Когда Пол Коутс в развевающейся белой рясе поднимается на кафедру, Харди скрещивает руки на груди. Он сам не знает, чего ищет, – обычно это признаки тревоги, вины или каких-то ухищрений, – но вместо этого видит человека, который буквально оживает перед аудиторией.
– Мы собрались здесь, чтобы разделить наше горе и воздать должное жизни Джека Маршалла, – говорит Коутс. – Благословенны те, кто скорбит, ибо они будут утешены.
«Черта с два!» – думает про себя Харди.
– Джек Маршалл был хорошим человеком. И невиновным человеком, как стало понятно после его смерти. Владельцем местного газетного магазина и командиром Морской бригады, который присматривал за детьми на земле и оберегал их в море. А как же мы с вами? Это мы позволили марать его честное имя и запугивать его. Нас не оказалась рядом, когда он в нас нуждался. Поэтому сегодня, воздавая должное Джеку, мы также должны признать: некоторые из нас подвели его. – Он настолько открыто переводит свой взгляд на Харди, что головы поворачиваются в его сторону. – Как подвели и Дэнни Латимера. Вторая заповедь гласит: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». В эти самые мрачные времена мы должны быть лучше. И обратимся в ничто, если не будем обществом близких людей.
Харди надеется, что его злость не отражается на лице. Коутсу прекрасно известно, что он был единственным, кто поддержал Маршалла, однако, многократно повторяя это «мы», он принимает сторону тех, кто показывал на Джека пальцем и бросал в него камни, создавая видимость альянса, которого на самом деле нет и в помине. Лукавый мерзавец! Он думает о том, как идет проверка его прошлого, и мысленно отмечает для себя сделать на это упор.
В конце службы с произнесением общего «Аминь» происходит заминка, когда люди неопытные поспешно заканчивают свои молитвы в хвосте тех, кто хорошо знает церковный протокол.
Миллер присоединяется к нему во время короткого перехода к гостинице «Трейдерс» на поминки.
– Итак, – начинает он, смущенный следами поплывшего макияжа на ее щеках. – Вам нужно…
– …приглядывать за каждым и сообщать, если я увижу что-то необычное, – на память декламирует она. – Это я уже усвоила.
Харди еле сдерживается: если бы она, блин, внимательно его слушала, не пришлось бы столько раз все это повторять!
В набитом посетителями баре его появление вызывает состояние повышенной боевой готовности. Он замечает, что Пол Коутс, похоже, едва ли не единственный, у кого нет в руках спиртного. Это чтобы сохранять контроль, когда все остальные его теряют? Он явно наслаждается всеобщим вниманием, охотно пожимая руки незнакомым людям, которые благодарят его за прекрасную службу.
– То, что вы устроили поминки по Джеку Маршаллу здесь, – говорит Коутс Бекке Фишер, когда она берет у него из рук пустой бокал, – это очень по-христиански.
– Звучит забавно, потому что я – дремучая безбожница, – подмигивает она ему.
Они дружно смеются, и смех этот предполагает более глубокие отношения, чем те, о которых известно Харди. Если бы он знал, что планка установлена так низко, то, возможно, и сам предпринял бы какие-то действия, приударив за ней. Но о вкусах не спорят.
В общем гуле наступает короткое затишье, какое-то неуловимое движение воздуха, которое теперь наступает всегда, когда появляются Латимеры. Но на этот раз это сопровождается еще и дополнительным трепетом; Харди догадывается, что причиной являются те, кто знает о романе Марка с Беккой. Бэт приближается к барной стойке с высоко поднятой головой.
– Мне белого вина. И пива моему мужу, – говорит она.
Бекка только кивает. Марк выглядит так, будто мечтает испариться.
Коутс постепенно продвигается сквозь толпу, и это в конце концов уводит Харди из бара в атриум. Он замечает пастора посредине лестницы, когда тот увлеченно разговаривает с Томом Миллером. В голове у него звучит сигнал тревоги, и он начинает проталкиваться через толпу в их сторону.
Едва он становится на нижнюю ступеньку, как изображение викария с мальчиком вдруг начинает расплываться. «Только не сейчас и только не здесь!» – думает он. Не считая разве что пресс-конференции с телевидением, трудно вообразить себе более неподходящее место для приступа. Харди пытается преодолеть это состояние усилием воли, но в глазах у него двоится, ноги подкашиваются. Он тяжело облокачивается на столик с напитками, который с треском разваливается. Все разговоры мгновенно умолкают, слышится саркастическое хмыканье, и кто-то насмешливо заявляет, что кое-кому, похоже, уже хватит. Харди, пролив чье-то пиво, невероятным усилием остается на ногах. К моменту, когда в глазах появляется резкость и он вновь смотрит на лестницу, Коутс уже ушел. Он оглядывается по сторонам в поисках Миллер, но ее нигде не видно. Тогда он тащится вверх по лестнице и садится на ступеньку рядом с Томом. Если он нащупает что-то, что вызовет сомнения, они потом сделают все должным образом, по инструкции.
– Выходит, вы ладите с Полом? – спрашивает он.
– Вроде да. – Том явно чувствует себя неуютно.
– А Дэнни, он тоже с ним ладил? Они беседовали по душам? Или, может быть, встречались где-то, кроме компьютерного клуба?
Том уже открывает рот, чтобы что-то ответить, но тут появляется Джо Миллер с выражением Заботливого Родителя на лице: что бы ни собирался сказать Том, теперь он уже этого не скажет.
– Мы просто разговариваем, – заявляет Харди.
– Надеюсь на это, – отвечает Джо. – Он все-таки только что потерял своего лучшего друга.
Том вскакивает на ноги.
– Сколько можно это твердить! Не был он моим лучшим другом. Я ненавидел его. И, если вы действительно хотите знать, я даже рад, что он умер.
Том заливается слезами и вылетает из комнаты, оттолкнув по пути худую, болезненного вида женщину в черной шляпке с вуалью. Раздражение Джо сменяется досадой, и на щеках его появляются красные пятна. Через секунду он уже спускается с лестницы и бежит, насколько это позволяет толпа, за Томом к выходу. Харди чувствует себя слишком разбитым, чтобы преследовать их. Не нужно было ему подходить к Тому. Но он особо и не подталкивал мальчика к такому взрыву эмоций. Он мысленно возвращается к шеренге своих подозреваемых. Теперь перед ним четверо мужчин, а затем он позволяет своему мысленному взгляду включить сюда и фигурку маленького мальчика.
Вероятно, на Тома так подействовало напряжение этого расследования. Напряжение от потери друга и оттого, что он неделями почти не видит мать. Или все-таки?.. По тому, как идет следствие, Харди уже не может позволить себе исключить ничего.
Он снова переключает свое внимание на Пола Коутса.
Журналисты следили за Харди, пока тот следил за толпой. Карен Уайт особенно заинтересовал его интерес к Полу Коутсу, он просто глаз с него не сводил.
– Вы только гляньте на это, – говорит Карен Мэгги. – Думаю, наш пес отыскал себе новую косточку.
– Пол Коутс? – удивляется Мэгги. – Нет…
– Сами посмотрите, – продолжает настаивать Карен. – Теперь он вцепится в викария, виновен тот или нет. Если Алек Харди что-то вбил себе в голову, с этим уже ничего не поделаешь. Он настолько увлекается отдельным аспектом дела, что у него резко сужается поле зрения – туннельное ви́дение. Он никогда не видит одновременно две стороны одной истории, и в этом его проблема.
– Хм… – с кривой ухмылкой произносит Мэгги. – Собственно говоря, я знаю еще одного такого человека.
Карен оглядывает толпу, но так и не понимает, кого имела в виду Мэгги. А когда снова переводит взгляд на Пола Коутса, тот уже исчез.
По дороге обратно в церковь Святого Эндрю она проходит мимо женщины в вуали, которая на автобусной остановке, вероятно, ждет такси, чтобы вернуться в Таунтон. Жаль, что она не из прессы: они могли бы поехать туда вместе и поделить расходы. Женщина делает шаг в ее сторону.
– Карен Уайт? – спрашивает она.
Возможно, она все-таки из прессы. Карен широко улыбается.
– Простите, мы знакомы?
Вместо ответа женщина поднимает вуаль. Карен непроизвольно ахает. Светлые волосы оказываются прилизанным шиньоном, а все лицо ее изрыто бесчисленными прожилками блестящих розовых шрамов, пронизывающих белую плоть. Черты ее лица кажутся знакомыми, но ускользают, как будто Карен смотрит на сестру или мать кого-то, кого видела лишь раз в жизни. Сказать трудно, ведь лицо перекошено, как будто оно сначала было расплавлено, а затем восстанавливалось. Все эти заключения Карен делает в считаные секунды и только потом замечает яростный гнев, которым горят глаза женщины. Она отклоняется назад. К моменту, когда Карен понимает, что происходит, уже слишком поздно: на щеку ей приземляется теплая и густая слюна плевка.
– Такие, как вы, внушают мне отвращение, – говорит женщина. Ее трясет.
На автобусную остановку подъезжает серый «воксхолл». Водитель открывает пассажирскую дверцу, и Ровена Маршалл садится в машину, даже не оглянувшись на Карен Уайт.
44
Люди продолжают говорить Бэт, что время – лучший лекарь. Но что происходит, если время сломалось? Некоторые часы проходят за одно мгновение, некоторые минуты тянутся вечность. Бэт кажется, что ее сознание напоминает картину Сальвадора Дали, на которой часы расплавились и дрябло обвисли. После того как Дэнни вырвали у нее, время потеряло свою форму. Хлоя занята собственной жизнью, жизнью подростка. Даже в горе она живет все теми же долгими, ленивыми и беспорядочными днями школьных каникул. Когда Марк вернется к своей работе, его жизнь приобретет другой вид спонтанности – это будет быстрая реакция на срочные вызовы. Но Дэнни… Его жизнь продолжала оставаться ее жизнью, определяя все ее бытие. Суточный ритм – школа, футбол, плаванье. Завтрак, ленч, чай. Эти вещи по-прежнему определяли каждый ее день в большей степени, чем работа.
Ребенок решит этот вопрос. Ребенок вновь придаст времени его форму: сначала он отмеряет его своим ростом в ее все набухающем животе, а затем наступит рутинное рабство ухаживания за ним. Он станет причиной, ради которой стоит вставать по утрам. И внесет смысл в постоянные пробуждения по ночам.