Всё ещё не замечая нас, он принялся трясти кости. Я видел, как двигались его губы. К кому он взывал — к богам, к возлюбленной? Каким богам поклоняется теперь мой сын, и кто теперь его возлюбленная? Как давно мы последний раз разговаривали о таких вещах…
Метон тряхнул чашку последний раз и бросил кости. Палатку вновь наполнили смех и ругань Шум перекрыл ликующий крик Метона.
— Я выиграл! Платите, платите все! — Он победно вскинул руки. Рукава туники скользнули вниз, и я увидел свежий шрам — багровый, зигзагом по левому бицепсу. Выглядел он уродливо; но похоже, двигаться не мешал и боли не причинял. Метон достал из складок туники кошель и открыл его, чтобы проигравшие бросили туда монеты.
И тут он увидел нас.
Я хорошо представляю выражение своего лица в такие моменты. Выражение это бывало у меня всякий раз, когда я долгое время не получал от Метона вестей, не знал, жив ли он — а потом он вдруг появлялся в Риме, чаще всего неожиданно, не известив заранее о своём приезде. Это выражение человека, чьи глаза наконец узрели то, чего так долго жаждало его сердце.
— А Цезарь разрешает вам играть на деньги? — спросил я.
— Только на те, на которых отчеканен его профиль, — отвечал Метон и сам расхохотался своей шутке. Всем известно, что на римских монетах чеканятся лишь изображения умерших и ни в коем случае не живущих. Даже Цезарь не дерзнул отчеканить монету со своим профилем.
Мы покинули шумную палатку и направились на виллу. Метон привёл нас в тесную комнатку, заваленную пергаментными свитками и картами; мы трое едва могли разместиться в ней. Здесь мой сын работал, перечитывая и правя последние главы надиктованных Цезарем мемуаров. Самой сложной проблемой, насколько я понял, было произношение и написание галльских имён.
Я спросил Метона, знал ли он, что мы пропали.
— Да, я получил письмо от Дианы, — отвечал он. — Оно здесь, у меня. Это здорово, что ты научил её писать, папа. Правда, фразы она строит ужасно безграмотно. Тебе стоит либо заняться с нею как следует, либо нанять ей хорошего учителя.
Он пошарил среди пергаментных листов, извлёк тонкую дощечку, сложенную вдвое и протянул мне.
— Вот оно. У неё, видно, руки дрожали, когда она писала.
Я развязал ленту и раскрыл дощечку. Должно быть, у Дианы и правда тряслись руки. Буквы на слое воска распрыгались вкривь и вкось.
Дорогой брат
Мы все очень встревожены. Папа и Эко несколько дней назад уехали по делам. На обратном пути на них напали, схватили и увезли неизвестно куда.
Мы стараемся не отчаиваться. Сегодня утром какой-то человек, скрывавший лицо, передал охраннику у дверей записку. Записка была для мамы, но она же сама не умеет читать, так что я прочитала ей. В записке говорится: «Не волнуйтесь за Гордиана и его сына. Они целы и невредимы и позднее вернутся к вам». Но как нам знать, от кого записка? И можно ли ей верить? Меня она напугала ещё сильнее.
В городе теперь спокойнее, но всё ещё опасно, особенно по ночам. С нами всё в порядок, и с Мененией, Титом и Титанией тоже. Великий прислал нам достаточно людей для охраны, так что не беспокойся за нас. Но пусть бы папа и Эко скорее вернулись домой! О Кибела, дай им вернуться!
Я напишу тебе ещё, когда смогу сообщить что-нибудь новое. А может, папа сам тебе напишет. Будь осторожен и береги себя.
Я закрыл письмо, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы.
— Стиль моей сестры оставляет желать лучшего; но не настолько же он убогий, чтобы довести тебя до слёз, — лукаво заметил Метон.
Я прочистил горло.
— Как подумаю, что они там сейчас чувствуют, в страхе за нас…
Метон посерьёзнел.
— Я приехал в Равенну позавчера вечером. До этого был на севере. Письмо ждало меня, оно пришло давно. Можешь представить, как я перепугался. Я сразу же попросил Цезаря об отпуске. Собирался выехать домой завтра утром, чтобы во всём разобраться. И тут появляетесь вы! Да, боги любят нашу семью, это уж как пить дать.
— Это потому, что семья у нас очень уж необычная, — рассмеялся Эко. — Второй такой не сыскать! Как бросок Венеры — есть все по разу! Должно быть, богов это забавляет.
— По крайней мере, хорошо, что им наскучило смотреть, как мы с тобой сидим в этой яме, — заметил я.
— А про каких это телохранителей пишет Диана? — спросил Метон. — «Великий прислал нам достаточно людей для охраны». Что это значит? И где, в конце концов, вы пропадали всё это время?
Мы вкратце рассказали ему о наших приключениях. Я снова перечитал письмо Дианы. Кто же послал Бетесде записку, убеждая её не тревожиться? Что за удивительное похищение!
Должно быть, пребывание в вонючей яме притупило мои умственные способности, потому что лишь когда я стал перечитывать письмо в третий раз, до меня дошло, что что-то не так. «На обратном пути на них напали, схватили и увезли неизвестно куда». Откуда Диана знает, что на нас напали, когда мы уже возвращались в Рим? Если уж на то пошло, откуда она вообще знает, что на нас напали? Ведь в записке говорилось только, что мы живы и невредимы. Получалось, что кто-то видел, как всё было, и рассказал ей. Но кто?
На ночлег Милон устроил нас на вилле, в маленькой комнате — ещё меньшей, чем та, где хранил свои записи. Довольно долго я ворочался с боку на бок. Сон бежал от меня. Эко захрапел. Я вдруг почувствовал, что готов задушить его. Сорок дней я просидел с ним в одной яме, и теперь не мог больше находиться рядом с ним ни одной минуты.
Я сгрёб одеяло, вышел на улицу и пошёл разыскивать Метона. Он был у себя в палатке, болтал с товарищами прежде, чем лечь спать. Для меня нашлась лишняя походная койка. Я выволок её наружу и улёгся под открытым небом, где ничто не заслоняло звёзд. Я готов был всю ночь смотреть на них и вдыхать чистый холодный воздух. Но едва улёгшись, я тотчас же уснул и проспал до рассвета без сновидений.
Наутро мы все трое отправились к Цезарю.
Телохранитель, с которым Метон разговаривал по-приятельски, провёл нас во внутренний дворик. Мы уселись на скамью и приготовились ждать. Вскоре тот же телохранитель привёл Цицерона и Тирона. Оба были в тогах, как надлежит для официальной встречи.
— Цезарь очень занят сегодня, — обратился телохранитель к Цицерону. — Но я доложу о вас и скажу, что вы по важному делу.
Цицерон и Тирон сели на скамью напротив. Я заметил, что Цицерон выглядит разражённым.
— Вы не виделись с Цезарем вчера? — спросил я.
— Нет. Мы ведь приехали уже под вечер, и он не сумел выкроить время. Эти командующие занятой народ; вечно у них минуты свободной нет. С Помпеем та же история. Иной раз приходится ждать по нескольку дней, пока он найдёт время для встречи с тобой. Казалось бы, Цезарь должен принять меня сразу же — ведь я приехал, чтобы сделать возможной его избирательную кампанию. Так нет же. Но Цезарь, конечно же, занятой человек. Его время расписано по часам.
Я кивнул.
Снова появился телохранитель. Цицерон торопливо поднялся, оправляя складки тоги, но телохранитель, не глядя на него, обратился к нам.
— Цезарь ждёт вас.
Проходя мимо Цицерона, я с трудом сдержал улыбку. Выражение его лица дорогого стоило.
Мне уже доводилось встречаться с Цезарем — впервые несколько лет назад, когда меня представил ему Метон. Я не ждал, что он запомнит меня; но он запомнил и при всех последующих встречах неизменно узнавал меня и обращался ко мне по имени. Память Цезаря была подобна рыбачьему неводу: то, что попадало туда — лицо, имя, обстоятельство, факт — уже не могло выскользнуть.
Цезарь принял нас в просторной комнате с высокими окнами, распахнутыми настежь, чтобы впустить свет утреннего солнца. Одну из стен целиком занимала карта, сделанная из сшитых овечьих шкур, раскрашенных в разные цвета для обозначения территорий различных галльских племён с названиями их городов и крепостей. Интересно, как выглядят улицы Лютеции? Или Алезии? Или Кенаба[14], почему-то обведенного красным? И вправду ли остров Британия столь обширен, как показано на карте? За свою жизнь мне довелось немало путешествовать на Востоке; но я никогда не бывал в Галлии. А Метон побывал во всех этих городах; побывал даже на острове Британия, где варвары раскрашивают свои тела в синий цвет. Он выучил язык битуригов и гельветов, и других варварских племён, и названия-то которых я едва мог выговорить. Моему младшему сыну выпало жить в удивительном, необыкновенном мире.
И служить удивительному человеку. Гай Юлий Цезарь был человек необыкновенный. За свою жизнь я не встречал никого другого, чья незаурядность ощущалась бы при любой мимолётной встрече, при обмене несколькими словами. Мне не доводилось по-настоящему иметь с ним дело, как некогда с Крассом и Катилиной, а теперь и с Помпеем; но я мог с уверенность сказать, что его отличало то же, что и их: стремление к власти и ещё к достижению того, что называют величием. И при этом он был проще, обыденнее. Не одержимым, как Красс; не искусителем, как Катилина; не грозным, как Помпей. Присутствовала в нём какая-то уязвимость; вдохновляя своих солдат, Цезарь в то же время вызывал у них стремление защитить его. Его тщеславие, по крайней мере, было вполне обыденным: хотя ему ещё не исполнилось и пятидесяти, волосы его заметно поредели — обстоятельство, доставлявшее ему, по словам Метона, немалое огорчение.
Он диктовал секретарю; но при нашем появлении поднялся, горячо обнял Метона и поцеловал его в губы.
— Значит, Метон, ты всё же не покинешь меня?
— Я не еду в Рим, если ты это имеешь в виду. Мои отец и брат, как видишь, здесь и в добром здравии.
— А! Гордиан и… — Цезарь замялся лишь на краткий миг. — Эко. Меня всегда сбивает толку, что вы трое совершенно не похожи друг на друга. Но, конечно же, приёмные сыновья уподобляются отцу по духу, а не внешне. Итак, слухи о вашем похищении были ложными?
— Вовсе нет, — живо отозвался Метон. — Моего отца и брата действительно схватили, и лишь три дня назад им удалось бежать.