— Словом, образованные не поняли, о чем там речь. Хорошо, что я не потерял даром несколько лет в университете, — сказал Леви с явным удовольствием.
Бехер смущенно оглядел присутствующих. Михаэль глянул на него и нервно произнес:
— Ну, что ты еще хотел сказать?
— Гляньте на снимок кладовки Тироша, — нерешительно произнес Бехер.
— Ну? — подгонял его Михаэль.
— Он не очень четкий, но мне кажется, что за всем барахлом там есть что-то похожее на газовый баллон. Я думаю, надо это проверить.
— Вы что, в кладовке не искали? — спросил Арье с угрозой.
Михаэль пожал плечами:
— Искали, но, может, не слишком тщательно.
— Так проверьте сегодня же! Я вам не мешаю, — процедил начальник.
Михаэль кивнул.
— Прежде всего проверьте — может, это обычный газовый баллон, — сказал Белилати.
Эли Бехер злобно посмотрел на него и прошептал:
— А ты мне не указывай.
Однако Михаэль сказал примирительно:
— Проверь еще сегодня утром, пожалуйста.
— Ну что я им всем пока могу сообщить? — спросил пресс-секретарь в растерянности, стирая пот со лба под светлой шевелюрой.
Арье Леви нетерпеливо ответил: «Пусть подождут» — и стал слушать Михаэля, который ставил задачи на сегодняшний день.
— Они ждут внизу, им уже надоело, там есть и иностранные корреспонденты, Тирош-то был фигурой международного масштаба. Вы ведь видели заголовки газет в последние дни? — не отставал пресс-секретарь.
— Конечно, видели, — сказал Белилати, хотя его никто не спрашивал. — «Смертоносная поэзия» — это произвело на меня большое впечатление.
— Пусть пишут о его личности и биографии, — сказал Михаэль, — пока что книги Тироша расходятся, как горячие пирожки, только я не знаю, кто деньги получит.
— Меня больше беспокоит статья о серии убийств на литературном факультете, — сказал Бехер. — Как они могут публиковать такую ерунду? Калицкий просит охрану, Шуламит Целермайер сказала, что она не спит по ночам от страха. Это не смешно — вы не считаете, что там и вправду нужно кого-то охранять? Они невольно думают — кто следующий?
Наступило молчание, которое нарушил, как обычно, Белилати.
— Некоторые люди не верят, что умрут, — сказал он задумчиво. — Объясните, почему богатый человек, который жил один, не оставил завещания?
— Вы проверили? — спросил Леви.
Эли Бехер назвал имя адвоката Тироша.
— Может, он оставил его у кого-то? — спросил начальник полиции округа.
— Я проверил, — ответил Бехер, — среди его бумаг не было завещания.
— И никого из близких у него нет? — недоверчиво спросил Леви.
— Старая тетка в Цюрихе, — сказал Михаэль, и снова наступила тишина.
— Так кого вы сейчас намерены искать? — спросил Леви, и Михаэль осторожно ответил:
— Мы ищем того, кто уехал из университета на горе Скопус между двумя и шестью часами, со статуэткой размером с ладонь, на машине GTV Тироша. В сумку Тувье эта статуэтка не помещается, он говорит, что в то утро у него вообще никакой сумки не было. Разумеется, статуэтку можно было положить в полиэтиленовый пакет. Охранник у входа на автостоянку не помнит, чтобы такая машина выезжала, но было жарко, он сидел в будке и, поднимая шлагбаум, не очень-то присматривался. Короче — тут у нас пока не получается, а в деле, я смотрю, есть много подозреваемых, многие были заинтересованы в его смерти. Чего стоит хотя бы эта драма в кафе, — добавил он горько.
— Какое кафе? — спросила Циля, которая в то утро была молчаливей, чем обычно.
— Я вам разве не рассказывал? — спросил Михаэль.
На него посмотрели с недоумением.
— У Тироша в последние годы был такой обычай — он в определенный день приезжал в тель-авивское кафе «Ровель» — кажется, так, у меня записано, ты же это печатала.
— Нет, я не все сама печатала, — запротестовала Циля.
— Ну так что там было? — нетерпеливо спросил Арье Леви.
— Каждый понедельник с четырех до шести он сидел там, и начинающие поэты приходили к нему с рукописями, и он их читал. Он там был в центре внимания, с чашкой кофе, с рукописями, очередь к нему была, и он решал — кому жить, а кому умереть.
— Что это значит? — удивился Леви.
— Он был редактором очень престижного литературного журнала, и там, в кафе, он решал — кого печатать, а кого нет в своем ежеквартальнике «Кивуним» («Направления»).
— Там собиралось очень много народу, и не было никакой дискриминации — он унижал всех в равной степени, никого не щадил, — жестко сказал Белилати. — У меня есть список, и мы проверяем, в основном это женщины, молодые, есть, правда, и несколько парней, но таких, у которых не хватило бы сил даже поднять эту статуэтку.
— Я не понимаю, — произнес в пространство начальник полиции округа, — почему они все это сносили? Я бы над собой такого не позволил…
— Это другой мир, со своими законами, мир поэтов, для них он был критиком с мировым именем, — сказал Михаэль, глядя в глаза Арье Леви и ожидая, что тот будет возражать, но Леви молчал.
— У них иначе все воспринимается, — ядовито заметил Белилати, — там думают, что мы здесь безграмотные или что-то вроде того.
— Это важно, — заметил Михаэль, — это существенно для нас, потому что существенно для них. Я бы начал разбираться в алмазах, если бы произошло убийство в этой среде, нужно войти в этот мир и…
— Я не собираюсь копаться в литературных журналах! — Арье Леви стукнул кулаком по столу. — Выбрось это из головы!
— Дело в том, что публикация в таком издании привлекает внимание аудитории, приносит уважение, дает определенный статус и все такое, что имеет значение и в других кругах, а Тирош все решал, — объяснил Михаэль глуховатым голосом.
— Ладно, мы тебя поняли, а теперь я спрашиваю, — сказал Леви, когда все встали, и положил свою толстую руку на затылок, — вы отработали вопросы безопасности? Политические мотивы?
— Отработали, — подтвердил Белилати. Леви глянул на него с сомнением.
Когда все уже собирались выходить, он напомнил Михаэлю, что еще до наступления вечера будут готовы результаты допросов на детекторе лжи.
— Где ты будешь в течение дня? — озабоченно спросила Циля Михаэля, когда они вышли из кабинета.
— Вначале — на горе Скопус, снова у Тувье Шая, может, всплывет что-то новое, — он задумался и вытер лицо, — оттуда я тебе позвоню, когда закончу.
— Возьмешь кого-нибудь с собой, чтобы сидел в машине и записывал разговор?
— Пошли, Альфандери, — позвал Михаэль из конца коридора, — поедешь со мной.
Альфандери водил машину, в которой была установка записи и прослушивания.
— Почему они не ставят здесь кондиционер? — недовольно спросил Альфандери, когда они сели в раскаленную машину. — Им не жалко оборудования?
Михаэля тоже это злило, но он ничего не ответил. В тысячный раз он смотрел на могучую входную арку Русского подворья и восхищался русским дворцом, обрамлявшим площадь. Внутреннее его пространство пересекали тонкие стены, образующие служебные помещения. Солнце освещало русскую церковь. Было тихо. По воскресеньям оттуда раздавалось пение православных монахов — иногда он слышал мелодию, проходя мимо или проезжая в машине. Это пение всегда его волновало.
Порой он слушал службу вместе с другими, у киоска, и с удивлением отмечал, как пропадает выражение отрешенности на лицах выходящих со службы людей и они возвращаются к своим делам. Он смотрел на зеленую крышу церкви, сияющую на солнце, на приют для православных паломников, построенный великим князем Сергеем из дома Романовых, окинул взглядом всю площадь, весь район Русского подворья, каменные величественные дворцы, с большим трудом приспособленные под бюрократические нужды израильских учреждений, — теперь здесь помещались Общество охраны природы и отдел Министерства сельского хозяйства. И снова, в который уж раз удивился людям, которым их обыденная жизнь кажется чем-то само собой разумеющимся.
Он нашел в бардачке солнечные очки и стал смотреть на дорогу.
Михаэль и Тувье Шай стояли в коридоре у секретарской. Тувье держал в руке тонкую брошюру и картонную папку. Он вытер лоб и нетерпеливо произнес:
— Это последнее занятие в году, и я не могу его отменить.
— Даже после того, что случилось? Ведь вы отменяете лекции по гораздо более тривиальным причинам, посмотрите на доску, — Михаэль показал на приколотые к доске объявления: «По семейным обстоятельствам», — или вообще без указания причины.
— Не говорите «вы отменяете», — зло сказал Тувье, мы ведь не все одинаковы, я никогда не отменяю лекцию просто так. Студентов не предупредили. Почему я должен ими пренебречь?
— Потому что у вас убиты два преподавателя.
Тувье в раздражении остановился, и лицо его приняло прежнее непроницаемое выражение, будто его окатили холодной водой.
— Всему материалу, что я давал в течение года, сегодня нужно подвести итог. Ради этой заключительной лекции я работал весь год. Так подождите полтора часа, вот и все. Вы можете пока с другими поговорить, к чему такая срочность? Только вчера я у вас целый день просидел.
— Вы последний, кто видел Тироша живым, — напомнил Михаэль и, подумав, добавил: — И вы были с ним особенно близки — это мне все говорят.
Шай взмахнул рукой:
— Вы не можете заставить меня отменить мое последнее семинарское занятие. Вчера я уже отменил из-за вас занятие по поэзии.
— А почему вы думаете, что к вам сегодня придут студенты? Они ведь тоже напуганы.
— Мне уже звонили, и я сказал, что занятие состоится. Мы решили ничего не отменять — ни лекций, ни экзаменов. Это ведь конец года.
Михаэль несколько секунд молчал, затем сказал:
— Но я буду ждать вас в аудитории, если не возражаете.
— Как вам будет угодно. Только я не знаю, что вам делать на моем семинаре, вы же ничего не поймете. Я вам объясняю — на нем будет подытожен материал, который мы проходили в течение года. Кроме того, мы будем разбирать очень сложный текст. Не знаю… Как хотите.
Михаэль молча пошел за ним. Они спустились на один этаж по узкой лестнице, прошли по широкому коридору. Дверей не было видно. Лабиринт коридоров. Тувье открыл дверь в освещенную аудиторию, где уже ждали студенты. Прозвенел звонок. Студенты смотрели на Михаэля с любопытством и, как ему показалось, с некоторой опаской.