Все трое радостно приветствовали Цилю, однако смешались, увидев высокого мужчину за ней.
— Как идет бизнес? — спросил Белилати.
— Слава Богу.
— Три порции чипсов, — заказала Циля. Небритый парень, записывавший заказ, улыбнулся ей довольной улыбкой, когда она объяснила, что хамсин кончился и аппетит вернулся.
Они расположились во внутренней комнате. Михаэль глянул наружу. В большом окне был виден двор соседнего дома — темный и запущенный. Проклятие рава Шараби привело к опустошению всего дома, и ресторан был единственным источником света в окружающем темном царстве духов. Михаэль впервые обратил внимание на зеленый стебель плюща, который карабкался по стене ресторана, и удивился тому, что стебель такой зеленый, несмотря на постоянный сумрак в комнате. Он вспомнил многочисленные попытки Ниры вырастить такой плющ в их студенческой квартирке, однако другие растения подавляли его рост, и он пожелтел и засох. Циля проследила за его взглядом и будто прочла его мысли:
— Этот плющ — пластиковый.
— А это ты видел? — Она с улыбкой протянула руку к стене из темно-красного кирпича справа от них и легко поддела пальцем уголок «кирпича». Обнажилась серая стена. — Это просто покрытие, понял?
Михаэль чувствовал себя будто на экзамене. Он поднял глаза к потолочной балке, затем — к карикатурам на Переса и Шамира, изображенных в одежде исполнительниц танца живота. Картинка висела на стене напротив, рядом с большим бычьим рогом.
Циля засмеялась:
— Ты здесь бывал миллион раз. Посмотрим, насколько точно ты сможешь припомнить подробности здешнего интерьера. Ладно, но ведь ты здесь отдыхаешь, да?
Михаэль стал протестовать, заявив, что помнит плакат с Шамиром и Пересом, но Циля не уступала:
— Я утверждаю, что ты, когда не на работе, не видишь ничего. К примеру, ты видел большую картину у входа в ресторан?
Михаэль неуверенно кивнул, она склонила голову набок и спросила с вызовом:
— Можешь описать ее?
Михаэль хотел было обернуться, но она запретила.
— Там какие-то бедуины, может, это сюжет из Библии?
— А теперь обернись и посмотри, — засмеялась Циля.
Михаэль встал, прошел в первую комнату и впервые с интересом принялся рассматривать большую картину, выполненную яркими красками. Там были изображены пальма, палатка — в ней сидели на корточках люди, похожие на пастухов, возле палатки — костер.
Михаэль медленно вернулся к столу, уселся и перечислил Циле, к ее удовлетворению, все подробности картины, добавив:
— Там еще есть растение, но оно не из пластика.
— Это фотус, — сказала Циля, — он непритязателен, живет в любом месте и в любых условиях.
Тут подошел небритый парень, протер влажной тряпкой стол из несгораемой пластмассы и спросил, нести ли салаты. Все кивнули. Белилати первым набросился на турецкий салат[8] и на марокканский морковный. Циля выжала лимон на салат из мелко порезанных овощей и произнесла речь об искусстве приготовления салатов.
— Видите, они не посыпают их пряностями и заранее не поливают лимонным соком, — объясняла она Белилати. Он кивнул, протянул руку к питам и подтвердил кивком головы, что они подогреты. Затем стал объяснять, насколько полезна свекла для пищеварения, и переложил салат из мисочки себе в тарелку. Пока принесли второе, Белилати уже успел расправиться с питами и салатами. Эли в это время рассказывал Циле о подробностях расследования. Михаэль отпил пива и разглядывал коллег с удовольствием и с непонятной ему самому грустью.
Циля и Эли работали вместе несколько лет, и процесс их сближения проходил у всех на глазах — медленный, запутанный и полный неожиданных поворотов. Эли было уже за тридцать, когда он женился на этой упрямой девице, которая боролась за него с редким упорством. Михаэль заметил, что на определенном этапе она сделала вид, что отступилась от Эли. Михаэль удивлялся — неужели Эли все-таки сломается, ведь он столько раз говорил, что не собирается связывать себя ни с одной женщиной, независимо от того, что он к ней испытывает, и своей свободы не уступит. И вот теперь с какой нежностью глядит Эли на свою жену, объясняя ей последние подробности расследования.
Михаэль, глядя на них, вдруг ощутил себя старым. Они не вовлекали его в беседу. Он в таких случаях никогда не вмешивался, а лишь наблюдал за ними, словно за детьми, читающими сказку, конец которой ему хорошо известен.
Михаэль был рад, когда они поженились, хотя предрекал им нелегкую семейную жизнь. Эли был замкнутым, а Циля — жизнерадостной и активной. Впрочем, в ее всегда широко раскрытых, светлых и ясных глазах таились обычно стеснительность и робость.
Михаэль несколько недель ее не видел и теперь внимательно наблюдал за ней. Ее лицо было бледнее обычного, тень страха мелькала на нем. Он знал, что она очень хочет ребенка. Циля многие годы носила короткую стрижку, но в последние месяцы ее волнистые темно-рыжие волосы достигли плеч, что придавало ей весьма женственный вид. Беременность ее не была заметна, лишь груди округлились и набухли, выпирая из круглого выреза платья.
Михаэль видел изменения, которые произошли в ней, легкое платье, открывавшее худые плечи и руки она стала носить его вместо джинсов, — и пришел к выводу, что она стала более привлекательной и в то же время в ней появилось что-то детское. Он похвалил ее новую прическу.
— Да, я знала, что тебе понравится, — вздохнула она, — но сейчас, я думаю, мне можно дать все мои тридцать два. — Она поставила худую ногу на кресло, стоявшее перед ней.
— Для женщины тридцать два года — это вообще начало жизни, — улыбнулся ей Михаэль. — Что может быть соблазнительней тридцатидвухлетней женщины? Только тридцатитрехлетняя!
— Да ладно тебе, Михаэль, знаю я твои штучки. Ты не можешь пройти мимо женщины, не сказав ей что-нибудь приятное. Поверь мне, даже не заговорив, ты способен отбить у любой всех кавалеров, и прекрати улыбаться.
Михаэль расплылся в улыбке, затем стал серьезным. До замужества Циля вела себя с ним скованно. Но с тех пор как она вышла замуж, между ними словно исчезла какая-то преграда. Иногда Михаэль побаивался ее острого язычка.
«Да, тридцать два года!» — подумал Михаэль, когда подали второе.
Аппетит пропал. Он рассматривал шампуры — шашлык из отборной говядины, поджаренный как раз в меру, острые пряные кебабы и, наконец, мулежес, как это называли Циля и официант, не желающие открывать секрет происхождения этого мяса. Михаэль соскучился по простому хлебу, творогу и луку — тому, что пробуждало в нем аппетит еще в детстве, когда он читал о жизни бедных крестьян. Все же он взял немного салата.
Белилати заметил, что в мясе чувствуется привкус арака — анисовой водки, которой его поливали до жарки. Михаэль стал жевать мягкое мясо, макая кусочки в салат из тхины[9].
И снова он припомнил последнюю фразу Цили. Тридцать два года — жестокий возраст. В это время появляется подлинное знание того, чего же ты стоишь на самом деле. Он подумал о Майе, о том, что предпочел бы сейчас быть с ней. Циля ела без обычного аппетита — так, поклевала чуть-чуть. Белилати не издал ни звука, полностью отдавшись поглощению пищи, а затем похлопал себя по животу и произнес хвалебную оду в ее адрес.
— Ну ладно, — сказала Циля, когда подали кофе, — так я в деле или как?
— Ты в деле, — ответил Михаэль, игнорируя озабоченный взгляд Эли, — но только при условии, если будешь делать то, что тебе говорят, а не проявлять собственную инициативу, когда тебя об этом не просят. Я хочу быть «крестным отцом». На этот раз не вздумай жаловаться, что ты всего-навсего координатор, потому что мы принимаем в соображение твое здоровье.
Михаэль искоса глянул на Эли, затем протянул Циле список работников кафедры литературы. По их показаниям, объяснил он, будет составлена картина образа жизни Тироша…
— Возможно, — добавил он нерешительно, — и Додая тоже. Я чувствую, что есть связь между этими двумя случаями. Будто вся картина передо мной, но я ее не вижу.
— Еще слишком рано, чтобы увидеть всю картину, — сказал Белилати и рыгнул.
Наконец установили порядок работы. Белилати будет заниматься своим делом — сбором материала.
— И не исчезай надолго, — предупредила Циля, — завтра в конце дня ты с нами свяжешься.
Было решено, кого завтра допрашивать первым. Михаэль и Эли разделили между собой сотрудников, подлежащих допросу.
— Так заседание только послезавтра? — спросила Циля.
В час ночи, когда ресторан уже собирались закрывать, Михаэль решил, что они должны будут встретиться завтра, пусть даже поздно вечером, чтобы обсудить полученную за день информацию. Он подвез Цилю и Эли — у них была маленькая квартирка в районе Нахлаот — и поехал домой, в район Гиват Мордехай.
Войдя к себе, Михаэль почувствовал запах пыли. Он распахнул окна настежь и вдохнул воздух, кажущийся прохладным после недели хамсина. Ему осталось лишь четыре часа сна, и он вспомнил Тувье Шая, с которым должен был встретиться утром. Глаза следователя слипались. В постели еще витал слабый запах Майи, однако перед ним вдруг встал образ Адины Липкин, факультетской секретарши, и произнесенные ею слова, которые совершенно не соответствовали ее образу.
— Тридцати двух лет жизни умному человеку достаточно, чтобы понять, что же он собой представляет, — услышал он перед тем как заснуть.
Глава 7
Рахель разглядывала смуглого мужчину, сидевшего напротив нее. Он вел себя беспокойно, вертел в руках ручку, пачку сигарет, трогал свои гладко выбритые щеки. Рахель набралась смелости и на мгновение заглянула прямо в темные глубокие глаза, устремленные на нее. Затем снова перевела взгляд на освещенную комнату — старый деревянный стол, два стула, железный шкаф, окно, выходящее на задний двор Русского подворья, — и снова заглянула в темно-карие глаза.
У нее было чувство, что ее предпочли всем остальным — выбрали первой для дачи показаний. Он вызвал ее, этот высокий мужчина, у которого в темной шевелюре сквозило серебро. Она была первой из всех и не знала почему.