— Будь осторожен, муж мой.
С этими словами она приблизила своё лицо к моему и прильнула к моим губам долгим поцелуем. А затем со смехом отстранилась и вошла в комнаты. Политика Помпея, своеобразный юмор моей жены, перепады в настроении семнадцатилетней дочери — что ещё прибавится к длинному списку вещей, которых мне никогда не суждено понять?
Минуту спустя я сидел рядом с Клодией в её носилках, которые носильщики несли по улицам Палантина; а Клодия, держа мою руку в своей, смотрела на меня долгим, проникновенным взглядом.
— Гордиан, я слышала, что ты пропал. Это было так ужасно! Представляю, что пришлось пережить твоим родным. Расскажи мне всё, прошу тебя.
— Не хочу. Мне сейчас так хорошо, а это всё испортит.
Брови её сошлись.
— Тебе так тяжело об этом вспоминать?
Как это может быть, что на лице у неё до сих пор нет ни единой морщинки? Наверно, мне просто кажется — из-за мягкого, приглушённого занавесками света.
— Гордиан, чему ты улыбаешься?
— Этот мягкий свет. Тепло твоего тела. Твой аромат — едва уловимый, которому невозможно подобрать название и который невозможно забыть. Люди рождаются и умирают; целые народы появляются и исчезают; но некоторые вещи не меняются.
— Гордиан…
— Ты необыкновенная женщина, Клодия. Неужели мне суждено умереть, не познав твоей любви?
— Гордиан!
Неужели она и вправду покраснела? Нет, этого не могло быть: Клодия давно уже не краснела. Должно быть, это всё-таки свет.
— Гордиан, меня попросила приехать Фульвия. — Она пыталась говорить деловитым тоном; но по голосу чувствовалось, что она улыбается. — Ты же знаешь.
— Именно это ты сказала моей жене, когда она заглянула к тебе в носилки, чтобы поздороваться с тобой?
— Конечно. Мы немного поговорили о погоде. Ты любишь раннюю весну?
— Моя жена поистине богиня. Любая смертная давно бы уже была без ума от ревности.
Клодия чуть склонила голову.
— Должно быть, твоя жена и вправду богиня. Женатый на простой смертной давно бы уже пал к моим ногам. Но я полагала, что ты и меня считаешь богиней.
— О, нет; ты не богиня, ты — женщина. Уж в этом нет никаких сомнений.
Мы улыбнулись друг другу. Потом облако заслонило солнце, и освещение в носилках изменилось. Улыбки сбежали с наших лиц, но ни она, ни я не отвели глаз.
— Что-то должно произойти, Гордиан? — спросила Клодия изменившимся голосом.
Я глубоко вздохнул и сжал её руку. Мгновение спустя она отняла её. Я пожал плечами.
— Если бы что-то произошло между нами, всё изменилось бы. Игра света в твоих носилках, твоё тепло и этот аромат — всё стало бы другим. А я хочу, чтобы они оставались такими всегда.
Клодия вздрогнула, но тут же рассмеялась.
— Ох уж эти мужчины!
Она произнесла это чуть свысока, но добродушно. На миг я подумал, что мои слова задели её за живое, и невероятно возгордился; но тут же сообразил, что это до смешного глупо. Ничего удивительного. Короткого общения с Клодией хватило бы, чтобы вышибить самовлюблённость из любого мужчины.
— Удалось тебе что-нибудь выяснить? — она снова говорила как ни в чём не бывало.
— Даже не знаю, с чего начать. Мы ведь почти приехали, верно? Почему бы тебе не зайти вместе со мной и послушать, как я буду рассказывать?
Выражение лица Клодии ясно дало понять, что о её визите в дом вдовы брата не может быть и речи.
— Может, лучше расскажешь мне всё потом, на обратном пути?
— Как хочешь.
Носилки остановились у подножия парадной лестницы, и я вышел. Охранник провёл меня в дом. Просторные комнаты с высокими потолками всё ещё были не отделаны и обставлены как попало. Лишённый хозяина и архитектора, дом Клодия казался застывшим во времени.
Фульвия и её мать приняли меня в той же просторной комнате, что и в первый раз. Свет так же лился в открытые окна. Было уже совсем тепло, но на колени сидевшей в кресле Семпронии всё так же было наброшено одеяло.
В этот раз кроме вдовы и её матери в комнате находились ещё двое, при виде которых я почувствовал, что у меня камень с души свалился.
— Думаю, ты знаешь Фелицию, жрицу алтаря Доброй Богини на Аппиевой дороге, и её брата Феликса, жреца алтаря Юпитера в Бовиллах — сказала Фульвия.
— Значит, вы всё-таки послушались моего совета? — спросил я.
— Мы с братом добрый час судили и рядили, — сказала Фелиция. Она не утратила своей величавости, и даже оказавшись на положении приживалки, держалась непринуждённо и с достоинством. — Потом всё-таки собрали вещи и на следующее утро, ещё затемно, двинулись в Рим. Мы сразу же пришли сюда и с тех пор почти не покидали этот дом
— Я не позволяю им выходить, — сказала Фульвия. — Они ценные свидетели. К тому же это опасно. Милон наверняка проведал, что у меня живут свидетели его преступления. В этом доме Феликс и Фелиция в полной безопасности, и им вполне удобно.
— Очень удобно, — с готовностью подтвердил Феликс, чьё лицо заметно округлилось с нашей последней встречи.
— Ты сказала свидетели, — обратился я к Фульвии. — Значит, будет суд?
— Да. Пока Помпей перекраивал судебные порядки на свой лад, мы ничего не могли сделать. Всё это время Милон пыжился, произносил громогласные речи, изображал из себя героя и пускался на любые ухищрения, лишь бы избежать суда. Но теперь Помпей наконец-то закончил свои реформы, так что мой племянник Аппий может подавать в суд. А когда уж Милон окажется под судом, покончить с ним будет делом нескольких дней.
Семпрония скрипнула зубами и сплюнула на пол.
— Мы слышали о твоих несчастьях, — снова заговорила Фульвия.
— Прошу, не будем. Я только что всё рассказал твоей золовке. У меня просто нет сил говорить об этом снова и снова.
— Тем лучше, — бесцеремонно сказала Фульвия. — Потому что у меня и так голова забита мыслями о несчастьях, и мне это порядком надоело. Сейчас я хочу думать о будущем. Феликс, Фелиция, прошу, оставьте нас.
Феликс послушно направился к выходу. Его сестра последовала за ним, послав мне на прощанье совершенно неуместную в данных обстоятельствах лучезарную улыбку.
— Что за отребье! — с отвращением произнесла Фульвия, едва шаги их затихли. — Меня уже мутит от одного их вида.
— Он обжирается, как свинья, — высказалась Семпрония. — А его сестра повсюду суёт свой нос; а когда я застаю её за подглядыванием и подслушиванием, она только хлопает глазами и делает вид, что ничего не понимает.
— Одно слово — отребье, — повторила Фульвия.
— А я-то думал, что в обширном кругу друзей твоего покойного мужа тебе попадались ещё и не такие, — заметил я.
— Придержи язык, Сыщик! — прошипела Семпрония.
Фульвия подняла руку.
— Прошу тебя, мама. Гордиан наш гость. К тому же, он здесь по делу.
— По делу? — переспросил я.
— Я прекрасно помню, что ты не дал нам окончательного ответа. И если ты всё же взялся расследовать обстоятельства гибели моего мужа, значит, тебе дал поручение кто-то другой. Иначе как объяснить присутствие телохранителей этого другого в твоём доме? Но поскольку ты всё же направил ко мне ценных свидетелей…
— Я сделал это не столько в твоих интересах, сколько в интересах их безопасности, — вставил я.
Она умолкла, казалось, шокированная моей откровенностью.
— Пусть так. Тем не менее, это делает тебя нашим сторонником. Так ты соглашаешься на моё предложение? Можешь ты что-нибудь сообщить мне?
— О Марке Антонии?
— Да.
Я поколебался.
— Сколько ты мне заплатишь?
Она назвала сумму.
— Согласен на половину. При условии, что ты отдашь мне двух своих рабов.
Она поглядела на меня с сомнением.
— Если ты имеешь в виду телохранителей, то учти, что каждый из них стоит куда дороже тех денег, о которых мы говорим.
— Нет, твои телохранители мне ни к чему. Я о двух рабах с твоей виллы, они ещё дети. Двое братьев, Мопс и Андрокл.
— Мальчишки с конюшни?
— Мальчики, — многозначительно протянула Семпрония. — Вот оно что. То-то Клодия говорила, что между вами ничего не было. Теперь-то я ей верю. Не удивительно, что ты не поддался на все её заигрывания, даром что она тёрлась о тебя, как кошка.
У меня с языка уже был готов сорваться ответ, но я сдержался и лишь пожал плечами.
— Могу тебе сказать, — обратился я к Фульвии, — что эти ребята заслуживают лучшего, чем проторчать весь свой век на конюшне. Ты знаешь, что это они спасли твоего сына, когда Милон со своими людьми заявились к вам на виллу?
— Спасли? Чем? Тем, что случайно оказались в это время там, где их никто не мог найти, и у них хватило ума сидеть тихо и не высовываться?
— Это тебе твой сын так сказал? Видать, ни ты, ни он не цените этих ребят по заслугам.
— Это всего лишь мальчишки с конюшни, Гордиан.
— Пусть так; но они смышленее и находчивее, чем любой из твоих рабов.
Фульвия подняла бровь.
— Будь по-твоему, Гордиан. Если ты непременно хочешь получить мальчиков в счёт вознаграждения, они твои.
— Договорились. Ты хочешь знать, что мне удалось выяснить?
— Да.
— Марк Антоний непричастен к убийству твоего мужа.
— Это точно?
— Уверен.
— Ты уверен?
— И только? — пренебрежительно спросила Семпрония, а Фульвия принялась беспокойно расхаживать из угла в угол.
— Что ещё я могу тебе сказать? Уверенность вообще довольно странная вещь. Как заметил Аристотель, в большинстве случаев невозможно доказать, что этого не было. Я спрашивал каждого, с кем говорил на Аппиевой дороге. Я спрашивал себя все сорок дней, пока сидел в той яме. Я спросил об этом самого Марка Антония, когда мы случайно встретились в Равенне. В Рим мы возвращались вместе, и все четыре дня, что мы были в дороге, я приглядывался к нему, чтобы понять, что он за человек, и вот что я понял: какие бы чувства ни питал к тебе Антоний, к убийству твоего мужа он непричастен.
— Негодяй и тебе задурил голову, — сказала Семпрония с отвращением. Фульвия прекратила расхаживать перед окнами и устремила на неё твёрдый взгляд.