Эли Бехер нетерпеливо топтался возле него и наконец прервал его размышления вопросом:
— Ну, с чего ты хочешь начать?
Белилати указал на запертую тумбочку у кровати. Михаэль уселся на кровать, положив руку на китайский шелковый халат, брошенный на подушку.
— Есть ключ? — спросил он, отряхнув пепел сигареты в небольшую пустую пепельницу на тумбочке.
— Может, и есть, но я не нашел, а в кабинете самая личная вещь, которую я обнаружил, — это отчет банка. Могу тебе сказать, что Тирош был в полном порядке — у него есть вклады в разных местах, авторские отчисления от книг; собственный бухгалтер, ведущий его дела, компенсация из Германии, деньги, полученные по наследству, — в общем, совсем неплохо. На каждую вещь — отдельная папка. Ничего «грязного» по части денег я не обнаружил. Копии завещания или чего-то в этом роде — тоже.
— Ладно, тогда открывай, — устало сказал Михаэль, — жаль времени, кстати, можно позвонить отсюда в диспетчерскую, спросить, есть ли связь с Эйлатом. Может, уже прибыл отчет патологоанатома по делу Додая. Попроси, чтобы позвонили в Абу Кабир[5] и в Институт морской медицины в Хайфе, туда послали плавательное оборудование Додая.
— Где телефон? — спросил Бехер Шауля из экспертного отдела. Шауль провел его на кухню, телефон висел на стене.
Небольшой отверткой, вынутой из кармана, Белилати открыл тумбочку у кровати Тироша, вынул оттуда три заполненных ящика и положил их на пол у кровати.
Михаэль выпрямился:
— Хочу кофе, просто умираю.
Белилати удержался от замечаний, расстелил на кровати шелковый халат с изображением зеленого дракона и вытряхнул на него содержимое одного из ящиков; когда он протянул руку к пепельнице, послышался звон стекла. Упала и разбилась бутылка рислинга, стоявшая на тумбочке.
Комната наполнилась кисловатым запахом вина. Белилати глянул на осколки:
— Хорошо, что мы успели взять с нее отпечатки пальцев, и со стаканов тоже. Со всех вещей в доме уже взяли отпечатки пальцев.
Только сейчас Михаэль заметил здесь следы пыли. Белилати вышел на кухню за тряпкой — «вытереть это все, чтоб не смердело».
Михаэль снова вспомнил навязчивый трупный запах и, чтобы изгнать его из памяти, глубоко затянулся дешевой сигаретой «Ноблесс».
В одном ящике лежали альбомы со старыми фотографиями, переплетенные шнурком. В первом альбоме — пожелтевшие фото с европейскими пейзажами. На первой странице было написано почерком с завитушками одно слово: «Щасны». Михаэль увидел фото молодой женщины, держащей за руку мальчика в матросском костюмчике. Женщина серьезно глядела в камеру. Под фото была надпись: «Прага, 1935» — мужским почерком, синими чернилами. Михаэль медленно перелистал альбом. Ребенок рос от снимка к снимку. В следующем альбоме он уже был юношей. Матросский костюмчик сменился костюмом с галстуком. Юноша стоял в свободной позе, с опущенными вдоль корпуса руками и серьезным взглядом, лишенным блеска, который Михаэль помнил по лекциям об истории ивритской поэзии — от эпохи Просвещения до наших дней. На другом снимке Тирош стоял позади той самой женщины, уже постаревшей, она сидела в тяжелом кресле, волосы были собраны в пучок на затылке. Юноша глядел в камеру. Под фото была надпись: «Вена, 1957» — авторучкой, женским круглым почерком.
Тут содержится целая история жизни, подумал Михаэль, и даже материал для исследования истории европейского еврейства и скитаний евреев по разным странам.
Белилати вернулся с тряпкой и вытер пятно от вина, убрал осколки. Михаэль осторожно положил альбомы в ящик и вытряхнул на халат содержимое следующего ящика.
Три черные записные книжки в кожаных переплетах легли на изображение огня, извергающегося из пасти дракона.
Теперь все это обладает исторической ценностью, подумал Михаэль и вспомнил пишущую машинку на письменном столе в кабинете. Все стихи Тироша были и этих книжках — записанные чернилами, удлиненными буквами, с огласовками. Михаэль перелистал книжки и нашел стихи, которые он знал на память.
— Какой будет праздник у исследователей, когда все это закончится! Здесь есть разные варианты одних и тех же стихов, они сделают из этого кучу статей! — сказал он вслух.
— Что это? — нетерпеливо спросил Белилати.
— Стихи, — ответил Михаэль и продекламировал: — «До какого убожества можно опуститься, Горацио! Что мешает вообразить судьбу Александрова праха шаг за шагом, вплоть до последнего, когда он идет на затычку бочки?»[6]
Дани Белилати глянул на Михаэля с удивлением, затем улыбнулся и похлопал его по колену:
— Охайон, дорогой, у нас в полиции не обмирают от Гамлета. Понимаешь, нам свойственна активность, а не колебания.
— Ты знаешь это? — спросил Михаэль и почувствовал себя глупо, когда Белилати ответил с добродушной улыбкой:
— Слушай, не будь таким снобом, я тоже учил «Гамлета» в школе, да еще по-английски, заучивал на память часами, просто я не сразу понял, о чем ты говоришь. Но стоит мне только услышать «Горацио», и я сразу знаю, что это «Гамлет». Мой брат учил на память «Юлия Цезаря», а сестра — «Макбета», так что с Шекспиром у меня все в порядке. Но это не значит, что я думаю о Гамлете в рабочее время. Отрицательный он тип. Нездоровый. Ну, теперь можно вернуться к делам? Это важные стихи? Относятся к нашему делу?
— Здесь все относится к нашему делу.
Белилати вытряхнул на кровать содержимое третьего ящика.
Записочки, отдельные рифмованные строки, фото самого Тироша, Тирош в обществе женщин; Тирош в большой компании; статьи о его творчестве, аккуратно вырезанные из газет; копия большой статьи о церемонии вручения Тирошу премии Президента страны; старые меню парижских ресторанов и ресторанов Италии, старые планы, официальные приглашения, письма и ежедневники.
— Этого я и ожидал, — сказал Белилати. Оба стали молча перебирать бумаги. — Просто не верится! — сказал Белилати. — Смотри, сколько женщин! И каждая — с именем и адресом! Ну что ты краснеешь?
Михаэль протянул ему письмо, которое рассматривал.
Белилати стал внимательно изучать его и без слов протянул руку за продолжением.
В письме какая-то женщина просила Тироша о встрече, подробно обосновывая необходимость этого. Письмо было подписано инициалами.
Белилати присвистнул:
— Ну, это надо будет забрать. Судя по этому письму, у нашего поэта была неплохая техника, а?
И снова перед внутренним взором Михаэля предстал труп с разбитым лицом. Продолжая спокойно работать с письмами, он, как всегда, когда ему приходилось копаться в интимных подробностях жизни подследственных, чувствовал смущение и любопытство.
— Дани, Цвика! — позвал Белилати из-за двери. — Идите паковать вещи!
— Есть уже несколько пакетов, мы поставили их у входа, а здесь наберется еще один. Нам потребуется целый штат, чтобы во всем этом разобраться, — проворчал Шауль, что было ему несвойственно.
— В чем дело, Шауль? Случилось что-нибудь? — спросил Михаэль.
— Ничего, только жена меня убьет. Сегодня годовщина нашей свадьбы, и я обещал быть ровно в шесть. Мы решили пойти в ресторан, а у меня не было сил даже позвонить ей. Уже почти девять. Можешь себе представить, как часто мы ходим в хороший ресторан при моей зарплате?
Они перешли на кухню.
— Хорошо, — сказал Михаэль, гася сигарету в мойке. Он осторожно положил окурок в ящик для мусора под мойкой. Содержимое ящика уже было погружено в пакеты.
— Что хорошего, а? — У Шауля пожелтело лицо. — Смотри, сколько у нас материала.
— Этот материал может подождать до утра. Сколько лет вы женаты?
— Десять, — ответил примирительно Шауль.
— Десять? Так вам положена гостиница в конце недели в Эйлате. Это дело серьезное, тебе не отделаться просто походом в ресторан.
— Да? — ответил со злостью Шауль. — А кто нам покроет долг в банке? А кто с детьми останется?
Белилати вздохнул:
— Да ладно, все так живут, разве нет? Что ты думаешь, мы каждую неделю ездим в Эйлат? Что у каждого из нас есть приятель — заведующий клубом подводного плавания?
Он похлопал Михаэля потной рукой по плечу.
— Где Эли? — спросил Михаэль.
— Вернулся в контору. Из диспетчерской передали, что прибыл отчет патологоанатома из Эйлата, так он пошел искать связь, — сказал Цвика. Дверь маленького холодильника, на которую он опирался, вдруг открылась. Дани, стоявший напротив, заглянул туда.
— Скажи, а это ты видел?
Он вытащил стеклянную банку с красными гвоздиками, воткнутыми в оранжевый держатель.
Белилати глянул на них и разразился смехом:
— Этот человек режиссировал себя до самого конца, а? Охайон, иди, процитируй «Гамлета», сейчас это как раз кстати.
— Французские сыры, колбаса, вино, — сказал Шауль, — в этом доме все импортное.
— Шауль, — устало проговорил Михаэль, — позвони домой, прежде чем уйдешь, тебе не стоит окончательно портить себе вечер. И иди уже, ты же хотел идти.
Михаэль терпеть не мог такие ситуации. Его тоже раздражали признаки сибаритства, что попадались в этой квартире на каждом шагу, — эти костюмы, дорогие духи из Италии, обнаруженные в шкафчике в ванной, французские сыры. Однако и неприкрытая зависть к стилю жизни Тироша, которую Дани Белилати довольно откровенно выразил в шутливой форме, тоже его раздражала. Понятия «уважение к покойному», «вторжение в частную жизнь» были для него не пустым звуком. Его коробили открытое презрение к покойному и агрессивность по отношению к нему со стороны Дани. Ему хотелось сейчас чего-нибудь такого, что стерло бы воспоминания об утонченности и сибаритстве хозяина квартиры, к примеру, спокойного, сытного ужина.
«Изнеженность, понимаешь, это другая сторона негативного» — вспомнил он строку стихов Натана Заха. Еще он чувствовал, что наконец начинает входить в «суть вещей», хотя перед ним еще длинный путь. Думая над этим, он слышал голос Шауля, который пытался по телефону утихомирить жену.