— Да, — сказал Михаэль, — верните его сюда. Мне нужен материал для завтрашнего заседания.
За пределами здания царила тишина. Михаэль стоял у окна и смотрел в ночную мглу. В здании горел свет во всех комнатах, слышался стук пишущей машинки. Воздух был влажным, до сих пор стояла духота. Клейн зашел в кабинет, и Мени молча закрыл за ним дверь.
— Ну, теперь вы все знаете, — сказал он подавленно.
— Госпожа не захотела говорить о человеке, с которым вы встречались, пока не получит от вас разрешения. Она была с вами? Слышала ваш разговор?
— Мели слышит то, что хочет слышать, и знает то, что хочет знать. Что в ней хорошо — она дает каждому возможность жить своей жизнью. А взамен просит лишь одного — чтобы ей тоже давали жить, как она хочет. Я не знаю, что она слышала. Она была на кухне. Между кухней и залом ресторана есть окно. Мне кажется, оно было закрыто, но, если напрячься, можно услышать, о чем говорят в зале.
— Она завтра должна пройти проверку на детекторе лжи. Вы можете велеть ей, чтобы она рассказала о вашей встрече с Тирошем?
— Я могу попросить. «Велеть ей» — это не совсем то.
— Давайте вернемся к этой встрече. Чья была инициатива?
— Его.
— Я хочу понять. Вы возвращаетесь из-за границы, где пробыли почти год. Едете повидать… своего сына и его мать и тут же назначаете встречу с Тирошем?
«И он еще утверждает, что во всем этом нет никакой связи с убийством», — рассерженно думал Михаэль.
— Я объясню. Но мне нужно ваше обещание, что рассказанное мною не выйдет за стены этого здания. То, что это не может остаться между нами, я уже понял.
— Вот если бы вы мне с самого начала все рассказали, по своей доброй воле… — горько заметил следователь.
— Вы должны и меня понять в этой истории, — взмолился Клейн, — все это не совсем так, как вам кажется.
Снова наступило молчание.
Михаэль хотел узнать, даже вне всякой связи с расследованием, каким образом попал Клейн в непростую ситуацию двойной жизни, — ему нужно было это знать. Еще ему хотелось оставить собеседнику возможность с честью выйти из нелегкого запутанного положения. Следователь пбнимал, что обязан вести диалог, соблюдая дистанцию.
— Моя связь с Мели, — сказал Клейн, — прочна и глубока, и, разумеется, я люблю ее и ребенка. Это не просто мимолетное приключение, порхание, как говорят.
— Сколько лет ребенку? — холодно спросил Михаэль.
— Пять, — Клейн вздохнул и посмотрел в сторону, — и моя семья этого не поймет.
Михаэль пристально взглянул на Клейна, и тот заерзал на своем стуле.
— Вы должны иметь в виду, что эта история может натворить много бед. Мою жену это сломает. Она решит, что вся наша жизнь с ней была ложью, поскольку не в состоянии будет понять, что можно вести две отдельные жизни, при этом без всякого ущерба для каждой из них. Не надо все рассматривать в одной плоскости, — говорил Клейн в отчаянии.
Михаэль подавил в себе желание подробно расспросить Клейна о «двух отдельных жизнях». Он теперь не знал, как относиться к профессору, не мог избавиться от чувства разочарования. Сейчас в нем преобладала подозрительность — после того, как Клейн сам подорвал его доверие к нему. Михаэль вспомнил, как пытался игнорировать данные детектора лжи после допроса Клейна, и почувствовал себя обманутым. Да, он действительно не знал Клейна, профессор вовсе не был похож на тот образ, который он создал в своем воображении. Что говорил Клейн насчет цельной личности? Господи, это было так давно, хотя и всего несколько часов тому назад! Кажется, он говорил, что совершенных людей нет, что лишь искусство совершенно. Стоп, подумал Михаэль, я обязан придерживаться фактов, а не предаваться философским рассуждениям.
— Так что же там случилось у вас с Тирошем? — спросил следователь, отбросив посторонние мысли.
— Это достаточно просто. Но мне все же тяжело после раскрытия всей этой истории. Понимаете, — он подался к Михаэлю, — я храню в тайне мои отношения с Мели много лет, и никто об этом не знал. Даже ребенок не знает, что я — его отец, — профессор беспокойно оглянулся, — я никогда ни с кем о ней не говорил, очень немногие знают о наших отношениях, и совсем никто — о характере этих отношений. Моя жена ни разу с ней не встречалась. Я иногда приглашаю кое-кого в ее ресторан. Там я с ней и познакомился. Первый раз меня привел туда Тирош. И он обо всем узнал.
— Каким образом? Когда?
— Этого я не знаю, могу только сказать, что с Мели он не говорил, узнал не от нее. И, по-видимому, случилось это еще до моего отъезда. Он, должно быть, провел весьма серьезную работу, ведь у нас с Мели нет постоянного расписания,
— Так как же он узнал?
Клейн этот вопрос проигнорировал, будто не понял.
— Перед самым моим возвращением в Израиль я получил от него письмо. К его чести надо сказать, что письмо он послал в университет, а не домой. В письме содержались прозрачные намеки на то, что он знает о наших отношениях с Мели.
Он всегда искал во мне теневые стороны — «подводные течения», как он это называл. Ведь его раздражал мой образ жизни: он представлялся ему не таким, каким был в действительности.
— Письмо у вас? — Ответ на этот вопрос следователь знал заранее.
— Конечно, нет, прочтя, я тут же разорвал его.
«Да, — подумал Михаэль, — я поступил бы так же».
— Но вы ведь помните содержание письма?
— Конечно. — Клейн вытер лоб. — Было очень разумно с его стороны пригласить меня на встречу один на один, как только я прилечу, «в свете информации, проливающей новый свет на мою личность». Так он говорил. Я, разумеется, был зол на него.
Шауль не из тех людей, которые хранят чужие тайны. Я надеялся лишь на то, что этой истории никто не поверит.
— Так что же он хотел от вас?
— Вот и я спросил его о том же. Прочтя письмо, я подумал, что речь идет лишь о зависти, о том, что он хотел таким образом «наказать меня за мой буржуазный образ жизни», но, когда мы встретились, я понял, что есть и еще что-то.
— Расскажите, пожалуйста, еще раз, сначала.
Следователь поймал себя на том, что эту фразу он уже говорил сегодня, но кому — не помнил.
— Так что же он сказал вам на этой встрече?
На лице Клейна вдруг явственно проступила усталость. Михаэль заметил морщины, на которые раньше не обращал внимания. Лицо профессора казалось желтым, возможно, впрочем, от неонового освещения.
Следователь вспомнил спокойный, уверенный голос профессора, каким тот говорил совсем недавно с женой по телефону.
— Теперь я вижу, как он ухитрялся разрушать все вокруг себя, — задумчиво проговорил Клейн, — ему всегда это удавалось. Я так и не понял, чего он от меня хотел. Ходил вокруг да около — он был большим специалистом в такого рода беседах. Завел разговор об Идо Додае. Несколько раз спрашивал меня, говорил ли со мной Идо после своего возвращения из США. Я сказал ему, что у Идо случился какой-то кризис, но в чем дело, я не знаю. Тирош неоднократно возвращался к этой теме. Спрашивал, не оставлял ли мне Идо каких-нибудь документов, записок. «Почему бы тебе у него самого не узнать?» — спросил я. Он не ответил и продолжал интересоваться, не оставлял ли мне Идо чего-либо на хранение, не видел ли я кассету?..
— То есть вы знали, что я имел в виду, когда спрашивал вас днем о кассете, — резко перебил следователь.
Клейн опустил глаза:
— Ну, не то чтобы знал, но и нельзя сказать, что не знал. Тогда, дома, когда мы с вами говорили, я немного испугался. Поймите — во время того разговора с Тирошем я был очень напряжен…
Он замолчал.
— Напряжен, — повторил следователь самым нейтральным тоном, на какой был способен.
— Я очень боялся, что вся эта история раскроется. Только об этом и думал, ни о чем другом думать в те минуты был не способен. И он сказал мне тогда — это я хорошо запомнил: «Если ты будешь хранить мою тайну, я буду хранить твою». Несмотря на то что я был очень встревожен, я спросил его, что он имеет в виду. Он сказал: «Возможно, узнаешь со временем. Если Идо будет с тобой говорить, извести меня об этом».
— То есть вы не сильно горевали, увидев Тироша мертвым.
— Понимаете, — сказал Клейн нерешительно, — может, вы мне и не поверите, но это не совсем так. Сказать по правде, я не так уж сильно опасался. Я был уверен, что настанет день, когда я смогу со всем этим справиться.
Он посмотрел на следователя, не говоря ни слова. Затем прокашлялся:
— А может, я этого и хотел, не знаю. Человек — очень сложная штука.
— И вы продолжаете настаивать на том, что не вы его убили? — вдруг выпалил Михаэль.
Клейн снова скрестил руки на груди и произнес медленно и серьезно, подчеркивая каждое слово:
— Конечно, нет. Ведь я видел его в четверг, а в пятницу он был еще жив. Кроме того, я не верю, что вы полагаете, будто у меня была достаточно серьезная причина для убийства.
— Если я не ошибаюсь, вы только что сказали, что раскрытие этой истории разрушило бы вашу жизнь, — Михаэль подавил злость в голосе, — значит, вы утверждаете, что не видели его после той встречи в ресторане. Мы должны будем проверить, когда вы приехали в Рош-Пину в пятницу.
— Но я уже говорил… впрочем, теперь уже нельзя надеяться, что вы мне будете доверять. Но подумайте — я бы не смог там управиться, в университете… невозможно пройти туда так, чтобы тебя никто не видел. Нога моя туда не ступала до воскресенья.
— Вы уверены, что Идо не оставлял вам кассету? — спросил вдруг следователь после краткой паузы.
Клейн энергично кивнул:
— Конечно, уверен. Это не та вещь, которую я должен был бы скрывать. Я не знаю, что у них там было с Тирошем и какая опасность грозила Идо вследствие этого.
— Все же мне хотелось бы прояснить этот вопрос, — сказал Михаэль, будто речь шла о научной проблеме. — Вы боялись, что Тирош будет вас шантажировать? Что он использует в своих целях информацию о вашей двойной жизни?
— Нет, не боялся, — уверенно сказал Клейн. — Если бы вы знали Шауля, вы бы поняли.