В доме всегда звучала незнакомая Михаэлю музыка, и он застыдился своего невежества, когда на его нерешительный вопрос: «Что это там играет?» — отец Узи удивился:
— Ты действительно этого не знаешь? В твоем возрасте?
До сих пор при звуках «Лебединого озера» Михаэль вспоминает то свое смущение.
Беседы в доме обычно проходили по инициативе матери. Она мягко пыталась разговорить отца, и, когда ей это удавалось, он делился воспоминаниями о своем детстве, проведенном в Европе, и впечатлениями о путешествиях по разным странам.
Оба родителя часто с легким юмором вспоминали о своей бедности, и Михаэль, который был тогда в том же возрасте, что Юваль сейчас, возвращаясь от них, испытывал ощущение близкого контакта с новым для него миром, что так отличался от того, в котором он жил. Михаэль был переполнен впечатлениями от встречи с милым, любезным человеком — большим художником, который вел себя по-детски непосредственно, в ком не было и тени чванства, и с его женой, открыто излучавшей сексуальность, что весьма смущало Михаэля.
Теперь тогдашние ощущения — буря чувств — превратились просто в приятные воспоминания. Но в то время он испытывал к Узи жгучую зависть и никак не мог понять, в чем причина его непрестанных вспышек гнева по отношению к родителям. Он не понимал, как Узи, выросший в таком доме, мог быть так далек от своих родителей.
Михаэля очень удивляли напряженные отношения приятеля с матерью, которая явно раздражала его. В тех редких случаях, когда мать Узи приходила в школу на родительские собрания, Узи испытывал неудобство, он безучастно глядел куда-то вверх — стеснялся ее плохого иврита, того, что приходилось переводить обращенные к ней вопросы учительницы, ее головного платка, открытой улыбки. При этом он сам расстраивался из-за собственной стеснительности, ему было стыдно, что учителя и друзья замечают это. На месте Узи он совсем иначе относился бы к таким родителям, думал Михаэль.
Прошли многие годы, прежде чем Михаэль смог понять, в чем же было дело. Узи тяготился славой отца, ненавидел и одновременно любил мать и не мог преодолеть своих чувств. Родители возлагали на него большие надежды, и он понимал, что, скорей всего, не сможет их оправдать. Так и случилось. Он уже много лет жил в Эйлате, руководя клубом подводного плавания, и стал хорошим знатоком жизни подводного мира Красного моря, несмотря на то что так и не дал себе труда изучить что-либо досконально.
Узи часто менял женщин. Михаэль как-то встречался с одной из них.
Все его женщины сохраняли с ним дружеские отношения и заботились о нем и после того, как он с ними расставался. Причем инициатива расставания принадлежала им. Его вторая жена, Ноа, которая родила ему единственного сына, упросила Михаэля встретиться с ней в Иерусалиме.
Извиняясь, она сказала при встрече, что много слышала о нем от Узи и просто не понимает, почему они не поддерживают отношений. Так Михаэль, к своему удивлению, узнал, что Узи не только не забыл его, но и с теплотой вспоминает. А он-то полагал, что Узи вычеркнул его из памяти, что он стыдится и ненавидит своего школьного друга.
Они сидели тогда с Ноа в маленьком кафе.
— Почему вы все эти годы не встречались? — недоумевала Ноа. — В этом, наверно, есть какая-то жуткая тайна.
Михаэль молчал, улыбаясь ей самой обаятельной из своих улыбок, и она перестала докучать ему вопросами.
В тот момент он ясно и с болью припомнил, как Узи случайно узнал о том, что его мать — а она была тогда моложе, чем они сейчас, — оказалась реальным воплощением мечты Михаэля об опытной женщине, которая, как говорилось в книжках, «избавила бы его от тягот девственности».
Даже спустя пятнадцать лет после той сцены при встрече с Ноа Михаэль не мог спокойно вспоминать растерянность Узи, когда тот открыл дверь и увидел своего лучшего друга и свою мать лежащими вместе на тяжелом ковре. Узи захлопнул дверь, не сказав ни слова.
Тогда Михаэль пытался оправдаться тем, что он не ожидал внезапного — в тот же день — возвращения Узи, отправившегося после окончания школы путешествовать «в поисках душевного покоя». Хорошо хоть Узи не знал, что связь приятеля с его матерью длится уже полтора года, утешал себя Михаэль. И все же с тех пор он больше не мог смотреть Узи в глаза.
Ноа жаловалась Михаэлю на замкнутость бывшего мужа, на трудность жизни с ним, погруженным в себя, как погружены в воду его любимые водные растения. Лишь тогда, после встречи с Ноа, Михаэль впервые подумал, что восстановить отношения с Узи вполне возможно.
К своему удивлению, когда он решил позвонить Узи в клуб на прошлой неделе — спустя пять лет после встречи с Ноа, и дрожащей рукой набрал номер, то услышал в голосе приятеля неподдельную радость. В первый вечер они вспоминали прошлое, много смеялись. О родителях Узи они не говорили. Михаэль узнал еще лет десять назад о смерти отца Узи — после тяжелой болезни. От школьной подруги Михаэль услышал и о том, что жена преданно ухаживала за больным до его последних минут, после чего вышла замуж и переехала в Париж.
Сам Узи о матери не вспоминал, говорил лишь о смерти отца, и то случайно, к слову, и Михаэль, стремясь вернуться в памяти к тем событиям, почувствовал глубокое разочарование. Узи явно избегал затрагивать больные темы, отшучивался, порой грубовато. Даже бутылка вина, которую они тогда прикончили вдвоем за прекрасным ужином, приготовленным Узи, не помогла разрядить атмосферу.
Михаэль впервые заметил сходство между Узи и его матерью — в очертаниях губ, в разрезе глаз. Ему казалось, что он ощущает даже запах, исходивший от его матери, — тот замечательный запах, который он напрасно искал во всех своих женщинах и нашел только у Майи. Но Узи пахнул морем.
Михаэль испытал облегчение и даже радость при встрече с Узи. Он обнаружил, что приятель пополнел и начал лысеть. И в этом было что-то утешительное. Но выглядел Узи по-прежнему молодо, поскольку вел спортивный образ жизни, загоревший, с густой бородой и вечно смеющимися глазами. Сейчас, однако, в его глазах было паническое выражение.
— Что все-таки случилось? — спросил Михаэль.
Узи не понимал, в чем дело. Он указал на снаряжение утопленника:
— Они забрали баллоны, может, в них была течь. Я спросил его перед погружением, все ли в порядке. Он ответил, что проверял снаряжение два месяца назад. Не знаю, что там стряслось, ведь он был не один, а с инструктором. Надо подождать проверки. Такие вещи могут человека подкосить. Я жду, пока все уйдут отсюда. А вот и твой сын.
Михаэль взглянул на сына, сидевшего неподалеку; тот снимал с себя водолазное снаряжение — ласты, черный костюм и все это время внимательно слушал Гая — инструктора, который помогал ему, непрерывно болтая и жестикулируя.
Лишь увидев сына живым и невредимым, Михаэль понял, как он волновался за него.
— А кто этот парень, что утонул? — спросил он Узи.
— Он из Иерусалима, — рассеянно ответил Узи, — но не коренной житель. Его звали Идо Додай, трудный парень, но вроде все было в порядке. Он начал занятия на курсах еще год назад, продвигался медленно — денег не было. Из университетских. Может, как-то обойдется — я жду, что меня вызовут. С ним инструктор поехал. Не знаю, что тебе еще сказать, — у него жена и маленькая дочь… Авось как-то выкарабкаемся, — добавил Узи слабым голосом, — оборудование у него не наше, у кого-то взял или в подарок получил, когда начал заниматься на курсах, не знаю от кого. О баллонах тоже ничего не знаю. Может, была течь…
— А может, с трубками что-то было не в порядке? — Михаэль вспомнил ту статью в журнале.
Узи внимательно посмотрел на него:
— С каких это пор ты заделался знатоком подводного снаряжения? Ты и в этом специализируешься?
Михаэль протянул другу журнал и вдруг отчетливо вспомнил их совместную подготовку к экзамену по истории — толстенные книги, которые надо было проштудировать. Уже первая из них вызывала в Узи непреодолимую дремоту. За то время, пока Узи с трудом одолевал одну книгу, Михаэль успевал проработать пять других.
Узи начал рассказывать о происшествии инструктору Юваля Гаю, Юваль тоже внимательно слушал. Гай — молодой рыжеватый парень — реагировал бурно. Веснушки на его лице проступали все явственней по мере того, как он бледнел.
Слыша термины специалистов «атмосферное давление», «клапаны», Михаэль думал лишь о том, как отговорить сына от повторного погружения. Было жарко, Михаэлю захотелось окунуться в морскую голубизну, но он подумал, что на фоне случившейся трагедии это будет выглядеть некой демонстрацией.
Все решилось само собой, когда Узи объявил, что погружений больше не будет. Он собрал инструкторов — четверых загорелых парней, которые выглядели так, будто никогда не носили никакой одежды, кроме плавок. Они уселись в конторе клуба вокруг стола с телефоном.
Михаэля вдруг охватила острая тоска по прошедшим годам юности, по отцу и матери, по «Лебединому озеру», по тому времени, когда первые контакты с европейской культурой буквально обрушились на него вопреки противодействию материнского воспитания.
Они сидели в конторе, ожидая звонка. Узи не хотел уходить, Михаэль остался с ним. Оба молча курили, пепельница все наполнялась. Телефон зазвонил лишь в четыре часа пополудни. Узи ждал второго звонка и сильно закашлялся, прежде чем взять трубку.
Михаэль слышал: «Да», «нет», «понял» и навострил уши, когда Узи сказал:
— Как, по-вашему, я должен этим заниматься? Конечно, я могу туда поехать, я и сам чувствую, что надо это сделать.
Опустив глаза, Узи спросил Михаэля, не хочет ли тот вернуться в Иерусалим сегодня и прихватить его с собой.
— Можно прямо сейчас, если вы не против немного сократить ваше пребывание здесь.
Михаэль вышел поискать сына, тот не стал возражать. Они отправились к Узи домой, чтобы забрать свои вещи. По дороге Юваль сказал:
— Мне довелось перекинуться парой слов с этим парнем, Идо, и мне показалось, что он — в полном порядке. Он сказал, что изучает литературу в университете.