Тем сильнее поразила нас картина опустошения. Тропа сделала очередной поворот, мы прошли, пригнувшись, под низко растущей веткой — и очутились на вырубке среди торчащих пней. То была не просека, а именно вырубка — весь склон лежал перед нами обнажённый, лишённый своего извечного зелёного покрова, точно некий гигантский монстр, пожирающий деревья, вволю попировал здесь.
— Это, должно быть, и есть та самая вырубленная роща, — сказал я. — Как там говорил тот жрец, «их вырубали десятками»? Я бы сказал, сотнями.
Эко покачал головой.
— У какого же это лесоруба поднялась рука рубить деревья в священной роще?
— А у какого рабочего поднялась рука сбросить с пьедестала статую Весты и оставить валяться на земле? Клодий нанимал работников из голодающей бедноты Рима. Они не слишком искусны, зато преданы.
— Настолько преданы, что без колебаний оскверняют святыни?
— Ну, к тому времени, как они принялись за дело, это были уже не святыни. Не сомневаюсь, Клодий позаботился о том, чтобы священность этой части рощи и Дома весталок была законным образом отменена, прежде чем стал разорять их.
— Как можно отменить священность? Место либо священно, либо нет.
Я невольно улыбнулся столь неожиданному благочестия своего скептика-сына.
— Ты же знаешь: священно место или нет, решается институтами власти. Некоторые из этих институтов чрезвычайно внимательны к проявлениям божественного присутствия. А для некоторых блеск золота и серебра — большее знамение, нежели сверкание Юпитеровой молнии. Так уж повелось в Риме — по крайней мере, на моей памяти всегда так и было. Думаю, это одна из причин, почему так многие из твоего поколения перестали чтить веру.
Разговор велся на ходу — мне совершенно не хотелось задерживаться среди этого опустошения. Мы пересекли вырубку и очутились перед сплошной стеной деревьев. Я снова ощутил таинственность и покой священной рощи, но лишь на миг. Лес кончился, и мы оказались на открытом пространстве перед виллой Клодия, на строительство которой и пошли вырубленные деревья. Последний ряд, вероятно, был оставлен для того, чтобы скрыть от глаз обитателей виллы опустошение, произведённое её владельцем.
Вилла Клодия, как и его городской дом, имела недостроенный вид: наружная отделка не закончена, фасад в строительных лесах, перед домом тут и там громоздятся груды камней, штабеля досок и кирпича. Но вилла была выстроена с таким размахом, что поражала даже не законченная. Роща Юпитера заставляла затаить дыхание; при взгляде на виллу дыхание перехватывало.
Она возвышалась на крутом склоне — настолько крутом, что я счёл бы его непригодным для строительства. Киру достался сложный заказ, но архитектор с честью вышел из положения, проявив недюжинную смекалку и изобретательность. Вне всяких сомнений, он использовал опоры для придания строению необходимой устойчивости, но они были скрыты каменными стенами. Со стороны всё выглядело так, будто здание каким-то чудом держится на крутом склоне Альбы. Если смотреть снизу, можно было увидеть балкон, идущий по всему верхнему этажу; и я подумал, что вид с него открывается, пожалуй, не хуже, чем с виллы Помпея. И ни окошка в нижнем этаже, ни единого. Снизу проникнуть внутрь совершенно невозможно. А с балкона обитатели виллы могут не только любоваться окрестностями, но и оборонять её, обстреливая нападающих из луков, забрасывая дротиками, поливая смолой…
Вход располагался с противоположной, верхней стороны — здесь над землей подымался лишь тот этаж, который с нижней стороны был верхним. Немало, должно быть, пришлось потрудиться землекопам, чтобы соорудить на крутом склоне широкую ровную площадку, служившую двором. По краям площадки были сложены камни — здесь собирались возводить стену. Видимо, понимая, что вход — самое уязвимое место, Клодий и Кир решили предпринять здесь дополнительные меры защиты.
Ни тому, ни другому не суждено было увидеть исполнение своего замысла.
Мы подошли к тяжёлой двустворчатой дубовой двери. Дерево было украшено искусной резьбой и потемнело от времени. Наверняка ещё одна принадлежность прежнего Дома весталок, которой Клодий нашёл применение.
Я тихонько стукнул в дверь ногой. Тишина. Я постучал громче.
— Да есть тут вообще кто-нибудь? — Эко настороженно оглядел пустой двор, бросил взгляд в сторону конюшни. — Куда все подевались?
— Фульвия сказала, что пока что закрыла виллу.
— Думаешь, тут никого не осталось?
— Ну, это вряд ли. Кто-то должен остаться — как говорится, на хозяйстве. Я так понял, Фульвия отозвала строительных рабочих, поваров и прислугу. Вилла закрыта для приёма гостей. Но кто-то же здесь есть.
Я ещё не успел договорить, как дверь конюшни открылась, и показался мальчишка с большой корзиной, которую нёс в обеих руках. При виде нас он на миг застыл, а потом, выронив корзину, с воплем метнулся назад. Корзина перевернулась, содержимое высыпалось. Я прищурился, стараясь разглядеть, что там такое — пшено или овёс…
Мимо прожужжала оса, едва не задев меня по лицу. По крайней мере, в тот миг мне показалось, что это была оса — крупная и пролетевшая так близко, что я ощутил на лице дуновение. Но тут послышался глухой удар и звук вибрирующего дерева. Я снова обернулся к двери.
Прямо перед моими глазами подрагивало древко вонзившегося в дверь копья.
Глава 20
Я ещё толком испугаться не успел, как Давус рванул с места. При всей своей кажущейся медлительности он обладал реакцией хорошей охотничьей собаки. В мгновение ока он оказался на противоположной стороне двора и вскарабкался на штабель сложенного кирпича. Даже Эко, проворный, как я в молодые годы, лишь растерянно глядел ему вслед, точно бегун, зазевавшийся на старте.
Прежде, чем мы с Эко успели двинуться с места, Давус сиганул вниз. Послышался глухой удар, вопль и крик Давуса.
— Хозяин! Скорее! Он сейчас вырвется!
Эко вышел из оцепенения и сорвался с места. Я последовал за ним. Он обежал штабель с одной стороны, я с другой. Огибая кирпичи, я снова услышал глухой удар, как бывает, когда один человек с разгона врезается в другого. Кто-то тяжело охнул от боли, и во все стороны полетели мелкие камешки. Затем я увидел Давуса, поднимающегося с земли, а чуть дальше — Эко. Мы с Давусом кинулись к нему и увидели, что он стоит, согнувшись и держась за живот, а перед ним лежит навзничь с закрытыми глазами мальчишка на вид не старше десяти лет.
— Да ничего я ему не сделал, — сказал Эко, кое-как переводя дыхание. — Пальцем не тронул. Это он врезался в меня так, что у меня дух перехватило. Чуть с ног меня не сбил. А сам упал и, должно быть, ударился головой…
Мальчишка и правда был невредим, лишь слегка оглушён падением. Придя в себя и увидев над собой троих незнакомцев, он попытался вскочить, но безуспешно, так как Давус стоял над ним, крепко наступив на рукава его туники.
— Не стоит дёргаться, молодой человек, — сказал Эко. — Никуда ты не убежишь.
Мальчик выпятил челюсть и постарался принять независимый вид, но подбородок его дрожал, и взгляд то и дело перебегал с одного лица на другое.
— Мы не сделаем тебе ничего плохого, — мягко заговорил я. — Как тебя зовут?
Мальчик сощурился, глядя на меня. Ему, лежащему, мы трое должны были казаться великанами, особенно Давус. Щурился он наверняка для того, чтобы скрыть страх; ведь если он так точно метнул копьё, значит, глаз у него был острый.
— Меня зовут Мопс, — сказал он наконец. Голос его заметно дрожал.
— А твоего друга? Того мальчика, что вышел из конюшни и закричал, когда увидел нас? Ты ведь потому и бросил копьё — услышал, как он кричит, и испугался за него?
Лицо мальчика немного разгладилось.
— Это Андрокл, он мой младший брат.
— А, твой брат. Ну, понятно. — Я поглядел в сторону конюшни. Дверь, чуть приоткрытая, открылась чуточку шире. — Андрокл, должно быть, тоже за тебя перепугался. Но вам нечего бояться, вам обоим. Говорю же, мы не сделаем вам ничего плохого.
— Тогда зачем вы пришли? — Это прозвучало тонко, даже пискляво, и Давус не удержался от смеха. Мопс покраснел от гнева и задёргался, тщетно пытаясь освободиться. Давус развеселился ещё сильнее.
— Вели своему слону убраться с моих рукавов! — От злости мальчишка наконец-то заговорил уверенно и даже властно.
— Велю, как только ты мне кое-что объяснишь. Почему никто нам не открывает? Куда все подевались?
Мальчишка дёргался и извивался, тщетно пытаясь высвободиться из туники. Он даже попытался лягнуть Давуса, но не достал.
— Как видишь, деваться тебе некуда, — заметил я.
— Может, нам стоит развести небольшой костёр, — предложил Эко. — Поджарим его маленько, что твоего поросёнка, и у него живо язык развяжется.
— Эко, прекрати! Он же принимает твои шуточки за чистую монету! Сдаётся мне, мальчику не так давно довелось увидеть, как с беззащитными людьми творили ужасные вещи. Потому-то он и испугался. Верно, Мопс?
Мопс не ответил, но взгляд его был красноречивей слов.
— Меня зовут Гордиан. Это мой сын, Эко. А этот, как ты его назвал, слон — мой телохранитель Давус. Нас только трое, и мы не замышляем ничего дурного. Мы не тронули твоего брата. Он вышел из конюшни, увидел нас, перепугался, закричал и забежал назад.
— Вот трус! — Мопс скривился с досады. — Вечно чуть что вопит от страха. Тени собственной боится!
— Неправда! — донеслось из конюшни. — Я не боюсь!
— Андрокл, дурень! Что стоишь, беги на мельницу! Разбуди их, скажи, что… — Мопс прикусил язык.
Мы переглянулись. Я приложил палец к губам и, осторожно обошёл кирпичи, стал приблизиться к конюшне так, чтобы меня невозможно было заметить в щель приоткрытой двери. Подойдя вплотную, я настежь распахнул дверь, выбросил вперёд руку и схватил за плечо маленького мальчика. Тот даже не пытался сопротивляться — лишь глядел на меня большими круглыми глазами.
— Не бойся, Андрокл. Ты ведь вовсе не трус, что бы там ни говорил твой брат?
Мальчик кивнул, не сводя с меня взгляда.