– Там, где на верхнем этаже отличный ресторан?
– Да. Аперитив, ужин, шампанское, все дела. Второй отель был рангом пониже. Тоже в Марселе, vieux port[26], но без вида из окна, а ужинали в обыкновенном ресторанчике.
– А в последний раз? – спросила Марин, предвидя ответ. – Еще хуже?
– Ага. Отель на окраине Экса, жуткая дыра. Коричневый ковролин от стены до стены, проваленная кровать, и без ужина.
– Ты не просилась к нему в гости? Мне мать говорила, что дуайен коллекционировал художественное стекло.
– Стекло? Какая скука! Конечно, я его просила. Но он уходил от темы или говорил, что у него давно не убирались. Так что я оставила тему. Ему явно не хотелось меня у себя видеть. Он же и правда был холостым?
– Именно. Никогда не был женат, не волнуйся.
– Так что, теперь я все это должна пересказать Антуану? – спросила Сильви.
– Да. Но если хочешь, я могу тебе вместо этого устроить разговор с Ивом Русселем.
– О боже! Это тот коротышка-прокурор, который разъезжает на «Харлее» по бульвару Мирабо?
– Он.
– Я предпочитаю Антуана Верлака.
– Я тоже.
Глава 19. Трепет
Между третьим и четвертым этажами Марин остановилась, как обычно, перевести дыхание, и порадовалась, что в Эксе ограничивались четырьмя этажами, а не строили до шести, как в Париже. В любимой мясной лавке Антуана она прихватила небольшой ростбиф – настолько маленькая лавчонка, что Марин обычно проходила мимо, и ей приходилось возвращаться, сворачивая в узенькую улочку Маршала Фоша. Мясник с ней не вел шутливых разговоров, как другие торговцы, – он относился к работе серьезно. Был вежлив, но не отпускал шуточек и не пускался в болтовню. Было видно, что мясо для него на первом месте, и постер на стене это подтверждал. На нем был изображен каменный сарай с крутой шиферной крышей и клумбами, под ним – фамилия, адрес и телефон фермера из округи Салер в Оверни. Посетителя лавки приглашали приехать и увидеть стадо крепких рыжих коров. Это приглашение всегда читалось как стихи, и Марин несколько раз его прочла, чтобы повторить Верлаку: «Venez-voir mes belles vaches aux poils frisés et aux cornes de lyre, et leur robes cerise et acajou…»[27]
Ее охватывал мандраж, как бывало иногда за секунды перед свиданием с Антуаном. Она говорила себе, что это плохой признак: их отношения обречены. Марин хотелось думать, что это любовь, и после года свиданий она все еще волновалась перед встречей с ним. Ей все еще не наскучили эти отношения. Она именно так представляла себе великую любовь. Родители слушали песню шестидесятых годов Жана Константэна «Le Cha Cha du Couer», в которой был припев: «C’est un bon signe quand on a un couer qui bat…»[28] Именно это с ней и происходило, le cha cha du couer, трепет сердца, и она соглашалась: да, когда сердце бьется сильнее, это хороший признак.
Дважды стукнув в дверь, Марин открыла ее и вошла, окликнув Верлака.
– Я в спальне, сейчас выйду, – ответил он.
В очаге горел огонь, рядом лежали дрова.
– А как ты сюда дрова принес? – крикнула она.
Верлак вышел из спальни в джинсах и синей футболке, босой, как обычно ходил дома в любую погоду.
– Договорился с Арно – это мальчик с первого этажа.
– Тощий такой?
– Скорее костлявый. Да, это он. Как-то вечером месяц назад он постучал ко мне в дверь и спросил, не нужна ли мне помощь в чем-нибудь. Собирает деньги на промежуточный год перед поступлением в университет. Ну, я стал ему поручать принести вещи из химчистки, купить что-нибудь в магазине… Да ладно, здравствуй!
Он обнял ее за талию и стал целовать в губы, пока не почувствовал, как она прижалась к нему.
– Ты не могла бы позвонить ради меня своей матери? – прошептал он.
Марин быстро подалась назад и засмеялась.
– Антуан!
– Я ее боюсь, – сказал он, подходя к холодильнику и доставая початую бутылку белого вина.
– Ты никого не боишься.
– Как и вы, профессор Бонне.
– Я боюсь тебя, – ответила она быстрее, чем собиралась.
– Лучше бы не боялась. – Налив вино, он протянул ей бокал. – Бояться меня совершенно нечего – обыкновенный человек. Почему ты при мне нервничаешь?
Марин нервничала, потому что очень сильно его любила, но не хотела признаваться ему в своих чувствах. Она не знала, чего он от нее хочет, надо было защитить себя, и потому она засмеялась:
– Не бери в голову.
Верлак улыбнулся и снова ее поцеловал. На языке, на губах у него был вкус сухого белого вина.
– Что тебе нужно от моей матери?
– Я на допросах выяснил не только, что многие преподаватели друг друга недолюбливают, но и что доктор Мут специализировался по богатому клюнийскому ордену, в то время как Бернар Родье занимается цистерианцами. Это же два крайних полюса? Я хотел узнать мнение твоей матери: не мог ли Родье не любить Мута за противоположность их направлений работы – это помимо зависти к его посту дуайена.
Марин отпила вина и оперлась на кухонный стол.
– Только за то, что цистерианцы жили аскетами, а в монастыре Клюни пили из золотых кубков? Тебе не кажется, что это натяжка?
Верлак пожал плечами:
– Я пытаюсь не упустить ни одной возможности. Кроме того, твоя мать во время допроса нервничала, особенно когда я спросил ее про Дюма.
Марин кивнула:
– Она мне рассказывала и даже дала для тебя кое-что – оно у меня в кейсе. Можно мне спросить ее про твою теорию – клюнийцы против цистерианцев – завтра?
Верлак улыбнулся:
– Ты тоже ее побаиваешься.
Марин засмеялась и бросила в него кухонное полотенце.
– Мама сумела нагнать страху на всех! – Отпив еще вина, она взяла горсть орешков. – В ответ на твой вопрос: мне кажется, доктора Мута убили ради его должности и квартиры. В университете только и разговоров, что о ней. Увидеть ее интерьер – это незабываемое впечатление, тем более в ней жить. На что она похожа?
– Просторная. Как обычная буржуазная квартира в Мазарене. Большой сад и бассейн, не знаю, сколько там каштановых деревьев… пять, если не шесть.
Верлак улыбнулся, зная, что сады и плавательные бассейны – слабость Марин.
– Ты меня убиваешь!
Верлак посолил и поперчил ростбиф, потом острием ножа стал шпиговать его чесноком.
– Ночью туда кто-то проник, с крыши.
– Ты думаешь, это как-то связано с убийством? – спросила Марин.
– Не знаю. Разбита ваза Галле, но вроде бы ничего не пропало.
Марин доела последний орешек, Верлак с улыбкой смотрел на нее.
– Расскажи, что еще было на допросах, – попросила она.
– Похоже, что среди преподавателей много склок, а аспиранты запуганы. Обслуживающий персонал мы тоже допросили, но этих людей пришлось практически сразу исключить: мотивов нет, и у всех твердое алиби. После приема дуайену кто-то звонил по телефону, так что мы сейчас поручили проследить, откуда был звонок. Каждый отрицает, говорит, что не звонил. А что слышно у вас на юридическом?
– Как ни странно, стараются избегать этой темы. Почему-то она всех отпугивает. Упоминали мотив ограбления, но это же маловероятно?
– Да, ничего не пропало. Точно так же, как и в квартире.
Марин подошла к двери и нагнулась за кейсом.
– Мама нашла кое-какие новости о Дюма. У меня здесь документы.
Зазвонил домофон. Верлак удивленно посмотрел на Марин.
– Я забыла тебя предупредить! – сказала она, хватая его за рукав. – Я пригласила сюда Сильви!
– Что?
– Она тебе должна сказать что-то важное… про дуайена.
Верлак подошел и нажал кнопку, открывая дверь:
– Заходите, Сильви. – Он повернулся к Марин: – А что такое? Она его знала?
– Она была его любовницей, – быстро ответила Марин.
Верлак громко рассмеялся:
– Ты шутишь!
– Не смейся! И будь с ней подобрее.
– Привет, Сильви! – сказал Верлак, открывая дверь.
– Привет, Антуан. – Сильви подалась вперед, подставляя щеку для поцелуя.
– Ку-ку! – сказала Марин, обнимая подругу. – Заходи. У Антуана ростбиф на плите.
– Отлично, я ужасно хочу есть. Послушайте, Антуан, судя по вашему смеху – кстати, он был слышен еще на первом этаже, – я догадываюсь, что Марин сообщила вам, что я спала с Жоржем Мутом. Сразу внесу ясность: это было всего три раза. – Сильви поднесла к его лицу три пальца. – И я собиралась с ним порвать. Предвосхищаю ваш вопрос: в его квартире и у него на работе я не была.
Верлак налил Сильви вина и подал бокал.
– А о чем вы беседовали? Он не говорил о своей отставке или ее отмене? О своей коллекции стекла?
– О своей коллекции он пытался говорить, но когда он сообщил, что это декоративное искусство позапрошлого – прошлого веков, я его прервала. Собирай он коллекцию фотографий Роберта Мэпплторпа – мое внимание было бы ему гарантировано.
Марин вздрогнула, а Верлак закатил глаза, невольно улыбнувшись.
– Отставку или ее отмену, как вы это назвали, он тоже не упоминал, – продолжила Сильви.
– Так о чем же…
– О чем нам было говорить? О винах. У него огромный запас знаний, а пить вино любили мы оба. Еще об Италии – он обожал о ней говорить.
– Ага. Он упоминал Джузеппе Роккиа? – спросил Верлак.
– Роккиа? Нет. А кто это?
– Один из возможных преемников. Живет в Перудже, – пояснила Марин.
– Перуджа? Про нее он говорил. Ему нравился этот город, и, похоже, он хорошо его знал.
Верлак посмотрел на Марин и поднял брови.
– И что он рассказывал о Перудже, Сильви?
Сильви допила вино, и Верлак быстро налил ей снова.
– Дайте подумать… Кажется, это как-то относилось к еде. Да, точно. Помнишь, Марин, как мы ездили в Перуджу? Тот средненький обед на центральной площади?
– Да. Переплатили, но мы неграмотно подошли к выбору. Главная площадь – это была наша первая ошибка.
– Ну так вот, я его спросила, где в Перудже надо есть. Он мне ответил, что у него в городе есть любимый ресторан, но не в историческом центре, а в отеле шестидесятых годов. Мне это показалось интересным. Декор шестидесятых и совершенно убойный список вин.