– Вот здесь, – сказала она, открывая последнюю дверь в коридоре.
«Кафуч», увешанный по обе стороны полками, где громоздились коробки, имел в дальнем конце окно, выходящее в сад, и оно было широко открыто. Горничная вздохнула и печально поцокала языком, а Верлак выглянул в окошко. Он увидел крышу соседнего дома с северной стороны – единственного, у которого была общая стена и крыша с номером одиннадцатым на площади Четырех дельфинов. Взобраться по стене было бы невозможно – ни лесов, ни балконов. Верлак посмотрел вниз, на большой прямоугольный бассейн, укрытый на зиму, на идеальный зеленый газон, которым, скорее всего, никто не мог воспользоваться. Полик и горничная что-то говорили, но он не различал их слов, а услышал только: «Антуан, иди сюда». Лица не было видно под большими темными очками, которые она часто носила даже зимой. Он знал, что сейчас лето, потому что чувствовал запах кокосового масла, вечное напоминание о том лете в Сен-Тропе и о том, почему он туда больше ни ногой.
– Господин судья?
Верлак оторвался от окна, захлопнул его и с нажимом повернул ручку.
– Да, Бруно, прошу прощения.
– Мадам да Сильва пришлось уйти… у нее пирог в духовке. Она подтверждает, что разбита всего одна ваза. По ее словам, комод всегда стоял неустойчиво и она часто повторяла Муту, чтобы не ставил туда вазу. Видимо, вор ее случайно уронил. Тем не менее я позвоню в управление, пусть пришлют бригаду.
– Спасибо, – сказал Верлак, потом, понизив голос, прошептал: – Вы видите связь? Зачем Мут поставил ценную вазу на шаткий комод?
– Потому что не дорожил ею? – ответил Полик тоже шепотом. – Я когда-то так поступил с подарком одного из моих братьев. Он на шатком столе продержался неделю.
– Так почему же дуайен ею не дорожил? Он же собирал такие предметы?
Полик поскреб лысину.
– Ему не нравился этот конкретный узор? Или цвет? Или… Ну ладно, судья, подскажите.
Верлак улыбнулся:
– Я недоумеваю не меньше вас. Он так любил эту вазу, что держал ее у себя в спальне?
Верлак знал, сильно переплачивая за картину Пьера Сулажа, что висеть она будет у него не в гостиной, а в спальне – собственной, личной радостью.
– Возможно, – ответил Полик. – Может быть, он собирался стол починить, но руки не дошли. И все же это кажется огромным риском.
Верлак кивнул, опасаясь, что мадемуазель Захари слышала их обсуждение. Потом сказал:
– Мне очень, очень трудно себе представить, чтобы наши подозреваемые, преподаватели в особенности, шли по крутой черепице крыши и на руках опускались в это узенькое окошко.
– Согласен. Этот взлом может быть совпадением – чем я и объяснил бы, что ничего крупного не взяли. Воры-крышники ищут мелочи: сотовые телефоны, золото, ювелирку, наличные. Может быть, они держали дом под наблюдением и как-то узнали, что дуайена сейчас нет.
– А почему только в спальне? – спросил Верлак.
– Либо их спугнули и времени хватило только на спальню, либо они знали: то, что они ищут, именно там. Люди часто хранят ценности в спальне. Как правило, в ящиках с бельем.
– Пойдемте к мадемуазель Захари, – предложил Верлак. – Я ее оставил в гостиной.
Они направились по длинному темному коридору – как и кухня, он предназначался только для слуг, – и оказались у больших двустворчатых дверей гостиной. Снизу, с площади, донесся смех, прогудел клаксон автомобиля – чем старше становился Верлак, тем сильнее раздражал его этот шум. Но кресло, на котором сидела мадемуазель Захари, было в данный момент пустым.
Глава 18. Коричневый ковролин от стены до стены
Когда в час с чем-то Марин появилась в «Ле-Мазарен», Сильви уже была там. Марин опоздала и потому вошла через боковую дверь, избегая террасы и главного зала, где обязательно наткнулась бы на знакомых. Она взбежала по лестнице в небольшой уютный зал, вспоминая по дороге, как здесь же отмечали когда-то десятый день рождения одной подруги. Войдя, Марин увидела, что здесь мало что изменилось за двадцать пять лет, и вдруг вспомнила все подробности: во что была одета, какие подарки получила подруга, что тогда ели. Мсье и мадам Жензана были совсем не похожи на ее родителей: отец антрепренер, мать – художница. Это был едва ли не первый раз, когда Марин ела в ресторане, и она запомнила событие. Небольшой зал с люстрой и овальной галереей, выходившей на кафе внизу, все еще оставались одним из самых любимых мест в Эксе. Она поняла, увидев Сильви, просматривающую сообщения на телефоне, что хотя и помнит блюда, которые тогда подавали – стейк-о-пуавр и на десерт профитроли, – но имя подруги забыла напрочь.
– Наконец-то! – сказала Сильви со вздохом, убирая телефон в сумочку. – Я уже собралась звонить.
– Не так уж я опоздала, Сильви. К тому же ты сама слишком поздно меня предупредила. Позвонила в одиннадцать и позвала к часу дня, так что не надо.
– Да ладно, дело срочное. Садись, выпей вина, – сказала Сильви, наливая подруге бокал.
– Стой! – крикнула Марин, пытаясь остановить подругу не дать долить до краев. – У меня же лекция в половине четвертого.
Сильви подлила вина себе – первый бокал она осушила за те десять минут, что ждала Марин.
– Поверь мне, тебе понадобится.
– А что случилось?
Сильви подалась вперед и заговорила шепотом:
– Ты знаешь того профессора теологии, которого нашли мертвым у себя в кабинете?
– Да. Жорж Мут. Я его не знала, моя мать была с ним знакома достаточно хорошо.
Марин отпила вина и взяла с блюдца ломтик салями, с любопытством глядя, как подруга нервозно мнет салфетку.
– Ну, вот, и я тоже. Я его тоже знала, – сказала наконец Сильви.
Марин, отвлекшись на пару, усаживающуюся за соседний стол, рассеянно спросила:
– Правда?
Отпила еще вина, узнав в нем шато-ревелетт.
– Да. Я с ним спала.
Марин поперхнулась вином, закашлялась, прижала ко рту салфетку. К ней подбежал незнакомый официант:
– Мадам, что-то попало в вино?
– Нет-нет, все хорошо, вино прекрасно. – Марин никак не могла перестать кашлять, глаза заслезились. – Все в порядке, спасибо.
Официант кивнул и отошел. Марин подалась к Сильви – у той был вид, как будто ее поймали на воровстве в магазине. Глотнув воды, Марин сказала:
– Давай уточним, мы говорим об одном и том же человеке? Старый профессор теологии, дуайен?
– Не такой уж он был старый.
– Да брось, Сильви! Еще как был. Как ты вообще с ним познакомилась? И как долго это длилось?
– Давай вопросы по одному! – крикнула в ответ Сильви. Девушкам пришлось успокоиться, взять себя в руки, собраться с мыслями, а тем временем принесли горячее – печеные томаты и цукини, фаршированные говядиной с рисом. – Мы с ним встретились на открытии выставки. Он был очарователен. Да, пожилой мужчина, но совсем не такой старый.
– И когда это началось?
Марин пока еще не могла есть.
– Где-то месяц назад. Выставка в замке Лурмарена. Обычно это жуть – местное искусство, куча маковых полей маслом и гора Сент-Виктуар, но мы оба оказались в жюри. И он был невероятно обаятелен, а на открытии – сколько хочешь шампанского.
Сильви улыбнулась и энергично принялась за еду.
– Боже ты мой. И когда вы прекратили эти… отношения?
Сильви отложила вилку и на секунду задумалась.
– Знаешь, этого не было. В смысле, мы не прекращали. В последний раз мы с ним виделись неделю назад, в прошлую пятницу. Он невероятно хорош…
– Не надо подробностей! – перебила Марин. – Держись фактов. Значит, последний раз вы виделись в прошлую пятницу вечером?
– Точнее, в субботу утром. За неделю до его смерти. Помнишь, Шарлотт была у тебя.
– Да, помню я этот вечер. Ты мне сказала, что у тебя свидание. Почему ты не сказала с кем?
– Потому что ты была бы шокирована, вот как сейчас. Ты даже есть не можешь!
Марин поднесла вилку ко рту, начала есть, не чувствуя вкуса.
– Он сказал, что мы в ближайшие пару недель не увидимся. У него много работы, а на выходные – прием для факультета.
– Да, это было в пятницу вечером, и в ту же пятницу он был убит. Знаешь, тебе надо поговорить с Антуаном.
– Нет! Давай ты вместо меня.
– Сильви, нет. – Марин положила нож и вилку. – У тебя отлично получается уговорить меня сделать то, чего не хочешь делать ты, но на этот раз я не могу. Человека убили. Ты можешь помочь расследованию.
Сильви резко отодвинула тарелку:
– Не могу я! Антуан меня осудит. Все, больше есть не хочу.
– А ты поела бы, – заботливо сказала Марин. – И перестань так глушить вино, сегодня же голова начнет болеть. Знаешь, давай так: я с ним поговорю до тебя и подготовлю его.
– Ладно, – кивнула Сильви. – И что я должна буду сказать?
– Опять же: держаться фактов. Сколько раз вы встречались с доктором Мутом и где. Заметила ли ты что-нибудь странное? Не был он нервозен или озабочен? Упоминал ли о ссорах с врагами или друзьями? Еще тебе придется сказать Антуану, где ты была в ночь на эту субботу.
– Алиби? Ты серьезно?
– Да! У тебя были близкие отношения с убитым!
– Я была в эту ночь с Шарлотт, а ты – в Крийонле-Браве с богатым мальчиком. Так что мое алиби – это десятилетняя дочь.
– Которая всю ночь проспала, – сказала Марин, покачивая головой. – Шарлотт вообще не просыпалась?
– Нет, она спит как убитая.
Марин улыбнулась, представив себе спящую крестницу. Шарлотт, как и Марин, почти и не шевелились во сне. А Сильви и Антуан Верлак – метались.
– Кстати, насчет сна, – сказала Марин. – Вы где с дуайеном спали? У него? Ты замечала что-нибудь странное или необычное?
– Да перестань ты его называть дуайеном! – огрызнулась Сильви. – Я его квартиру никогда не видела. Но хотела, можешь мне поверить. Годами мимо проходила.
– Как? Ты никогда не была в его квартире? А где же вы…
– А, где мы спали? Вот этот момент меня настолько достал, что я уже собиралась с ним потихоньку расставаться. Первый раз он снял номер в красивом «Софителе» в Марселе, прямо на берегу. Знаешь его?