Утро выдалось чудесное – в лучшем смысле этого привычного выражения. Солнце поднялось в чистое голубое небо, и хотя легкий намек на излишнюю ослепительность мог бы послужить предостережением о досадной дневной жаре, в настоящий момент деревня с наслаждением купалась в теплых и ласковых лучах.
Извинившись, что вынужден предоставить гостя самому себе, Пол Расселл удалился в свою приемную – навстречу сегодняшней порции грудных хрипов, мышечных ревматизмов и бесчисленных, хоть и привычных, мелких недомоганий, какими изобилует жизнь врача общей практики. Тремейну осталось лишь посочувствовать другу. Он знал, что Пол предпочел бы жизнь ученого, увлекательное времяпрепровождение с микроскопом в лаборатории, радостный трепет в обретении и шлифовке навыков поиска мельчайших организмов, угрожающих разрушить чудо человеческого нерва, кости или мышцы, и победу, одержанную над очередным малопонятным проявлением болезни. Но финансовая ситуация и ответственность в браке вынудили Пола заменить микроскоп стетоскопом и расстаться с туманной перспективой славы ученого-медика ради стабильного, хоть и не особо вдохновляющего, дохода врача-терапевта.
Тремейн расположился в шезлонге и приступил к чтению. Как и ожидалось, ничего нового из газет он не почерпнул. Репортеры были осведомлены лишь о тех фактах, какие он знал и сам, и он не сомневался, что в целом знает гораздо больше, чем они. Однако чтение придало мыслям желаемое направление, облегчило размышления в той манере, которая для этого требовалась.
Тремейн вынул трубку и немного неловко раскурил ее. Как обычно, этот процесс стоил ему трех спичек и обожженного пальца. Трубку он курил из принципа. В течение длительного времени его курение было ограничено тремя ритуальными сигаретами в день после еды. Освоить трубку ему не удавалось: при каждой попытке желудок поднимал бунт, – однако Тремейн не сдавался. Без трубки никак нельзя. Он считал, что именно курения трубки ждут от детектива. В конце концов он укротил свою природу до такой степени, что мог в процессе курения сохранять самообладание, но подлинно профессионального удовольствия ему по-прежнему недоставало и постоянным источником раздражения, придавшим ему вид дилетанта, оставались его неизменно неуклюжие старания уплотнить и поджечь табак. Порой дым, жгучей волной хлынув Тремейну в горло, вызывал неудержимый приступ кашля.
Вот и сейчас он закашлялся. А когда поднял голову, то увидел, что на него смотрит Джин, и в ее глазах мелькают насмешливые искры.
– Дрянной табак, – объяснил Тремейн. – Не удалось купить ту марку, какую я обычно курю.
Лукавый блеск в ее глазах сменился широкой улыбкой.
– Не обращайте на меня внимания, Мордекай, – посоветовала Джин снисходительным тоном женщины, знающей о том, что в душе большинства взрослых мужчин живут вечные мальчишки. – Я привыкла наблюдать за Полом. Ему нравится выкурить трубочку, когда викарий заходит обсудить дела прихода. Он говорит, что это придает ему достоинства.
Мордекай Тремейн обвел взглядом руины воображаемых оборонительных стен, которыми окружил себя, уловил юмор ситуации и тоже улыбнулся:
– Только не выдавайте меня, Джин. Я играю в великого детектива.
Он прилежно попыхивал трубкой, позволив мыслям свободно блуждать и без спешки перебирать в памяти действующие лица драмы. Карен Хэммонд, Говард Шеннон… Мартин Воэн.
Воэн. Ему вспомнился этот рослый и крепкий мужчина – властный, какой-то безжалостный. Словно наяву, Тремейн увидел, как крепкие пальцы Воэна сжались на калитке, преграждающей вход на тропу, где убили Лидию Дэр. Воэн выглядел человеком, страсть которого могла с легкостью разорвать оковы самообладания и довести его до крайности, человеком, кому жилось нелегко, и отчасти поэтому способным бурно отреагировать на любое эмоциональное напряжение. Но зачем ему убивать Лидию Дэр? Тремейн выпустил облачко дыма и признал, что этого он не понимает.
Тремейн приятно, но почти без пользы провел пару часов за курением, чтением и размышлениями. И дошел до точки, когда сообразил: если он будет и впредь выстраивать версии на фундаменте своих ограниченных познаний, они приведут его в опасную сферу чистейшего вымысла. В этот момент к нему подошел Пол.
– Привет, Пол! Исцеление состоялось?
– Ну, я уже прописал все пилюли и укрепляющие средства с железом, какие только мог, – с улыбкой отозвался врач. – Обычно в такой час я выхожу покопаться в саду. Это не дает мне расплываться в талии и избавляет от необходимости назначать самому себе таблетки для пищеварения.
В дальнем конце сада находился небольшой сарай для хранения садовых и прочих инструментов. Расселл толкнул дверь.
– Вооружусь-ка я лопаткой! – воскликнул он. – Понаклоняться немного мне не повредит.
До Тремейна вдруг донесся его сдавленный возглас из сарая.
– Что такое? – крикнул Тремейн.
– На меня обрушилось проклятие полтергейста! – заявил врач, появляясь в дверях. – Вы только посмотрите!
Тремейн поднялся с шезлонга, подошел и заглянул в сарай:
– Что же он натворил, этот полтергейст?
– Видите башмаки? Два дня назад я искал их везде, но они как сквозь землю провалились. А теперь – вот, пожалуйста, стоят на самом видном месте, словно издеваются надо мной!
– Вы, наверное, смотрели прямо на них, но не замечали. Подобное часто случается.
– Нет, я точно помню: в последний раз, когда я смотрел, их здесь не было.
Мордекай Тремейн перевел взгляд на упомянутую обувь, валявшуюся как попало там, где ее небрежно бросили, – посреди деревянного пола в сарае. Это были просторные сомерсетские башмаки на ремешках и деревянных подошвах. Тремейн наклонился, чтобы рассмотреть их.
– Лучше обуви для того, чтобы весной и осенью работать в саду, и придумать невозможно, – произнес он.
Обведя беспечным взглядом сарай, Мордекай постарался спрятать улыбку. Оставалось лишь надеяться, что Пол гораздо бережнее, чем с садовым инвентарем, обращается со своими медицинскими инструментами, когда его вызывают на консультацию в больницу на окраине Кингсхэмптона. Грабли, вилы, лопаты, садовые совки разных размеров были кучей свалены в одном углу, а в другом собирало пыль и паутину покосившееся нагромождение цветочных горшков и леек. Повсюду валялись деревянные ящики для рассады.
Посмотрев в полуоткрытое окно, Тремейн заметил, как Джин с сумкой в руке выходит из дома и шагает к калитке, явно направляясь за покупками в деревню.
– Вон ваш полтергейст, Пол, – сказал он. – Наверное, Джин поставила их на место.
– Вероятно, – жизнерадостно откликнулся Расселл. – Но я предпочел бы считать, что это был все-таки полтергейст. Вот это алиби так алиби! И незачем объяснять, почему я вечно устраиваю беспорядок и что-нибудь теряю!
Он занялся ближайшей цветочной клумбой: принялся рыхлить почву и полоть сорняки с быстротой и точностью хирурга, обходя высокие люпины и львиный зев.
– Ну как, версии уже есть? – спросил Пол, оглядываясь через плечо.
– Десятки, – ответил Тремейн. – И все никуда не годятся. Я тут размышлял о Воэне.
– О Воэне? – Расселл вскинул голову. – В каком смысле?
– Да пока ни в каком. Они с Лидией Дэр были, видимо, близкими друзьями.
– Полагаю, то же самое можно сказать почти обо всех нас. Раньше мы были веселой и дружной маленькой компанией.
Неужели ему почудилась нотка неискренности в словах доктора, какой-то оттенок фальши? Тремейн не мог дать определенного ответа, вспомнив страсти, которые он мельком видел вчера вечером. Наверное, Пол проявил осторожность в словах из преданности друзьям и нежелания признавать, что и в этом райском саду водятся змеи.
– Пожалуй, – произнес Тремейн. – Как вы думаете, можно сказать, что его… ну, допустим, встревожило известие о помолвке Лидии?
– Нет, что вы! Воэн был рад, как и все мы.
– Ее жених, Джералд Фаррант, виделся с Воэном?
– Да, несколько раз. А что? – Пол Расселл оторвался от прополки, выпрямился и уставился на Тремейна озадаченно и с сомнением. – Уж не хотите ли вы сказать, что ваш подозреваемый – Воэн?
В последнее слово он вложил все свое недоверие, будто это предположение казалось ему совершенно немыслимым.
– Я и не говорил, что кого-то подозреваю, – возразил Мордекай Тремейн. – Просто задаю вопросы на случай, если ответы на какие-нибудь из них будут полезными. – И он сменил тему, не дожидаясь дальнейших расспросов: – Пол, я не прочь познакомиться с Филиппом Хэммондом. Когда может представиться случай?
– Это легко устроить. Сегодня репетиция. Почему бы вам не побывать на ней? Там вы и увидитесь со всеми, в том числе и с Филиппом. По крайней мере, если он придет. Репетиции он порой пропускает. Это не всегда удобно, но дела часто удерживают его в Лондоне. Обычно Филипп звонит Карен днем и сообщает, если не сможет вырваться.
Продолжая разговор, они зашагали рядом по садовой дорожке. Доктор, похоже, забыл о своих намерениях разделаться с сорняками на цветочных клумбах.
– Как дела с постановкой? – поинтересовался Тремейн. – Пока вас все устраивает? «Для убийства есть мотив» – не припоминаю пьесу с таким названием… Это не ее, случайно, ставили в Уэст-Энде?
– Честно говоря, не знаю. Воэн, наверное, расскажет вам о пьесе больше, чем я.
– Воэн? Он тоже играет в ней?
– Да, причем хорошо. За эту постановку мы взялись по его предложению. Он подумал, что было бы неплохо организовать что-нибудь по этой части в пользу сиротского приюта, и мы согласились. И сам где-то раздобыл пьесу. Мы выбрали комитет, распределили роли – так все и началось.
Они уже дошли до конца дорожки, находились в нескольких ярдах от шоссе и собирались двинуться обратно, как вдруг раздался голос:
– Доброе утро, Пол!
Доктор обернулся:
– О, приветствую, Эдит! Доброе утро.
Эдит Лоррингтон одарила Мордекая Тремейна улыбкой и дружеским кивком, и тот улыбнулся ей в ответ.
– Доброе утро, мисс Лоррингтон. Вижу, вы решили выйти и порадоваться солнышку.