Пятнадцать женщин, подсчитал Михаэль, большинство молодые, двое — в головных платках, одна — в сдвинутом набок швисе[16]. Было и двое парней, один мужчина постарше, выглядевший очень усталым, он подпирал рукой подбородок. Они сидели за прямоугольными столами, составленными буквой П. Перед ними — раскрытые тетради и книги ТАНАХа[17].
Михаэль сел рядом с пожилым, во втором ряду — не у стола, а в кресло с подставкой для письма. На подставке лежала закрытая тетрадь, Михаэль прочел заголовок: «Основы лирической поэзии». Тувье занял свое место у стола преподавателя. Человек, сидевший рядом с Михаэлем, встряхнулся, раскрыл свою тетрадь, стал листать ТАНАХ. Михаэль заметил в его тетради заголовок «Самсоновы волосы»[18], под ним были следующие строки:
Самсоновы волосы никогда не были мне понятны:
их огромная сила, аскетизм охраняемой тайны,
запрет (да не осудят его) проговориться случайно,
вечное опасенье лишиться кос,
паника всякий раз,
когда Далила проводит рукою по глади волос.
Я хорошо понимаю, однако, волосы Авессалома.
Понятно, что он красив, как солнце полного дня,
как месяц багровый мести.
Запах, что от него исходит, слаще сладости женских духов,
Ахитофель, холодный и злой, принуждён отводить глаза,
Когда он видит перед собою причину любви Давида.
Эти чудные волосы, лучшие в царстве, явно могут
всяческий бунт оправдать, а потом — и дуб.
— Начнем занятие, — сказал Тувье Шай. Он прочел стихи вслух. Все молчали. Слышен был лишь голос преподавателя. Михаэль смотрел на читающего Тувье. Голос его теперь не был монотонным. Ему нравятся эти стихи, понял Михаэль, и еще он понял, что Тувье любит свою работу.
Тувье Шай закончил чтение и обратился к глядящим на него студентам. То, что он сразу взял быка за рога, заставило слушателей забыть о текущих делах и войти в учебный материал.
— Что же здесь держит композицию, если она здесь вообще есть? Какова ее основа, на что она опирается?
Одна рука нерешительно поднялась, и молодой человек в очках начал говорить, прежде чем получил разрешение.
— Здесь есть два обращения к библейским сюжетам, две аллюзии, — сказал он взволнованным голосом.
— Книга Судей, главы тринадцатая-сорок седьмая, и вторая книга Самуила, главы тринадцатая-девятнадцатая, — без колебаний определила женщина в чепце-швисе.
Тувье Шай кивнул и голосом, в котором слышалось напряжение, спросил:
— Так что мы с этим станем делать? У нас уже были стихи с аллюзиями, но здесь два танахических текста в одном стихотворении, как мы с этим будем справляться? Мы уже увидели здесь аллюзии, а что дальше?
— Нужно вникнуть в текст, к которому есть отсылки, — сказала одна из двух женщин постарше, глянув в свои бумаги.
— Напомните мне, — сказал Шай, и его лицо на мгновение приобрело прежнее, опустошенное, безжизненное выражение. — Кто возьмет это на себя? — Он погрузился в лежащие перед ним конспекты. Михаэль глянул на часы. Прошло лишь десять минут занятий. Михаэль посмотрел на лежащие перед ним стихи, они вызвали в нем интерес и даже понравились, но он не знал почему. Он не слишком понял эти стихи, но ему всегда нравилась история о Давиде и бунте Авессалома. И слова плача: «Авессалом, сын мой, сын мой, сын мой Авессалом, о, если б я умер вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой» нередко звучали в нем, когда он вел машину, в минуты непонятной грусти, задолго до того, как он стал отцом.
Как сквозь завесу слышал Михаэль голос женщины с непонятным восточноевропейским акцентом, читающей главы ТАНАХа о рождении Самсона и его жизни. Затем она сняла очки и спросила:
— А сейчас — комментарии?
Шай кивнул, и Михаэль ощутил напряженность лектора, его волнение, нарастающее по мере того, как женщина читала комментарии. Она читала медленно, и кулаки Тувье сжимались все сильнее.
— Вот и все, что касается Самсона, — сказала она тоном, каким рассказывают детям сказки.
— О чем, собственно, здесь идет речь, в этом рассказе о Самсоне? — спросил лектор. — Вы когда-нибудь думали об этом?
Все молчали. Михаэль окинул взглядом студентов. Некоторые смотрели на дверь, другие ерзали. Шай не ждал ответа.
— Вы когда-нибудь задумывались о противоречиях в его образе? О том, что он был тайно посвящен Господу, о судье, о его тайне? Я хочу вам напомнить, — он повысил голос и стал барабанить пальцами по столу, — что Самсон не рассказал родителям о своей победе над львом, нигде этим не хвастался.
Тувье глянул на студентов, затем в окно, откуда должен был открываться вид на дальние горизонты, но в действительности была видна лишь стена соседнего корпуса.
— Думали ли вы о том, что он дважды был предан женщинами — женой и Далилой — и что противоречие в его образе достигло своего пика? А когда? Где пик противоречия в его образе?
— В его гибели, — тихо констатировала одна из двух женщин в платке. Она взглянула вначале на свои ноги, затем ее светлый взгляд устремился к Тувье, который невольно ей улыбнулся и подтвердил сказанное:
— Да. В его гибели образ его получает почти мифическую окраску. Подумайте об этом — слепой великан, вокруг — насмехающиеся филистимляне, и он просит последнего снисхождения перед смертью. Представьте себе эту картину, в ней действительно трагическое величие.
Он смотрел на студентов, дабы удостовериться, что они поняли. Михаэль не отрывал от лектора глаз, однако перехватить его взгляд не сумел: Шай его просто не замечал.
— Я хочу напомнить, что в ТАНАХе Самсон, с одной стороны, подобен Геркулесу, а с другой — несколько смешон.
Михаэль смотрел на студентов, которые лихорадочно записывали. Его сосед не отрывал руки от подбородка, глядел на лектора и ничего не записывал.
— Я прошу помнить, что ТАНАХ описывает волосы Самсона метонимически, как часть целого, как символ его связи с Богом, придающий ему сверхъестественную силу. В сознании читателей эти волосы представляются и самой силой. Связь Самсона с Богом, наряду с его слабостью по женской части, выражающейся в глупости или наивности, и порождает противоречие. Дважды, — Тувье загнул два пальца, — он был предан любимыми женщинами. Это не только глупость, но и самоуверенность — Самсон не думает о том, что его сверхъестественная сила может быть у него отнята. ТАНАХ описывает человека, который отождествляет данную ему божественную силу со своей личностью и забывает, в чем же источник этой силы.
И Шай снова посмотрел на слушателей.
— Для Самсона, — продолжал Тувье глуховатым голосом, — утрата волос означала утрату связи с Богом, утрату своего посвящения, а следовательно, и утрату сверхъестественных, надчеловеческих сил.
Тувье гордо оглядел присутствующих; то не был взгляд победителя — человека, который только что разгадал нелегкую загадку. Он излучал свет.
— Я не вижу связи, — послышался протестующий голос молодой женщины, Михаэль видел лишь ее широкую спину, которая нетерпеливо ерзала. Свет в глазах Тувье Шая на мгновение погас.
— Терпение, — сказал он, не улыбаясь, — мы наблюдаем здесь нечто многомерное и не уйдем отсюда, пока не поймем связи. Это займет время.
— А можно узнать, чьи это стихи? — спросила женщина в зеленом платке. Лицо Тувье снова стало живым, и он сказал с задором:
— Еще нет, только в конце, чтобы не было предвзятости, но я уверен, что часть из вас уже догадалась.
Он стал говорить о бунте Авессалома. Пожилой человек рядом с Михаэлем суетливо рылся в своих бумагах, вынутых из портфеля, стоявшего на полу, между его ног.
Эхо неясных воспоминаний захлестнуло Михаэля. Он с содроганием слушал о «плане Ахитофеля»: «…и поставили для Авессалома палатку на кровле, и вошел Авессалом к наложницам отца своего перед глазами всего Израиля». Михаэль искоса глянул в открытую тетрадь, лежащую вблизи от него, и увидел слова: «Ахитофель холодный и злой». И тут вдруг ранее непонятные стихи наполнились для него ужасным смыслом.
В голосе Тувье послышалось нечто угрожающее, когда он произнес:
— У вас теперь есть почти все необходимые данные, нужно только увидеть картину целиком. — Он серьезно посмотрел на слушателей.
Они ждали, ручки в их руках замерли. И снова мелькнул свет в глазах молодого студента, к которому время от времени обращался взгляд Тувье, когда он не смотрел на стену или в текст.
— Авессалом, — говорил Тувье, — убил Амнона за изнасилование Фамари. Он давно планировал это убийство, и это не просто действие человека во гневе. Два года он носил это в себе и в конце концов отомстил за свою сестру Фамарь, и лишь тогда выяснилось, насколько велик был его гнев. Но разве не ясно, что он сделал то, что должен был сделать его отец, царь Давид? — Тувье посмотрел на текст и прошептал: — Три года! Три года сидел любимый сын Давида в Суре, а затем Йоав инициировал его возвращение в Иерусалим, Йоав, а не Давид! И между ними — между Давидом и Авессаломом — было весьма холодное примирение, это видно из постоянного повторения слова «царь» в описании их примирения — весьма холодное примирение.
Михаэль дотронулся до небольшого прибора в кармане рубашки. Что, интересно, подумает обо всем этом Альфандери, ведущий запись в машине? Затем вспомнил монотонный голос Тувье Шая на допросе. Теперь этот человек был полон жизни, его переполняли чувства. О чем он говорит! Ведь к этому занятию он готовился заранее, задолго до убийства. Мог ли он разбить лицо человеку в приступе гнева? Неужели Шай действительно игнорирует его присутствие здесь? И это — бесхарактерный человек? Неужели он не понимает, что в нем сейчас раскрылось? Какой потенциал?
Лишь теперь светлые глаза Тувье Шая встретили взгляд Михаэля, как будто Шай прочел его мысли. В этом взгляде не было никакого страха. Невозможно было ошибиться. В глазах Тувье была лишь радость, волнение от разгадки, от возможности высказаться.