приветственном жесте. Но не успела она и рта раскрыть, как Феликс преградил ей путь.
— Э, нет, Фелиция, — заявил он, уперев руки в бока. — Жди своей очереди. Пока что с этими людьми разговариваю я.
— Конечно-конечно, — с нарочитой поспешностью откликнулась женщина. — Я помню уговор: тебе первому те, кто едет с севера; мне — с юга.
— Вот именно. К тому же, сама видишь, женщин среди них нет, так что в святилище тебе вести некого.
— Да уж вижу. — Фелиция оглядела нас по очереди — мимолётно улыбнулась Эко, задержала взгляд на Давусе, мельком глянула на меня.
— Ладно, Фелиция, мне пора. Оставляю их тебе. — И повернувшись ко мне, жрец без стеснения протянул ладонь.
— Ах, да. Благодарность — на поддержание алтаря. — Я кивнул Эко, и он, развязав кошель, извлёк несколько монет — как всегда, чуточку меньше, чем следовало. Перехватив мой взгляд, Эко добавил монету. Я взял деньги и положил в протянутую ладонь. Жрец спрятал монеты с ловкостью заправского фокусника и, не сказав больше ни единого слова, повернулся и зашагал прочь.
Глава 17
— Значит, Фелиция, — сказал я, невольно улыбаясь в ответ на её улыбку, — ты жрица здешнего алтаря Доброй Богини?
— Я забочусь о том, чтобы проезжающие тут женщины имели возможность обратиться с молитвой к Доброй Богине.
— За определённую плату?
— Лишь нечестивец надеется получить что-то от богов, не давая ничего взамен.
Я кивнул.
— Вижу, ты и твой брат имеете неплохой приработок, знакомя проезжих с местной достопримечательностью.
— Путникам интересно услышать, что здесь было.
— Что верно, то верно.
— А откуда ты знаешь, что Феликс мой брат? Он сказал тебе?
Вот тебе раз. Я-то употребил слово брат, подразумевая, что он тоже жрец и совершенно не подозревая, что они действительно брат и сестра. Выходит, у них тут семейное предприятие по служению богам и заработку на проезжих. Ловко. По-родственному передают друг другу любопытных путников. Ну, и соперничают по-родственному; уж не без этого.
— Думаю, мой брат не преминул также рассказать вам, что когда-то я была проституткой в храме Изиды? — Она вздёрнула подбородок, сделавшись от этого ещё выше. — Что ж, это правда. Я была храмовой проституткой. Но теперь я служу лишь Доброй Богине Фауне. — Казалось, она равно гордится как прежним своим занятием, так и нынешним.
— А в тот день ты тоже была в святилище?
— В день, битвы, ты хочешь сказать? Да, была.
— И видела, как это произошло?
— Видела. — Глаза её были широко открыты — как бывает, борешься со сном или хочешь нагнать страху на маленьких детей. — Милон со своей свитой появился оттуда. — Она махнула по направлению к Бовиллам. — И народу же было в этой свите, скажу я вам!
— Сплошь слуги из тех, что причёсывают и накрашивают хозяйку, насколько я слышал.
— Ну уж нет. Правда, в свите Милона действительно было много рабов, которые готовят господам ванну и стелют постель — слышал бы ты, как они завопили от страха, когда всё началось! Но и телохранителей с оружием тоже хватало. Это была настоящая армия, хоть и небольшая.
— А сам Милон где был?
— Ехал впереди в повозке со своей женой.
— Они останавливались тут?
— У святилища? Нет. Фауста Корнелия никогда тут не останавливается.
— В самом деле? Казалось бы, дочь диктатора Суллы уже в силу своего высокого происхождения должна подавать пример почитания Доброй Богини.
— В Риме — может быть. Но я заметила, что большинство женщин, которые тут останавливаются, из маленьких городов и более скромного происхождения и достатка. Знатные дамы Рима считают ниже своего достоинства возносить мольбы в скромном придорожном святилище. Наверно, своё почитание Доброй Богине они привыкли выражать в более богатой обстановке.