Михаэль проигнорировал это замечание:
— Расскажи мне еще раз. Сначала. Медленно.
— А почему бы тебе не записать меня? — спросил Белилати, улыбаясь, но Михаэль махнул рукой, и улыбка с лица Белилати исчезла.
— С чего начнем? — спросил Белилати, глядя в потолок, и снова начал рассказывать размеренным тоном, изредка поглядывая на Эли, будто прося подтверждения своим словам. — Ты знаешь, что мы все проверяли, — сказал Белилати. — Альфандери разговаривал с матерью Арье Клейна, для этого он в понедельник поехал к ней специально в Рош-Пину. Она сказала, что это не телефонный разговор, вот он и поехал к ней. Ты знаешь, она ветеран сионистского движения, ей около восьмидесяти.
У Клейна есть еще брат в Цфате и сестра в Садей Ешуа, он — средний сын.
Так вот — его мать сказала Рафи, что он приехал к ней в четверг вечером и уехал от нее на исходе субботы прямо в аэропорт, встречать семью. Рафи расспросил у нее все, что нужно, ведь он ей доверял. На такую женщину можно положиться. Он сказал, что и я бы ей поверил. Такой большой дом у них, с участком, длинный забор.
И все-таки Рафи не успокоился. Их соседа в то время дома не было. Арье Леви сразу спросил: говорили ли с соседями? Ну вот, на следующее утро я тоже поехал туда, у меня были еще свои дела в Тверии. На этот раз сосед был дома. Тоже в возрасте, с трудом слышит, ничего уже не понимает, но у него как раз гостил сын, ему лет пятьдесят. И что же он сказал?
Что в четверг, когда Клейн должен был быть там, часов в одиннадцать вечера, его мать постучала к ним — Сара ее зовут. Этот сын там не живет, он как раз приехал в гости к отцу. И вот она просит его — не может ли он починить у нее в доме пробки? У нее замыкание случилось, электричества нет, и она боится, что в холодильнике все испортится. Так я подумал: с чего бы это она звала его чинить пробки, если ее сын был дома?
Нет, говорит сосед, его не было, иначе она бы не пришла. Она тогда была одна в доме. Я для него историю выдумал — зачем, мол, все это спрашиваю, мы так дружески с ним поговорили. У него даже понятия не было, что он для меня открыл.
И вот, когда он закончил чинить пробки, Сара, мать Арье Клейна, стала его уговаривать остаться, не ехать на ночь глядя. И он остался. Я его случайно там застал — он привозил внуков к бабушке. Так он сказал. Я спросил его — а когда же Клейн прибыл? Не знаю, говорит. А в пятницу утром этот сосед уехал оттуда домой.
Белилати глубоко вздохнул и глянул на Михаэля, который сидел молча в напряжении.
— Ну, — сказал Эли. Это было первое, что он сказал, сидя здесь.
— Ну так вот, мы с Рафи снова отправились к ней и велели ей ехать с нами. Она спросила: зачем? Я сказал ей, что она дала ложные показания. Спросил: почему сосед чинил ей пробки, если, как она утверждает, ее сын был дома? Однако она ничего не ответила. Не стала другого рассказа сочинять. Она стояла там, как будто ее фотографируют для памятника. Сказать больше нечего, говорит, и ни в какую полицию она не поедет, пусть ее силой тащат. Ну не тащить же ее! Я говорю, нужно сначала самого Клейна допросить, держать его здесь, чтобы он ничего ни с кем не смог согласовать, а потом уже будем решать, что делать.
— Это значит, что он вообще не был в Рош-Пине?
— Это значит, что в четверг вечером его там не было. А рейс его прибыл в два часа дня, так я думаю — надо его спросить, где он был все это время. Если вы не возражаете.
Дверь отворилась, и в проеме показалась голова Альфандери.
— Он здесь. Когда он тебе нужен?
— Пусть подождет, — ответил Михаэль.
— Пусть созреет немного, — ехидно сказал Белилати.
Рафи вышел.
— Когда вы оттуда вернулись? — спросил Эли.
— Только что, за пять минут до того, как вас поймали в экспертном отделе. У нас даже времени поесть не было. Это — немалый кусок дороги, от Рош-Пины. У Рафи три часа заняло. А когда я тебе звонил, он уже был в доме Клейна, чтобы птичка не улетела.
Ну, так что ты скажешь? Вот это тип — все по нему просто помирают, такой великий человек. Правильно босс говорит — всегда надо с соседями беседовать.
Белилати смолк, глядя на Михаэля, который по-прежнему молчал и не двигался.
— Я с голоду умираю, пойдем перекусим на углу и боссу принесем, а, Охайон? — умолял Рафи.
Михаэль молчал. Затем сделал неопределенный жест, Рафи истолковал его как согласие и нерешительно спросил:
— Что тебе принести?
— Ничего, спасибо. Я не голоден, — сказал Михаэль. Вкус лука от обеда с Клейном стоял у него в горле. Когда они ушли, он набрал телефон Шорера. Ответа не было. Дома у него тоже не отвечали. Михаэль положил трубку и подумал, что за него его работу никто не сделает. Он попытался избавиться от нахлынувшего ощущения душевной сумятицы. Он почувствовал себя преданным. Никто не виноват. Никто его нарочно не сбивал. Только он сам во всем виноват. Арье Клейн предал его. Арье Леви был прав. Михаэля очаровал дом Клейна, его семья. А он-то думал, что профессор Клейн — человек Ренессанса. Может, у него еще найдется простое объяснение? Тогда зачем ему было врать? Что ему понадобилось скрывать? — думал Михаэль, набирая номер телефона соседней комнаты. Он велел Белилати впустить Арье Клейна.
Клейн стоял на пороге. Он был в той же рубашке, что и несколько часов тому назад, — полосатой, с коротким рукавом, подчеркивающей мощные мышцы рук. Рядом с ним Рафи казался еще ниже, чем был на самом деле. Он вышел из комнаты взволнованный. Михаэль знал, что Рафи сидит рядом, за стенкой, и внимательно слушает каждое слово допроса.
Михаэль почувствовал, что лицо его стало непроницаемым, взгляд — жестким, лишенным эмоций. Клейн, впервые с того времени, как они с Михаэлем встретились в университете после убийства Тироша, казался напряженным. Он был бледен. Профессор сел в ответ на безмолвное приглашение следователя. И снова Михаэль почувствовал вкус того самого лука и греческих маслин — вкус, вызывавший тошноту. Михаэль попытался отрешиться от внезапно навалившегося на него страха, подавить мысль о том, что сейчас ему придется разрушить теплые отношения, установившиеся с профессором. Да, в отношениях с Клейном он действительно позволил себе зайти слишком далеко за профессиональные рамки. Эти мысли не оставляли его. Он надеялся, что их сменит чувство досады и злости на Клейна, обманувшего его, но этого не произошло. Следователь попытался расслабить мышцы ног под столом, но не смог даже выпрямить их. В комнате стояла удушливая атмосфера. Он взглянул назад, на открытое окно, снова на Клейна; тот сидел молча.
Наконец Клейн не выдержал, прокашлялся и спросил своим густым басом:
— В чем дело?
Михаэль посмотрел на его толстые губы, которые сейчас были сухими от волнения, и тихо спросил:
— Когда вы вернулись из Америки?
— Я уже говорил. В четверг после обеда. Ведь это очень просто проверить, — сказал он наивно.
Кисти рук допрашиваемого были сжаты в кулаки. Руки он скрестил на груди, на лбу появились капельки пота.
«Внимательно наблюдайте за телом, — учил Михаэль курсантов полицейской школы, — следите за языком тела».
А тело Клейна не говорило, а пело. Каждое движение выдавало его страх. Спокойный интеллигентный голос входил в противоречие с тем, что выражало тело.
Михаэль знал, что Клейн сейчас лжет или, если употребить более щадящий термин, скрывает информацию, однако следователь все еще не мог избавиться от закрепившегося в нем почтения ученика к учителю.
«Кто-то другой должен был его допрашивать, не я, — подумал Михаэль, — я слишком заинтересованное лицо. Но при этом я хочу, чтобы с ним обращались поделикатнее, с уважением, а этого лучше меня никто не сделает. Нет, я не могу отдать его Белилати или кому-нибудь другому».
— Скажите еще раз, пожалуйста, почему вы летели отдельно от семьи?
— А что случилось? — Клейн облизнул сухие губы. — Что вдруг стряслось?
— Отвечайте на вопрос. Почему вы летели отдельно?
— Из-за выпускного вечера моей средней дочери, Даны. Я уже говорил. Я ей обещал прибыть пораньше. И на субботний рейс не было мест. Офра и я вместе никогда не летаем, у нас есть определенные опасения на этот счет.
— Она летела в Израиль со всеми дочерьми?
— Да, я уже говорил, — нетерпеливо сказал Клейн.
— Ладно, оставим это. Вы сказали, что в аэропорту вас ждала арендованная машина?
Клейн кивнул. Руки его все так же были скрещены на груди, будто он хотел спрятать сжатые кулаки.
— Я договорился о машине еще в Америке.
— А почему ваши родственники вас не забрали? Ведь они вас почти год не видели — брат, сестра, мать, — почему они не приехали вас встречать?
Клейн положил руки на колени, верхняя часть его тела осталась напряженной.
Михаэль ждал.
— Сложные семейные проблемы. Мы договорились, что они все приедут в субботу к моей матери. Так было удобней для всех, я не хотел никого утруждать.
— Вы уверены, что причина именно в этом?
— А какая другая причина приходит вам в голову?
— Получить свободу передвижения, например.
«Пусть лжет, — думал следователь, — может, я тогда начну на него сердиться». В то же время ему хотелось, чтобы Клейн перестал лгать, чтобы он вновь стал таким, каким был несколько часов тому назад.
Но Клейн молчал.
— Когда вы прибыли в Рош-Пину, к матери? — Этот вопрос пугал и самого следователя.
Клейн снова скрестил руки на груди:
— Я уже говорил.
Губы его сжались в тонкую нить.
Михаэль ждал, но Клейн молчал.
— Нам известно, что в четверг вечером вас там не было.
Михаэлю было трудно вынести мысль, что Клейн лжет.
— Так когда вы туда прибыли?
Прошла целая вечность, пока Клейн произнес:
— Это не имеет значения.
Снова наступило длительное молчание. Михаэль взглянул Клейну в глаза, тот облокотился на стол, подперев голову руками.
— Вы можете объяснить, почему это не имеет значения?
— Потому что это не относится к делу. — Клейн глянул следователю в глаза. — Вам придется мне поверить, что это не относится к делу.