Мы спустились с холма и поднялись на следующий. Теперь они находились на вершине прямо перед нами. Нас разделяла лишь неширокая долина.
— Если кто-то из них надумает нас расспрашивать, держись независимо, — сказал я. — В конце концов, мы римские граждане и имеем полное право разгуливать по этой дороге, где бы она ни находилась.
— Папа…
— А если уж они заговорят с нами, мы вполне можем спросить, сколько до ближайшего города и как он…
— Папа!
— Что такое?
— Да посмотри же!
Я остановился, вглядываясь в приближающихся. У них был вид солидных людей, занятых и не отвлекающихся на пустяки. Усталые лица, запылённые от долгой езды верхом. Некоторые явно были телохранители. Остальные…
— Юпитер Громовержец! Неужели…
Эко поднял руку в приветственном жесте. Мгновение я колебался, не в силах поверить собственным глазам, а затем последовал его примеру. Даже и тогда путники едва заметили нас. Без сомнения, они приняли нас за бродяг. Первым узнал нас Тирон. Издав невнятное восклицание, он потянул своего господина за рукав. Процессия остановилась.
— Клянусь всеми богами! — воскликнул Цицерон, наклоняясь с седла. — Гордиан, неужели ты? И Эко!
— Вы живы! Вы оба живы! — У Тирона перехватило голос. Он спрыгнул с коня и со слезами на глазах кинулся обнимать нас.
Цицерон воздержался от подобного проявления чувств и остался в седле. Уловив идущий от нас запах, он поморщился.
— Гордиан, на кого ты похож! Где ты пропадал?
— О твоём исчезновении много говорили в Риме, — говорил Цицерон вечером, когда мы сидели за столом в харчевне Аримина.[12]
— Странно, что в такой неразберихе моё исчезновение вообще кто-то заметил.
— Ну, ты известен больше, чем думаешь. Даже торговцы на рыбном рынке судачили между собой, куда могли подеваться Сыщик и его сын. По крайней мере, так говорили мне мои рабы. Само собой, последнее время в городе творятся странные дела. Ваше исчезновение стало одним из них.
— А как там наши? — уже в который раз спросил я.
— С ними всё в порядке, — терпеливо уверил меня Тирон. — Я заходил к ним как раз перед отъездом узнать, нет ли от вас вестей. Твоя жена и дочь в добром здравии. И твоя жена и дети тоже, — обратился он к Эко. — Конечно, они за вас переживают…
— Нам надо во весь опор мчаться в Рим, а не рассиживаться здесь, треская за обе щеки, — хмуро сказал Эко.
— Вздор. — Цицерон жестом велел рабу вновь наполнить наши чаши и тарелки. — Вы просто со стороны себя не видели. Вид у вас, когда вы ковыляли по дороге, был ужасный. К счастью, в Аримине нашлись приличные бани и неплохой цирюльник, и теперь вы хотя бы похожи на людей. А в этой харчевне неплохо кормят, так что вы сможете немного отъесться. Что же до того, чтобы кинуться сломя голову в Рим, то я бы не советовал. Вам нужно отдохнуть и выспаться. К тому же ехать без охраны в такое время — чистое безумие. Оставайтесь с нами — хотя бы до завтра, пока мы не прибудем в Равенну.
Ранее Цицерон рассказал нам, что держит путь в Равенну, где в зимнее время находилась ставка Цезаря — для чего, я пока не понял. По словам Тирона, они выехали из Рима четыре дня назад — и Эко глянул на меня с нескрываемым торжеством, когда подтвердилось, что чувство времени не подвело его. Вычисленная нами дата, благодаря его счёту дней и моим календарным подсчётам, оказалась совершенно точной: сегодня был шестой день до мартовских ид, семьдесят второй день после убийства Клодия. Нас продержали сорок дней где-то в окрестностях Аримина, там, где заканчивается Фламиниева дорога и более новая Эмилиева[13] дорога идёт дальше на север, к Равенне.
— А о чём ещё судачат в Риме? — спросил я. — Торговцы на рыбном рынке, я имею в виду. Вообще то, что на рынках опять торгуют, уже хороший знак.
— Да, за время, что вас… не было в городе, в Риме стало намного спокойнее. Сенат дал Помпею разрешение набрать армию и ввести её в город. Было несколько стычек горожан с солдатами, несколько мелких поджогов; но по большей части Помпей сумел восстановить порядок.
— А выборы?
Цицерон скривился. Давний недуг дал о себе знать, или же я затронул больную тему?
— С выборами чем дальше, тем сложнее. По сути, мы оказались в тупике. Только представьте: в Риме перебывало тринадцать интеррексов после Лепида — и никаких выборов! Но теперь с этим покончено. Буквально за несколько дней до нашего отъезда сенат решил назначить Помпея консулом. Единственным на этот год. — Цицерон закашлялся и потянулся за своей чашей. Отмена консульских выборов означала для него сокрушительное поражение. Что станет теперь с его протеже Милоном? Вернутся ли когда-нибудь в республику нормальные выборы?
Цицерон прочистил горло и продолжал.
— Сенат гудел, как растревоженный улей.
Не уловив в его голосе обычного смакования, я пригляделся к Цицерону повнимательнее и тут только заметил, что он явно сдал с нашей последней встречи. Он мог сколько угодно прохаживаться по поводу нашего с Эко убогого вида, но у него самого вид был далеко не цветущий.
— Сторонники Клодия потребовали от Милона выдать его рабов, чтобы их можно было допросить. Ну, тут они просчитались: Милон успел отпустить этих рабов на волю, а вольноотпущенников даже сенат не может подвергнуть допросу под пыткой. Мы, в свою очередь, потребовали от Фульвии выдать рабов Клодия, которые были с ним в тот день, чтобы им хорошенько развязали языки. Ей наше требование пришлось не по душе. — При воспоминании об этой мизерной победе губы Цицерона тронула слабая улыбка. — С тех пор, как Помпей стал консулом, сторонники Клодия из кожи вон лезут, пытаясь добиться расследования. Им нужен громкий суд, им нужно, чтобы Милона повесили на кресте, как какого-нибудь раба. Затем они объявят, что Милон совершил преступление настолько неслыханное, что Сенату просто пришлось принять специальный закон, дабы покарать виновного по заслугам. Они потребовали, чтобы убийство Клодия была признано преступлением против республики. Мы не стали возражать, просто прибавили к их требованиям ещё и свои: признать преступлением против республики также поджог курии и нападение на дом интеррекса Лепида. Дескать, таким образом все три случая будут равны в глазах закона, и все преступники получат равное наказание. Видел бы ты, как они взвились! В отместку за смерть их обожаемого лидера кто-то должен быть казнён; а их самих за сожжение половины зданий на Форуме и тронуть не смей! Ну, мы ещё посмотрим. — Цицерон назад голову и сузил глаза. Похоже, он либо недостаточно разбавлял своё вино, либо выпил его слишком много. Прежде мне никогда не доводилось видеть его захмелевшим.
Цицерон же продолжал.
— У Помпея свои идеи насчёт того, как навести порядок. Он появился в сенате с целой охапкой новых законов. Они, по его мнению, ускорят судопроизводство, покончат с волокитой и тем самым предотвратят недовольство и беспорядки. Он думает, будто закон и порядок — это побыстрее вынести приговор и привести его в исполнение, а всякие мелочи, вроде виновности и невиновности, Помпея не интересуют! Некоторые из его, с позволения сказать, реформ, просто смешны! Суд надлежит вершить без проволочек, говорит он. Теперь у оратора не будет времени на выстраивание неопровержимых аргументов — долой, некогда! Прежде и у защитника, и у обвинителя был целый день для произнесения речи в суде — долой, некогда! На обвинительную речь — два часа, на защитную — три! А если время истечёт, а адвокат ещё не закончит свою речь, ему, надо думать, силком рот заткнут! И свидетели! Свидетели будут выступать перед выступлением защиты и обвинения, а не после, как бывало всегда! Теперь свидетели будут в центре внимания суда, а речи обвинения и защиты — это так, дополнения к свидетельским показаниям! Помпей сам всегда был неважным оратором; ему не давалось искусство красноречия — вот он ему и не доверяет. Пытается лишить значимости. Это ещё понятно; но придавать первостепенное значения свидетельским показаниям — чистейшая глупость! Всякий здравомыслящий человек знает, что в большинстве случаев свидетель если не обманут или предубеждён, то подкуплен. К тому же свидетелей, дающих показания о репутации обвиняемого, больше не будет! Помпей запретил заслушивать свидетельства о репутации — и не важно, что за доброе имя обвиняемого готова поручиться половина сената! Судей можно назначать лишь из числа указанных Помпеем — он сам составил список. Вообразите только — судей назначают из списка, составленных кем-то одним, потому что в этом году у нас только один консул — да и тот не был избран гражданами, как положено!
Тирон предостерегающе положил руку ему на локоть, но Цицерон стряхнул её.
— Я знаю, что говорю. И я не пьян. Просто смертельно устал. Переезды всегда выматывали меня. Кроме того, Гордиан ценит искренность. Ты ведь ценишь искренность, Гордиан? Ах да, я и забыл. Ты же теперь человек Помпея, верно?
— Ты это о чём?
— Да ну же, надо быть слепым, чтобы не заметить всех этих дюжих молодцев, с некоторых пор охраняющих твой дом. Разве не Помпей их прислал?
— Может, и так, — сказал я, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом Цицерона и в то же время радуясь, что Помпей сдержал слова и не оставил наши семьи без защиты. — Это ещё не значит, что я человек Помпея.
Цицерон моргнул.
— Чего я никогда не понимал, так это кому ты служишь. Кто тебя разберёт. Может, ты шпионишь за Помпеем — и при этом как-то убедил его дать охрану твоим близким.
— Ты говорил о реформах Помпея, — сказал я, желая вернуть разговор к прежней теме.
Цицерон расхохотался. Сколько же он успел выпить?
— Именно. О реформах. Знаешь, что мне понравилось больше всего? Блестящая идея Великого, как искоренить коррупцию. Обвинённый в получении взятки будет прощён, если сумеет изобличить двух других взяточников! Если так пойдёт, то скоро каждый будет указывать пальцем на соседа. И все вместе будут слишком заняты, чтобы заметить, как республика уплывает у нас из-под носа. Эти реформы — просто насмешка над закон