Воэн играл роль Роберта Барнетта – адвоката, влюбленного в девушку намного моложе его самого. Роль этой девушки досталась Филлис Голуэй. Увидев ее, прелестную и милую, на сцене, Тремейн отметил: неудивительно, что холостяк средних лет, которым, по замыслу автора, должен быть Воэн, влюбился в нее. Будь сам Тремейн тридцатью годами моложе, он с удовольствием последовал бы этому примеру.
Поначалу ситуация в пьесе складывалась благоприятно для Барнетта, но вскоре удача отвернулась от него. Молодой соперник (Джеффри Маннинг) бросил ему вызов. Девушка, если и не влюбленная, то не имевшая ничего против Барнетта, засомневалась. Она не была уверена, что готова связать свою жизнь с человеком намного старше ее, обладающим укоренившимися привычками.
Драма устремилась к кульминации. Ревность постепенно разъедала душу Барнетта, пока не поглотила его, не превратив из мыслящего человека в хитрого безумца, жаждущего мести.
Тремейн уже знал, каким будет следующий ход. Роберт Барнетт убьет девушку. Мартин Воэн убьет Филлис Голуэй. Мартин Воэн убьет Лидию Дэр. Мартин Воэн убил Лидию Дэр…
Та же самая цепочка мыслей выстроилась в голове всех присутствующих в зале. Причина, по которой Мордекай Тремейн не понял того, о чем остальные догадались гораздо раньше его, только теперь стала ясна. В отличие от других у него отсутствовало преимущество: прежде он не видел пьесы и не знал, что Воэну досталась в ней роль убийцы.
А среди тех, кто знал об этом, был, конечно, и сам Мартин Воэн. Вот почему он господствовал на сцене с самого начала и продолжал господствовать сейчас. Он вел себя так же, как в разговоре с инспектором Бойсом и с самим Тремейном сегодня днем: умышленно агрессивно. Воэн выставлял напоказ параллель между своей игрой на сцене и поступками, которые, как он знал, приписывают ему в действительности. Он потрясал ею, как тореадор на арене красным плащом, подстрекая животное ринуться в атаку. Только быком на сей раз являлись невысказанные обвинения.
Убийство в пьесе было совершено демонстративно, с вызовом. Громовым голосом произнеся свои реплики, Мартин Воэн вонзил в жертву нож со свирепой жестокостью, выдавшей его. При любых других обстоятельствах его игра потрясла бы зрителей, но воспоминания о подлинной трагедии были еще слишком свежи для отвлеченной оценки убийства, сыгранного на сцене. Оно выглядело перчаткой, брошенной к ногам тех, кто его видел.
Этим преступлением пьеса не заканчивалась. Напротив: до того как занавес опустили в последний раз, произошло еще две насильственных смерти. Пьеса «Для убийства есть мотив» собрала целый урожай трупов. Однако слава досталась Воэну – по крайней мере, сегодня вечером. Перед всплеском его ревности – точнее, изображения и ревности, и кровавой кульминации страсти, – прочие преступления бледнели, отступали и теряли значимость. Они являлись побочными линиями, поддерживавшими центральную драму; им недоставало энергии, сравнимой с неистовым реализмом, который Воэн вложил в свою игру.
Тремейн подверг пьесу придирчивому изучению. Какого эффекта стремился добиться автор? Разумеется, он делал ставку на остроту сюжета как способ развлечь публику, но в пьесе чувствовалась не только она. Убийство было проанализировано. Предпринята попытка исследовать скрытую психологию убийства, произвести как бы вскрытие умов тех, кто его совершил.
Карен Хэммонд тоже играла убийцу. Ее жертвой стал Говард Шеннон. Тремейн почти посочувствовал этому упитанному мужчине. Одна из сцен заканчивалась тем, что его «труп» обнаруживали в кофре, поставленном у самой рампы. Неудивительно, подумал Тремейн, что костюм Шеннона вечно измят! Он вынужден на каждой репетиции проводить время в неудобном положении внутри кофра, ожидая, когда его «обнаружат». Попытка воспроизвести все детали выглядела старательной – Шеннона действительно находили внутри кофра.
Мотив этого «убийства» тоже был знакомым. Шеннон играл роль неверного мужа, которого убила измученная ревностью и отчаявшаяся жена. Другая женщина на сцене так и не появилась, однако диалог предполагал ее присутствие настолько недвусмысленно и умно, что положение обманутой жены постепенно становилось невыносимым. Ситуация, созданная упоминаниями о событиях и лицах, не фигурирующих на сцене, напомнила Тремейну пьесу «Ревность» французского автора Луи Вернея – поистине маленький шедевр, в котором участвовали всего два персонажа, а ход событий был воссоздан диалогом.
Третьей «жертвой» стала Полин Конрой. Тремейн, втайне стыдясь своей черствости, не испытал сочувствия к ней. Вероятно, его реакция была подсознательной. Он опасался таких ярких и властных женщин, как Полин: сталкиваясь с ними, всегда чувствовал себя мальчишкой, которому остро недостает защиты, несмотря на попытки изобразить бесстрастность.
Очередное открытие позабавило Тремейна: «убийцей» Полин оказался Пол Расселл. Терпеливый дружелюбный старина Пол играл преступника! Овца в волчьей шкуре!
Это последнее преступление было весьма запутанным, основной акцент в нем сделали на психологию и взаимосвязь эмоций. Полин Конрой играла молодую честолюбивую актрису Марго Форестер – близкая к жизни и потому несложная для нее роль. Доктор был ее злым гением – и по совпадению, в пьесе он тоже оказался врачом. Тремейн предположил, что именно это случайное сходство повлияло на выбор актеров.
Под влиянием и руководством доктора Карла Лоудона Марго Форестер приближалась к успеху, которого так жаждала. Но за него требовалось заплатить: успех целиком завладел жизнью и привязал Марго Форестер душой и телом к человеку, кто ее создал.
Разумеется, долго так продолжаться не могло. Неявное стремление к свободе вылилось в жгучую ненависть к доктору-собственнику, который дал ей все, о чем она мечтала, но вместе с тем превратился в силу, господствующую в ее жизни. Карл всегда находился рядом, на втором плане: советовал, приказывал, заключал существование Марго Форестер в рамки. Это Карл говорил, как она должна поступить, и Карл заявлял, чего она делать не должна. Карл, Карл…
А Марго Форестер, решив порвать с ним, сразу узнала, что в его намерения не входит возвращать ей свободу: он и не собирался отпускать ее из рабства. Она умоляла его, осыпала бранью и наконец заявила, что у нее есть другой мужчина и она уходит к нему. Это была неправда: никакого другого мужчины не было, – но доктор Карл поверил ей и убил ее. Не в порыве страсти, после яростной, эмоционально накаленной сцены, а холодно, расчетливо отравил, ведь он как врач прекрасно разбирался в ядах, и его целеустремленность выглядела еще ужаснее от этой внешней бесстрастности.
Тремейну показалось, будто эта роль стесняет Пола. Он старался изо всех сил, но было очевидно, что поклонник естественных наук, эгоистичный убийца Карл Лоудон далек от добродушного и покладистого гуманиста Пола Расселла, которого знали и любили в Далмеринге. Пол силился изобразить тирана и садиста с образом жизни, совершенно чуждым его собственному, и контраст между действительностью и игрой временами бросался в глаза.
Зато Полин Конрой была великолепна. Она не нравилась Тремейну, однако он великодушно признал, что играть Полин умеет. Ее Марго Форестер была продуманным и понятным сценическим образом. И если бы не ошеломляющее господство Мартина Воэна, игра Полин привлекла бы гораздо больше внимания.
Как и следовало ожидать, три отдельных, хотя и взаимосвязанных сюжета оставляли от пьесы хаотичное впечатление. Ее построение не всегда было безупречным, но в ней безусловно ощущалась некая притягательность. Пьеса внушала ощущение ужаса и взрывной силы. Тремейн легко мог представить, с каким жаром примут ее зрители.
Когда занавес опустился в последний раз, никаких попыток разобрать сегодняшнюю игру так и не было предпринято. Словно по молчаливому согласию, актеры и зрители разбрелись кто куда, образовали небольшие группы и завели бессодержательные разговоры, но явно напускная и неуместная веселость выдавала их старания вести себя как ни в чем не бывало. Эта последняя репетиция пьесы «Для убийства есть мотив» больно задела за живое, грубо разбередила еще открытую мучительную рану, чтобы допускать какие-либо обсуждения.
Мартин Воэн сел на стул возле самой сцены и изучал записи в блокноте, который принес с собой. Никто не сделал попытки заговорить с ним, и Тремейн предположил, что Воэн ищет прибежища и притворяется, будто читает, чтобы старания, с которыми его избегали остальные, не выглядели настолько очевидными.
Как ко всему происходящему относится сам Мартин, понять было трудно. Несмотря на видимую увлеченность своим занятием, на его лице по-прежнему был написан вызов. Неужели Воэн вел себя так резко, потому что был виновен и знал, что дверца ловушки вот-вот захлопнется за ним? Или потому, что был виновен и решил создать впечатление вины, которое, как ни парадоксально, навело бы на мысль: если он так открыто выдает себя, значит, все-таки невиновен?
Тремейну так и не представилось возможности проследить дальнейший ход этих мыслей, которые в любом случае обошли бы полный круг и привели его обратно к тому, с чего он начал: Пол Расселл попытался привлечь его внимание. Доктор беседовал с Карен Хэммонд и ее мужем и явно помнил о желании приятеля познакомиться с Филиппом Хэммондом.
Их представили друг другу. Тремейн отметил, что подвергся тщательному осмотру: в момент рукопожатия Филипп Хэммонд вгляделся в его лицо не просто с обычным и понятным любопытством. Он словно составлял мнение о новом знакомом, производя оценку его способностей. Тремейну показалось, что Хэммонд разочарован. Что промелькнуло в его поведении – легчайшая тень огорчения? Возможно, однако Тремейн не видел причин для подобной реакции. Люди зачастую поначалу бывали разочарованы, сталкиваясь лицом к лицу с пожилым и добродушным бывшим хозяином табачного магазина, поправлявшим старомодное пенсне, по милости Провидения сидевшее на его носу, а не на волевом лице явного сыщика, худом и хищном, на котором прямо-таки написано «охотник на людей».