– На каком же основании вы его оспорите, мистер Хоуп?
– Недееспособность, – резко отозвался Гарт. – Старческое слабоумие.
– Наступившее с какого же времени?
– Он был законченным сумасшедшим уже давно, – небрежно сказал Гарт. – Достаточно вспомнить, как он считал каждое пенни, а жалкие свечные огарки втыкал в ряд на металлических штырях в холле для тех, кого величал «ночными птичками».
Люсиль склонилась вперед.
– Верно. А единственный коробок спичек прикрепил к стене, чтобы его не украли.
– И только взгляните на его одежду, – продолжал Гарт. – О, нет никакого сомнения. Он был не в своем уме.
Теперь настал черед мистера Мидлтона склониться вперед.
– Ровно за месяц до того, как составить это завещание, – сказал адвокат, – он написал другое, в котором все было завещано непосредственно вам. Вы, значит, полагаете, что безумие поразило его в течение именно этого месяца?
– Названная вами женщина должна была обладать каким-то рычагом влияния на него, – предположил Гарт.
– Насколько мне известно, он не встречался с ней с самого детства, – холодно отреагировал мистер Мидлтон.
– В таком случае… Боже милостивый, уж не хотите ли вы сообщить нам, что она – его незаконнорожденный ребенок?
На лице мистера Мидлтона отразилось негодование.
– Разумеется, нет.
Он аккуратно сложил свои документы и приготовился встать.
– Как бы то ни было, – не унимался Гарт, – а я оспорю завещание.
Мистер Мидлтон пожал плечами.
Затем споры продолжились.
Супружеские пары затянули их почти до наступления воскресного утра. Холостяки проявили куда как меньше упорства. Более того, собрав свои вещи, они вместе с мистером Мидлтоном перебрались в гостиницу «Золотистый фазан», находившуюся в Волф-Нортоне вдоль дороги на несколько миль дальше этого дома. Добравшись до отеля, они с удивлением обнаружили, что их успела опередить мисс Карбери.
– А она-то что тут делает? – громогласно спросил Кристофер.
– Она приняла верное решение, – пояснил мистер Мидлтон. – Мисс Карбери более не состоит в услужении у мистера Хоупа и не получала приглашения задержаться от новой владелицы усадьбы.
– Верно, черт возьми, но ведь Гарт тоже не получал такого приглашения, – возмутился Хью.
– Он уже считает себя своего рода духовным владельцем дома, – заметил мистер Мидлтон с ледяной улыбкой.
– А Сесил, конечно же, не собирается оставлять дом в полное распоряжение Гарта, – продолжал Хью. – Что ж, хорошо хотя бы одно. Нас больше никто не сможет заставить провести ночь в том про`клятом доме.
Мисс Карбери тактично заказала ужин в свой номер, а к тому времени, когда братья спустились вниз на следующее утро, им сообщили, что она отбыла поездом в 9:04.
– До чего же женщины любят осложнять всем жизнь! – простонал Кристофер.
Хью овладел приступ смеха.
– Ха! Занятную игру она затеяла!
– О чем ты, черт тебя побери?
– А до тебя еще не дошло? Старая добрая Джулия! Представляю, в какое бешенство это приведет Гарта!
Теперь и Кристофера осенило.
– Ты хочешь сказать, что она…
– А разве это не очевидно?
И совершенно не обратив внимания на отстраненно холодный взгляд мистера Мидлтона, они одновременно бросились к телефону, каждый надеясь стать первым, кто предупредит Гарта о том, что секретарша их покойного кузена ухитрилась обвести всех вокруг пальца и, по всей видимости, направлялась сейчас в Лондон, чтобы раньше остальных познакомиться с новой наследницей.
Глава 3
Мисс Дороти Кэппер достала пару чистых, отделанных замшей перчаток, чтобы надеть к заутрене, когда раздался звонок телефона. Она была почти столь же поражена, сколь и обрадована, словно услышала в тишине мелодичные церковные колокола.
Посреди тихой жизни, безмятежное спокойствие которой, хотя она пока о том не ведала, практически закончилось, телефон воспринимался мисс Кэппер как символ возможного приключения и врата в Неизведанное. Все ее надежды на перемены, мечты о невообразимо богатом событиями существовании были связаны с черным аппаратом, который звонил сейчас странно, словно заикаясь. Такой звук появился после того, как темной ночью она уронила телефон на пол, торопясь ответить, хотя вновь нарвалась всего лишь на ошибку номером. Отбросив перчатки, мисс Кэппер метнулась в гостиную и схватилась за трубку. Любому психологу она показалась бы сейчас совсем жалкой. Преждевременно постаревшая старая дева тридцати восьми лет, находившая для себя утешение только в том, что была когда-то хорошей дочерью для своей матери-инвалида, хорошей племянницей для хворой тетушки Эми, а теперь еще и прилежной, набожной прихожанкой из паствы преподобного Клифтона Бриса при церкви Святого Себастьяна, район Буш, почтовый индекс W37.
«Это окажется Джорджи, – решила Дороти. – Ей всегда нравится звонить, когда я собираюсь в церковь, чтобы проверить, удержусь ли от искушения поболтать, а потом опоздать к началу службы». Сняв трубку, она произнесла:
– Алло! Вы набрали номер Буш-4141.
Джорджи, так звали мисс Трент, была единственной настоящей подругой мисс Кэппер. Она никогда не ходила к церковным богослужениям, утверждая, что может гораздо лучше возносить молитвы к своему Создателю в любом поле, поросшем нарциссами.
«А как же быть в те времена года, когда нарциссы не растут?» – серьезно спрашивала Дороти. На что мисс Трент отвечала, что нарциссы вечно цветут в сердце человека.
– Не кладите трубку там, в своем Буше, – произнес голос. – У меня для вас входящий звонок.
У мисс Кэппер участилось сердцебиение. Это не Джорджи. У той имелся собственный телефон, и соединение происходило напрямую.
Диспетчер снова включилась и сказала:
– Ты на связи, мой птенчик. (По крайней мере, так расслышала ее слова мисс Кэппер.)
А затем мужской голос уже более отчетливо произнес: «Это Буш-4141? Мисс Карбери у вас?»
Все надежды Дороти поникли, как цветы, которые никто не поливал. Могла бы сразу догадаться: снова неверный номер или в лучшем случае ошибка. Складывалось впечатление, что она вообще держала телефон лишь затем, чтобы ей постоянно звонили по ошибке.
– Боюсь, ее здесь нет, – ответила она.
– Это говорит мисс Кэппер?
Вот теперь она по-настоящему удивилась:
– Да, это я, но…
– И вы утверждаете, что мисс Карбери к вам еще не прибыла. Очень странно.
– Ничего странного, – сказала Дороти. – Я не жду к себе никакой мисс Карбери.
– Это не имеет значения, – заявил мужской голос.
– Я даже не знаю, кто она такая, – заверила его Дороти.
– Скоро узнаете. Она вам все объяснит. Только на вашем месте я бы не стал доверять тому, что она вам скажет, как истине в последней инстанции. Джулия Карбери могла бы писать хорошие романтические рассказы, но не воспользовалась своим талантом. Вам же лучше будет ничего ей не говорить, пока не увидитесь с одним из нас.
– Мне и так нечего ей сказать, – протестующим тоном заверила его Дороти.
На линии раздались три тихих писка.
– Вы разговаривали три минуты, – вмешалась диспетчер, и тот, кто находился на другом конце провода, мгновенно дал отбой.
После краткого замешательства Дороти поступила так же. Она рассеянным взглядом оглядела комнату. Никакого чуда не произошло. Все здесь оставалось по-прежнему: стулья, принадлежавшие ее матери, восьмиугольный стол из палисандра, которым владела тетя Эми, старомодные фарфоровые сервизы в буфете, бра на стенах, японские гравюры. Над небольшой книжной полкой висела вышивка с таким текстом: «Рай – это мой настоящий Дом». Когда викарий нанес визит, чтобы освятить жилище, он заметил вышивку и одобрил ее. «Очень хороший девиз» – так и сказал. Ведь жизнь была всего лишь чем-то вроде пансиона, в котором ты обитал слишком недолго, чтобы беспокоиться о перебоях с горячей водой или о не слишком удобной кровати. Викарий даже использовал такую тему в своей следующей воскресной проповеди. Дороти было дорого это воспоминание. Кроме того, она перестала обращать внимание на чуть теплую воду в кране и на бугристый матрац как на нечто почти не имевшее значения.
Часы на белой каминной полке, подаренные дорогому мужу не менее дорогой тетей Эми в ознаменование двадцати пяти лет безупречного служения в церкви Святого Станислава (Верхний Норвуд), отзвонили одиннадцать часов. На этой неделе Дороти избрала для них мелодию «Вестминстерский набат». На следующей неделе она сменит ее на «Восемь колоколов». На Великий пост часы переведет в режим молчания, отмечая тем самым период покаяния и воздержанности.
Дороти поднялась, все еще ощущая легкое головокружение. Если она не поторопится, опоздает к началу церковной службы, чем привлечет общее внимание. Привлекать к себе внимание – вульгарно. Это означало быть недостойной дочерью своей матери, но не отца, как подсознательно отметила она. И на это имелись особые причины.
В Евангелии крайне уместно говорилось о вере и силе молитвы. Они способны были передвигать горы с такой же легкостью, как она, Дороти, поднимала с плиты сковородку. Вера могла превратить звонок незнакомца в нечто захватывающее и запоминающееся. Ей подвластно очень многое, но даже она не в состоянии обратить время вспять, сделать Дороти иной, а не пожилой женщиной тридцати восьми лет, если только, конечно, она не может превратить ее в молодую женщину того же возраста. «Нет, даже вере, – подумала внезапно задрожавшая мисс Кэппер, – не дозволено проделывать ничего подобного». Рука Дороти скользнула по ее мышиного оттенка волосам под полями купленной в прошлом году соломенной шляпки.
Она ощутила прилив надежды, увидев, как викарий поднимается на кафедру, и это чувство разделяли с ней почти все женщины из их прихода. «Возможно, – подумала она, – сегодня он даст мне столь необходимую подсказку».
Викарий подался вперед и объявил, какой из текстов выбрал на сегодня.
– Евангелие от Святого Луки. Глава двенадцатая, стих двадцатый, – сказал он.