Следователь ждал дальнейших объяснений, хотя Клейн, видимо, полагал, что он уже все объяснил.
— Понимаете, Шауль, как бы это сказать, выглядел словно бы заранее униженным, что-то его сильно заботило. Даже если бы он нуждался в моей помощи, он не сказал бы мне. Он всегда выглядел заранее униженным, несмотря на весь свой внешний лоск. Думаю, он не собирался разглашать информацию, которую получил обо мне, здесь не шла речь о шантаже или о чем-то в этом роде. Дело в другом — он хотел одержать надо мной моральную победу, убедиться в том, что и у меня, мол, есть пятно в биографии. Таким образом он чувствовал свое превосходство надо мной, не знаю, поймете ли вы, знали ли вы таких людей.
Когда Михаэль проводил Клейна в зал заседаний, уже светлело. Профессора начали готовить к повторному испытанию на детекторе лжи.
Затем Михаэль вернулся в свой кабинет и стал слушать запись допроса. Заседание должно было начаться в восемь утра, и Циля готовила материалы. Усталость его была уже запредельной, а ведь предстояло еще заседание и, разумеется, нагоняй от начальства. У следователя до сих пор не было четкого представления, кто из допрашиваемых врал, а кто говорил правду. Из-за этого он снова начал злиться на себя.
«Идиот, — возмущался он чуть ли не вслух, — фантазировал о цельности человека, и вот как все повернулось».
Он опустил голову на руки, протер глаза и продолжал размышлять.
«Ну и что из того, что уважаемый профессор вел двойную жизнь? Ну и что из того, что он оказался не столь уж цельным человеком? И что происходит с Майей?»
Он никак не мог избавиться от чувства горькой досады в связи с обнаружившейся двойной жизнью Клейна и при этом не понимал, почему это так его задевает. Интуитивно он чувствовал, что вся эта история не имеет отношения к убийству или имеет лишь косвенное. Это была его личная обида на то, что даже такой человек, как Клейн, оказался далеко не идеален. Ну почему никто не может вести простую, обычную жизнь? Ни он сам, ни другие.
В комнату вошла Циля с подносом, на котором были кофе и свежие булочки. Под мышкой она держала картонную папку.
Глава 17
— Ну так скажи им, что на кассете есть их отпечатки пальцев, мы уже это проходили. Посмотришь, что они скажут, как будут реагировать. Мне что, надо учить тебя, как подловить кого-то? — нетерпеливо сказал Арье Леви. — Клейна отсюда не выпускать, во всяком случае, до того, как он пройдет детектор. Каждый день новые данные, с ума сойти можно!
Начальник полиции округа отпил кофе, все молча ждали. Михаэль все еще был в напряжении из-за ожидаемых вопросов по делу Клейна. К его удивлению, никто не поднял его на смех. Но ведь никто не знает о его обеде с Клейном, о его желании сблизиться с профессором. Никто его не поймет, думал Михаэль. Несколько ночей без сна сделали его весьма ранимым. Он остро почувствовал это на заседании, всплыла даже тоска по Майе.
— Я хотел бы, чтобы мы собрались еще раз сегодня, перед тем как ты улетишь, а ты уже можешь идти за деньгами, все остальное сделают в отделе кадров, — сказал Арье Михаэлю. — А ты что скажешь? — обратился он к Авидану, офицеру следственной группы.
В девять тридцать утра перед Михаэлем сидела Рухама Шай. Она мигала и с подозрением смотрела на магнитофон.
— Я никогда этого не слышала, — повторяла она, — никогда.
— Но на кассете есть ваши отпечатки пальцев, — настаивал Михаэль.
— Не знаю, — она стала заламывать руки, — у меня нет объяснений этому. Я в последний раз видела Шауля в четверг утром, в его университетском кабинете, и в машине с ним не была. Я не знаю, как это объяснить.
Михаэль вынул кассету из магнитофона и положил на стол перед ней.
В ее глазах блеснула искра.
— Я не уверена, — сказала она испуганно, — но, может, я ее уже видела, не помню где. У Шауля в кабинете или у него дома? Я не помню. Или у Тувье? Нет, не знаю. Я не уверена, что это та самая кассета, но мне кажется, что я видела похожую и на ней ничего не было написано — может, у Тувье, когда он доставал ключи из своей папки?
Она говорила искренне. Михаэль внимательно смотрел на нее: вряд ли она сознавала, какое у нее сейчас выражение лица.
Он подумал: каким образом кассета могла попасть к Тувье? — и вдруг его озарило.
— Вы знаете, когда ваш муж встречался с Идо перед его гибелью? — спросил он.
Рухама Шай молча рассматривала свои руки, затем сказала:
— Они встречались и в университете, они каждый день встречались.
— Что значит «и в университете»?
— После семинара, в среду вечером, Идо пришел к нам домой. Он хотел поговорить с Тувье, но я не знаю, о чем они говорили, потому что пошла спать.
Она говорила быстро, будто не хотела взвешивать — навредят ли ей ее слова или, напротив, помогут. Михаэль снова вглядывался в ее детское лицо, губы, искривленные жалобной гримасой, мешки под глазами. Он знал, что она почти все время спит. Все ее страхи, ужас последней недели — все это вылилось в беспрерывный сон.
— С работы — домой, спать: никаких покупок, никакой готовки, никаких людей, ничего! Она ведет себя как очень больной человек, — рапортовал Альфандери от имени наблюдателей, — уже больше недели так. Если бы в доме не были слышны звуки шагов, можно было подумать, что там никого нет. Она вообще не разговаривает с мужем, а по телефону они говорят только о работе, и только друг с другом, ей никто не звонит, — говорил Альфандери, когда они слушали запись допроса.
Михаэль подумал, что так ведут себя люди, утратившие смысл жизни.
Не раз он припоминал то, что сказала Рухама на одном из допросов:
— Когда-то, до того как я познакомилась с Тирошем, я вообще не знала, что в жизни можно что-то терять. А теперь я знаю, что терять мне больше нечего.
Ее лицо было красноречивым подтверждением этих слов.
Когда она вышла из кабинета, Михаэль заглянул в свой дневник. Воскресенье, 29 июня.
Тувье Шай просил отложить встречу на час. У него приемные часы, вежливо извинился он перед Цилей. Теперь в кабинет должна была войти Рут Додай, и у Михаэля было ясное ощущение того, что за этим последует. Целую неделю общаясь с людьми из литературного мира, он, как ему казалось, уже хорошо представлял себе их образ жизни, природу их страхов и опасений.
Даже нервное движение, с каким Рут глянула на часы, войдя в кабинет, он мог предвидеть. Она спешила домой, чтобы отпустить няньку, и, судя по всему, не слишком соблюдала шиву[23].
Михаэль вглядывался в ее круглое лицо, видел голубое трикотажное платье, открывающее полные плечи[24], круглые очки, через которые смотрели карие, грустные и умные глаза, и вспоминал ту субботу, когда он появился у нее вместе с Узи Римоном. Выражение ее лица почти не изменилось с тех пор, как она получила известие о гибели мужа. В ее глазах была грусть, но не было никаких следов бессонницы.
— Эта пышечка оказалась очень черствой, — сказал о Рут Белилати.
На заседании следственной группы он рапортовал о данных наружного наблюдения:
— У нее постоянно находится девушка, что сидит с ребенком, думаю, она переехала туда жить, это подруга Рут по службе в армии. И родители ее прибыли из-за границы, так что в квартире все время есть люди. Она ни на минуту не остается одна.
Рут смотрела на кассету, не дотрагиваясь до нее. Она сказала, что не знает, откуда эта кассета, ей кажется, что она ничем не отличается от других. Идо хранил их у себя, она к ним никакого отношения не имела. Она понятия не имеет, как попали туда отпечатки ее пальцев.
Ей не знаком голос, цитировавший стихи Тироша.
— Я уже говорила вам, — объясняла она устало, — тысячу раз вам говорила, что Идо не рассказывал мне о том, что он делал в Америке. Он вернулся оттуда совершенно безумным.
Она не знала, в котором часу Идо вернулся домой после факультетского семинара. Поздно. Она проснулась, когда он включил свет в спальне.
— Я перестала его расспрашивать, поскольку на все вопросы он отвечал неохотно, нервничал, и я чувствовала себя виноватой. — Она разрыдалась. — Я так рада была, что он поехал в Эйлат заниматься подводным плаванием, что у него будет возможность отдохнуть, успокоиться после всего этого, и, кроме того, — она сняла очки, — был еще Шауль.
Она смущенно замолчала. Михаэль понимал: не станет же она говорить о том, как с удовольствием готовила себе свободный вечер без мужа, чтобы завести роман.
— Я хотела, чтобы Идо не было дома, потому что его тяжело было выносить. И теперь я чувствую себя такой виноватой!
Она опустила голову на сплетенные над столом кисти рук и снова расплакалась. Глядя на ее руки, шею, на волосы, перехваченные толстой резинкой, на нежную и белую, как у младенца, кожу, Михаэль подумал, что она в ближайшие годы найдет утешителя, не будет долго в одиночестве. Он не находил в себе жалости к ней.
— Насчет этих баллонов — Тирош на этот раз не спускался в кладовку?
— Я уже говорила, вы во второй раз спрашиваете. Откуда мне знать, кладовка внизу. Мне он ничего об этом не говорил. Вы что, думаете, он мог наполнить их газом? Вы думаете, он так был во мне заинтересован, что готов был избавиться от моего мужа? Это настолько нелепо, — она вытерла глаза, — и, кроме того, — сказала она с внезапным просветлением, — ведь он же умер раньше, чем Идо, так как же он мог бы…
Вдруг она замолчала. Затем нерешительно произнесла:
— Вы хотите сказать, что он зашел в кладовку и наполнил баллоны до того?.. Зачем? Зачем ему было это делать? Объясните.
Михаэль собирался сказать, что допросили всех соседей и никто ничего не заметил. Но тут раздался звонок черного, внутреннего телефона.
— У нас тут есть интересный список. Прежде чем Шай зайдет к тебе в кабинет, я тебе хочу кое-что показать, — сказал Рафи Альфандери, — тут есть нечто очень странное.
— Я уже закончил, — сказал Михаэль, — ты можешь зайти.