Я смотрел на них, глядящих на меня с выражением мрачной гордости — отец и дочь, воплощение римской непреклонности.
— А почему вы потом не выбросили его тело из носилок? Зачем отправили его в Рим?
— Все носилки были залиты его кровью, — сказала Тедия. — Я в жизни больше никогда в них не сяду.
А её отец добавил.
— К тому же, это была его последняя просьба: отвезти его домой. Как я уже говорил, что толку презирать того, кто уже умер? Нет; оставить его валяться на дороге, как дохлого пса, было бы недостойно. Я велел своим носильщикам со всеми подобающими знаками уважения доставить тело вдове.
Тут я внезапно кое-что вспомнил.
— Его кольцо. У него было кольцо, и оно исчезло. Это вы его взяли?
Тедия опустила глаза.
— Это было ошибкой. Я подумала, что оно будет подношением, угодным богине.
— Так значит, это ты была в Доме весталок и предлагала кольцо в уплату за благодарственную молитву?
— Да.
Мне стало ясно, почему Филемон так недоумённо посмотрел на меня, когда я в «таверне злачной» спросил у него, почему он не обратился за помощью к дочери Тедия, когда его с товарищами гнали связанных по Аппиевой дороге мимо того места, где остановился передохнуть сенатор. То, что я принял тогда за обиду в ответ на предположение, что он мог просить помощи у женщины, на самом деле было простым непониманием. Филемон не обратился к Тедии, потому что её там не было. Она как раз отправилась в Дом весталок.
— Ты прятала лицо, — напомнил я. — И изменила голос.
— Да. Иначе весталки могли меня узнать.
— Но ты же гордишься тем, что сделала?
— Горжусь! Но хвастаться этим не собираюсь; ни тогда, ни сейчас. Я была всего лишь орудием воли богини, и только ей хотела поднести кольцо. Но старшая весталка не приняла его. Она сказала, что такое подношение будет оскорбительным для богини.
Я покачал головой.
— Все уверены, будто это была жена Милона.
Тедия рассмеялась. Сразу было видно, что смеётся она не часто.
— Кто, Фауста Корнелия? Эта нечестивая корова? Вряд ли она вообще молится — разве что о том, чтобы боги каждый день приводили ей нового любовника. Подумать только, меня приняли за неё!
— А где теперь кольцо?
— Зачем тебе знать?
— Затем, что я хотел бы вернуть его родным Клодия. Ты сама сказала, что забрать его было ошибкой. Богиня его не захотела. Так зачем оно вам? Хранить его у себя как трофей, из чистой гордыни? Но это навлечёт проклятье на ваш дом.
Тедия обдумала мои слова, и уже открыла рот, чтобы ответить, но отец опередил её.
— Это кольцо — единственное, что может изобличить нас. То, что мы тебе сейчас рассказали — всего лишь слова; свидетелей нет. Твоя свидетельница из Бовилл — та женщина в окне — видела лишь, что Клодий был ещё жив, когда мы взяли его в носилки; но то, что происходило внутри носилок, она видеть не могла. Никто, кроме нас двоих, не знает, как на самом деле умер Клодий. Весталки видели женщину, принесшую им кольцо; но они не видели её лица и узнать её не могут. И лишь то, что кольцо оказалось у нас, выдаст нас с головой. Так зачем же нам отдавать его тебе? Что ты скажешь родным Клодия — что истинными убийцами их дорогого мужа, брата и отца оказались хромой старик и женщина? Ты хочешь, чтобы мы сделались мишенью для их отмщения?
— А что мне им сказать — что я случайно нашёл это кольцо на дороге? Вспомни, Тедия, ты же плакала, когда Фульвия рассказывала на суде, как Клодия принесли домой мёртвого. Оно тебе нужно, это кольцо?
Тедия прерывисто вздохнула и сделала было какое-то движение, но отец удержал её, схватив за руку.
— Только если ты поклянёшься никому ничего не рассказывать, Гордиан, — твёрдо сказал он.
— Никаких обещаний я вам давать не намерен.
— Иначе кольца ты не получишь. Поклянись никогда никому не рассказывать, что ты сейчас услышал — тогда мы отдадим тебе кольцо. Подумай, Гордиан, кому будет польза, если гнев клодиан обратится на нас с дочерью? Приговор Милону успокоил их; ты просто заставишь их почувствовать себя обманутыми, и они снова примутся бунтовать. Подумай, как разгневается Помпей, узнав, что назначенный им суд не сумел выяснить истину, и что приговор Милону был несправедлив! То, что случилось на Аппиевой дороге, раскололо Рим. Сейчас народ умиротворён тем, что преступники с обеих сторон понесли кару — Клодий убит, Милон приговорён к изгнанию. Так зачем тебе открывать народу правду — для того, чтобы потешить собственное самолюбие? Чтобы доказать всем, как ты умён и проницателен? Поклянись, что никому ничего не расскажешь, верни кольцо родным Клодия и предоставь остальное богам.
Я повернулся к окну и стал смотреть на приютившуюся ниже по склону Арицию. Отблески на крышах успели погаснуть, и городок, где Клодий произнёс последнюю в своей жизни речь, превратился в скопление теней. Я стоял, смотрел и думал. По сути, чем я обязан Милону, который схватил меня и бросил в яму — и не прикончил на месте лишь потому, что Цицерон ему не позволил? Чем я обязан Цицерону, который позволил, чтобы меня схватили и бросили в яму? Чем я обязан друзьям и наследникам Клодия, спровоцировавшим грабежи и погромы, во время которых мой дом был разграблен, а Белбо убит? И чем я, в конце концов, обязан самому Риму — ибо кто может сказать, что сейчас есть Рим и чем он станет в ближайшие несколько лет? Всё уносилось в стремительном потоке; всё поглотил хаос. Я получил то, чего добивался — чистую правду; и не знал теперь, что с ней делать, ибо даже Эко не было рядом со мной, чтобы разделить моё открытие или помочь мне советом. Впрочем, это, пожалуй, было и к лучшему, ибо мой сын вряд ли одобрил бы моё решение.
Я обернулся к Сексту Тедию.
— Обещаю, что никогда никому ничего не расскажу. Клянусь тенью своего отца. Отдайте мне кольцо.
Тедия вышла из комнаты. В её отсутствие вошёл раб с длинным вощённым фитилём; он зажёг светильники, и их пламя рассеяло сгущающуюся темноту. Тедия вернулась и положила кольцо мне на ладонь, явно радуясь, что наконец от него отделалась.
Кольцо было тяжёлым, массивным. Я разглядел выгравированное p. clodius pulcher, но никаких других гравировок не увидел. Неужели на кольце нет ни единого упоминания о славном роде Клавдиев?
Я поднёс кольцо ближе к пламени светильника и увидел, что вся его внешняя и внутренняя поверхность покрыта тончайшими линиями, образующими шестиугольники, подобные пчелиным сотам — или точно пригнанным друг к другу камням Аппиевой дороги. Само кольцо было символом этой дороги, на которой его владелец пал, поверженный врагами, и где он испустил дух, задушенный голубой лентой.
Мы переночевали на постоялом дворе в Ариции. В нижнем этаже в харчевне шумели поздние гуляки и чадили светильники, постели наши изобиловали клещами; и всё же мне спалось спокойнее, чем спалось бы в Бовиллах с тамошними призраками, живыми и мёртвыми.
Я проснулся до рассвета и стал будить остальных. Мальчики вскочили сразу же, но Давуса нам пришлось расталкивать втроём. Первый час дня застал нас уже в пути; ехали мы быстро, не останавливаясь, и ещё до полудня были в Риме. Оставалось нанести ещё три визита — и можно будет никогда больше не возвращаться к случившемуся на Аппиевой дороге.
Глава 36
Мопса с Андроклом город прямо-таки ошеломил. Впервые в жизни очутившись среди такого скопления зданий и людей, мальчики только и делали, что вертели во все стороны головами, глядя вокруг со всё возрастающим изумлением. Давус же напустил на себя вид самоуверенный и снисходительный, как нередко делают городские рабы по отношению к рабам деревенским. Я вспомнил, как он был поражён и растерян, впервые в жизни оказавшись за городом.
Мы приблизились к дому, и все трое приумолкли. Мальчики старались держаться рядом. У Давуса вытянулось лицо.
Бетесда появилась, стоило нам шагнуть в переднюю.
— Вот, значит, наши новые рабы, — сказала она, совершенно не замечая Давуса, словно его здесь и не было.
— Да. Вот этот, старший — Мопс; а это его брат Андрокл. Мальчики, вот ваша госпожа.
Дети стояли перед ней, опустив глаза, украдкой бросая на неё взгляды.
— А она красивая! — шепнул Андрокл на ухо брату.
Я заметил, как губы Бетесды дрогнули в улыбке. Она стояла перед нами, облачённая в столу цвета шафрана, с простым серебряным ожерельем. Волосы были уложены в высокую причёску столь искусно, что седые пряди казались белыми прожилками на чёрном мраморе. Не удивительно, что мальчики застыли в благоговейном страхе. Я сам застыл.
— Вы, должно быть, ребята бойкие и проворные. — Это прозвучало не как похвала, а как суждение. — Для вас найдётся работа. Будете носить письма и выполнять всякие поручения. Учтите, в ближайшие несколько дней вам придётся хорошо побегать, чтобы узнать город. А сейчас вы, думаю, проголодались с дороги. Ты отведёшь ребят на кухню, Давус, и скажешь, чтобы их там покормили?
— Да, госпожа, — откликнулся Давус, напуганный ещё больше, чем мальчики. Странно было видеть, как такой здоровяк умудрился стать таким незаметным. Выскользнул он быстро, словно испарился. Мопс и Андрокл последовали за ним, и мы с Бетесдой остались одни.
— Муж мой, я много думала вчера.
— Я тоже.
— Нам надо серьёзно поговорить.
— Может, отложим до вечера? Мне надо ещё закончить кое-какие дела…
— Хорошо. Но мы должны решить, как быть с Дианой и твоим… Давусом. И решить это надо сегодня.
— Ты права. Значит, до вечера?
— Да.
Наши взгляды встретились, и я понял, что никаких слов уже не нужно. Мы оба знали, что делать. Я достаточно прожил с Бетесдой, чтобы прочесть теперь по глазам, что она думает то же, что и я.
Наскоро перекусив оливками, сыром и свежим хлебом, я снова вышел из дому, взяв с собою Давуса, хотя мне вряд ли требовался телохранитель: после напряжения последних дней на улицах Рима царило какое-то неестественное спокойствие.
Помпей теперь жил в своём родовом доме в Каринах — старинной вилле, занимавшей обширный участок, окружённый более поздней застройкой. Меня провели к нему сразу же. Великий принял меня, сидя за небольшим столом, заваленным пергаментными свитками. Я увидел множество военных трофеев — некоторые он сам привёз с Востока, иные же были привезены его отцом: статуэтки неведомых богов, куклы с далёкой парфянской границы, служившие, видимо, для театральных кукольных представлений; чужеземное оружие и доспехи, старинные греческие театральные маски. Повсюду стоял запах пыли. В окно был виден лишь кусочек внутреннего двора с фонтаном. По углам комнаты, скрытые тенями, стояли телохранители.