дственного отдела, который «вырастил» его и научил всему, что он теперь знал. Михаэлю очень бы хотелось, чтобы Амнуэль вернулся и снова стал его начальником, тогда бы не пришлось брать на себя почти все полномочия по разгадке этого дела, в котором пока даже ниточки не видно.
Но штат особой группы был уже укомплектован, без обсуждения с Цилей, и Эли выглядел удрученно.
У нее чуть выкидыша не было, вспомнил Михаэль, случись такое, она ожесточила бы всех нас.
И все же он решил настаивать на своем — просто не было сил обучать нового человека всем тем мелочам, которые знала Циля. На третьем месяце беременности вполне можно сидеть в конторе координатором.
Хотя хамсин продолжался и время было позднее, пришлось все же возвращаться в маленькую секретарскую комнату, где все еще сидели сотрудники факультета литературы.
Несмотря на их протесты, о которых уже отрапортовал поставленный у входа сержант, работникам факультета пока не было позволено покинуть здание. Тот же сержант решительно преградил доступ четырем журналистам, ожидавшим у дверей. Журналисты тут же набросились на направлявшихся в комнату полицейских. Троих из них Михаэль знал. Четвертой была симпатичная молодая женщина, криминальный репортер с телевидения, она строила глазки Михаэлю, одновременно давая команду стоявшему за ней оператору навести на него объектив. От резкого света Михаэль замигал.
Он потребовал от журналистов уйти отсюда. Они перешли в узкий коридор, привычно при этом протестуя и твердя насчет «права общества знать».
— Пусть общество наберется терпения, прежде всего надо, чтобы было, что знать, — парировал Михаэль.
— Старший лейтенант Охайон! — обратился к Михаэлю опытный журналист, представитель самой популярной газеты страны, и Бехер поспешил поправить его:
— Капитан. Послушайте, надо уже привыкнуть. Капитан Охайон. Ясно?
Оба полицейских без стука вошли в секретарскую.
Несмотря на открытое окно, воздух в комнате был спертый, тем более что она не просто была набита людьми, но людьми испуганными. Ощущался здесь и сладкий аромат духов, и запах гниения, который чудился Охайону повсюду с тех пор, как он побывал в кабинете, где был найден труп.
Михаэль молча оглядел присутствующих и в считанные секунды просчитал ситуацию во всех подробностях. Иногда в таких случаях он чувствовал себя оператором, выполняющим указания хорошего режиссера. Напротив двери, у окна, в той же позе сидела Яэль, за ней стоял Арье Клейн, его толстые губы тряслись. Адина Липкин сидела за столом и нервно вытирала лицо бумажной салфеткой, которую вытащила, по-видимому, из открытого ящика стола слева. Он знал здесь лишь Арье Клейна, профессора, специалиста по средневековой поэзии, и Шуламит Целермайер, специалиста по фольклору. Ее он помнил тоже по своей учебе в университете. Она сидела за столом Рахель, раздвинув тяжелые ноги и натянув на колени темную юбку. Шуламит тут же начала протестовать, топая ногами в ортопедических босоножках. Она не скрывала своего гнева по поводу того, что им не дают выйти отсюда.
«Если их сейчас не выслушать, грянет скандал», — подумал Михаэль.
— Это неслыханное безобразие! — громким голосом, с одышкой заговорила Шуламит. — Держать людей целый день без воды и без воздуха, не дать им возможности связаться с семьями, а ведь уже пять часов!
Михаэль прервал ее вопросом: кто видел Тироша последним?
Она замолчала. Атмосфера шока и усталости сменилась атмосферой наэлектризованности, слова Шуламит зарядили присутствующих новой энергией.
На вопрос Михаэля никто не ответил. Все смотрели друг на друга. Наконец Адина сказала:
— Из-за трагедии с Додаем я искала его уже на исходе субботы и не могла нигде найти.
Она смяла бумажную салфетку и принялась рыдать.
В субботу Тироша никто не видел. Присутствующие подтвердили это кивками, а Калицкий сказал: «Нет, не видели».
«Белилати и Рафи уже направляются к дому Тироша», — подумал Михаэль.
Теперь ему придется задавать вопросы личного характера.
Еще до того, как атмосфера немного разрядилась, он спросил: кто видел Тироша в пятницу?
Адина заявила, что в пятницу было заседание с участием всех преподавателей кафедры. Заседания проводятся в среднем раз в три недели, по пятницам.
— Было ли что-то особенное на последнем заседании?
— Не знаю, — ответила Адина, — я не присутствовала, и у меня еще не было времени ознакомиться с протоколом. Секретарь вообще не участвует в заседаниях кафедры.
Михаэль вспомнил рассказы Цили про учебу в университете и факультетскую секретаршу и чуть не улыбнулся. На лице Адины отразилось огорчение по поводу того, что она не могла полностью контролировать ситуацию на всех фронтах и смирилась с этим.
— Но я его видела, разумеется, и до заседания, и после. Только профессор Клейн не видел его — он вернулся из годичного отпуска лишь вчера. — Адина снова зарыдала, перемежая всхлипывания обрывками фраз: — Что же это такое? Все умрут один за другим? Здесь кто-то крутится… какой-то… мне страшно здесь…
— Ничего общего, Адина, ничего общего нет между этими двумя случаями, — резко заявила Сара Амир, но Аронович подмигнул и многозначительно посмотрел на Адину:
— В самом деле? Кто-то здесь что-то замышляет?
Михаэль быстро оглядел присутствующих, чтобы по возможности видеть их реакцию.
— Кто видел его после заседания?
Снова ответила Адина:
— Доктор Шай обедал с ним после заседания.
— Она меня имеет в виду, — сообщил Тувье со своего места у стены.
Михаэль вызвал Шая в коридор и обратил внимание на синие взбухшие прожилки на его лице.
— В котором часу это было?
Сержант у входа шуршал бумагами, записывая.
— Примерно в двенадцать тридцать. Заседание закончилось в одиннадцать, ну и пока вышли. Мы здесь обедали, в Майерсдорфе, он сказал что-то насчет поездки в Тель-Авив, но ничего определенного.
— До которого часа вы там были?
— До двенадцати тридцати.
— А потом? Вы его видели?
— Нет. Я поднялся с ним на минуту в его кабинет, чтобы кое-что взять, и оставил его там.
Михаэль взглянул на Шая, чей безжизненный голос все еще продолжал звучать в его сознании.
— В котором часу вы расстались?
— Примерно в двенадцать тридцать, может, в час, — сказал Тувье тем же вялым голосом.
Михаэль вызвал Эли Бехера из комнаты и что-то прошептал ему на ухо.
— Кто видел Тироша или говорил с ним после часа в пятницу? — спросил Бехер.
Тувье стоял у двери, Михаэль прошел мимо него, зашел в комнату и быстро оглядел присутствующих. Все молча смотрели друг на друга, никто не отвечал. Шуламит Целермайер громко вздохнула:
— Может, теперь моя очередь?
Она действительно выглядела напуганной и, как бы пытаясь объяснить это, сказала:
— Это больше, чем мы можем вынести, — два случая сразу.
— У него была машина? — Михаэль заметил изменения в атмосфере комнаты, как будто присутствующие узнали новую подробность, о которой сами еще не успели подумать.
— Да, — ответил Тувье, и все взгляды обратились на него, — я полагаю, он приехал сюда на своей машине, вы найдете ее на университетской стоянке внизу, не узнать ее невозможно, это «альфета-семьдесят девять». Таких всего две в стране.
Дита Фукс начала рыдать. Михаэль заметил ее бледность, набухшие веки.
— Может, дадите нам уйти? — спросила она, всхлипывая. — Этот полицейский, что стоит там, не выпускает нас отсюда, а я думаю, что там с детьми, и просто хочу домой!
Это детски-наивное заявление прозвучало явно истерически.
Эли открыл дверь и что-то сказал полицейскому у входа. Михаэль заметил, что полицейский поспешил в направлении синего корпуса.
— Что Тирош намеревался делать в Тель-Авиве? — снова обратился Михаэль к Тувье.
— Я точно не знаю, — растерянно ответил тот.
«Он сам выглядит как труп», — подумал Михаэль.
— Надо думать, что-то связанное с женщинами, — сказал Кальман Аронович, привстав со своего места. Злоба в нем на какое-то мгновение вытеснила страх. Михаэль спросил о семейном положении Тироша.
— Убежденный холостяк, — ответила Шуламит Целермайер, — ни одного родственника у него в стране нет.
И тут последовал неотвратимый вопрос, задавая который Михаэль всегда чувствовал себя сыщиком из телефильмов:
— Кто, по вашему предположению, мог быть заинтересован в его смерти?
Наступила напряженная тишина. Михаэль внимательно наблюдал за присутствующими. На их лицах было выражение нерешительности, колебания, отчаяния, а на некоторых — желание скрыть свое мнение. Но за всем этим Михаэль увидел, словно за полосой тумана, страх. Он глянул прямо в глаза Адине Липкин. В них был ужас и явное желание что-то скрыть.
— Кто? — спрашивали его глаза у секретарши. Она сделала отрицательный жест рукой:
— Понятия не имею.
И обратила к окружающим взгляд, молящий о помощи.
— Кто-то из вас что-нибудь знает о его политических взглядах? — спросил Эли Бехер.
Напряженность несколько упала, когда Тувье ответил:
— Я думаю, все знают о его политических взглядах, он был активистом «Шалом Ахшав»[4] и писал политические стихи.
Михаэль спросил, был ли он лидером движения, угрожали ли ему.
— Да хватит уже! Многие желали бы его смерти, — выдохнула Шуламит Целермайер и поднялась во весь свой рост. — Не понимаю, почему мы все молчим как в рот воды набрали. Есть студенты, над которыми он издевался; женщины, с которыми он имел связь и порвал ее; их мужья; поэты и литераторы, которых он унижал, да и просто множество людей, которые были бы рады его смерти. Мы просто здесь с ума сходим, а ведь нет никакой связи между этими двумя смертями — его и Идо! Просто случайное совпадение. Просто совпадение, понимаете?
Все молчали.
Тувье смотрел на Шуламит с ужасом, открывая и закрывая рот и опираясь своим худым телом о стену. Арье Клейн смотрел удивленно: не сошла ли она с ума? Дрожащим басом он произнес: