– Я только что вернулся от Мишеля Гасналя.
– Алиби у него нет, конечно?
– Естественно. Заснул у телевизора.
Верлак рассказал Русселю о ссоре между Мишелем Гасналем и Одри Захари.
– Ха! Гасналь известен своей вспыльчивостью, он угрожал Захари при свидетелях… что там еще есть против него?
– Недавно у них появились деньги, – ответил Верлак. – Стереосистема «Bang & Olufsen», туфли ручной работы…
– Так он еще и вор? Откуда у официанта и секретарши такие вещи? И кто вообще покупает стерео, сделанное в Швеции?
– В Дании. Гасналь утверждает, что деньги были у мадемуазель Захари. Она сказала, что получила наследство, но он ей не поверил.
– И я ей не верю. И ему тоже. Я отправлю еще людей на поиск украденной машины, а когда мы ее найдем, десять к одному ставлю, что там будут пальчики мсье Гасналя. А, наконец-то эта женщина вернулась. Завтра поговорим.
Глава 24. 7.43 на Париж
Марсель Дубли стоял довольно далеко от железной дороги и смотрел на мчащийся поезд. Он, в отличие от некоторых своих соседей, ничего не имел против появления в начале восьмидесятых поездов TGV на своих самых дальних пастбищах. Железнодорожная компания заплатила крестьянам деньги, на которые можно было починить крышу амбара, прикупить скота или обновить кухню и ванную к радости жены и четырех детей. И что важнее: проходящий в одно и то же время поезд придавал жизни ощущение прочности. Так же, как ежевесенний отел белых шаролезских коров, как смена времен года, как еженедельные выставки скота в неподалеку расположенном Сен-Кристоф-ан-Брионне, где Дубли выступал либо как продавец, либо как судья. Потом анисовый ликер в баре и долгий обед с такими же крестьянами, виноделами, бывала и парочка политиков, и так каждую среду при любой погоде.
Марсель Дубли смотрел вслед поезду, несущемуся в Париж, представляя себе, как в нем сидят и работают пассажиры, склонившись над лэптопами, потом разъезжаются на такси по деловым встречам, мчатся обратно на юг, прихватив вместо ужина бутерброд. Он сам однажды бывал на юге, возле Авиньона, когда друг детства женился на девушке из провансальской деревни. Они с женой ездили на свадьбу, и хотя люди там оказались дружелюбными, стол был легковат на его вкус и со свадьбы он ушел голодным.
«Не преувеличивай», – сказала ему жена со смехом. И они смеялись в машине всю дорогу до отеля. Опершись на трость, Дубли повернулся, собираясь возвращаться к дому. Не то чтобы трость была ему нужна – в свои пятьдесят два он находился в отличной форме, – просто привычка, и он любил на ходу постукивать ею по земле – своей земле. В доме сейчас меньше звучал смех, жена выглядела усталой и беспокоилась из-за детей: никто из них не стал хорошим учеником и оставаться в Бургундии тоже желания не выражал. Марсель подумал, что надо будет за обедом попытаться ее рассмешить.
Верлак проснулся в половине седьмого утра от голода. Он сообразил, что накануне выпил лишь две кружки пива и ничего не ел.
Отбросив одеяло, он пошел в ванную. Ремонтируя квартиру, он попросил каменщиков убрать стену между ванной и главной спальней, заменив ее стеклом. И ни разу об этом не пожалел, хотя пришлось выдержать жаркий спор с подрядчиком, которому эта мысль казалась безумной. Туалет находился по соседству, и там же небольшой рукомойник, а в ванной – умывальник на подставке и старомодная ванна, которую выбрал декоратор. Он заставил рабочих сохранить пол девятнадцатого века (еще один спор) и любовался узором зеленых листьев и золотых стеблей на кафеле.
Он пошел в кухню, включил кофемашину и проверил сообщения на телефоне. Было одно от Марин: «Bonne nuit…[32] потом поговорим», и еще одно от Полика, подтверждающее встречу в десять минут восьмого у подъезда Верлака.
В 7.08 Бруно Полик позвонил в домофон, и меньше чем через минуту Верлак уже сидел в его «Рейнджровере».
– Доброе утро, – сказал комиссар, выезжая с мощеной площади. – Есть хорошая новость. Лея получила за сольфеджио шестнадцать из двадцати и принята в следующий класс.
– Так это же здорово! – улыбнулся Верлак, оборачиваясь к Полику. – С шестнадцатью баллами ей ведь полагается диплом?
– Да, но она так ошарашена всеми событиями, что вряд ли он что-то для нее значит. И вот еще, – Полик подал Верлаку сумку. – Мне мать вчера завезла вот это.
Верлак открыл сумку и посмотрел.
– Каннеле!
– Вы же учились на юридическом в Бордо? Я и поду мал, что вам их не хватает.
– Я их обожаю! Спасибо вам, мне их очень не хватает, иногда я покупаю их в Эксе, но таких, как в Бордо, здесь нет.
Он разорвал каннеле и вгрызся в мякоть пирожного, сделанного из рома и ванили. С карамельной корочкой снаружи, тягучее внутри, оно было идеальным.
– Когда ваша мама переехала из Бордо в Прованс? – спросил Верлак.
– Сразу после войны. Ее отец был виноделом, а земля в Любероне тогда стоила дешевле грязи. Он мог бы остаться в Бордо, всегда работая на других, или же завести собственный виноградник. Когда они увидели пустошь, которую купили на все свои сбережения – а в этот день еще дул мистраль, – бабушка закричала и направилась в сторону ближайшей деревни, Ансуи, надеясь успеть на следующий автобус в Бордо. Но они остались, пережили множество подъемов и падений, как любые иммигранты. А сейчас наша семья – среди старых люберонских фамилий. Но бабушка всегда готовила бордоские лакомства, отец сажал «каберне совиньон», несмотря на фырканье местных, а мать продолжает печь каннеле.
Верлак улыбнулся, представив себе, как бабка Полика шагает по проселку, опустив голову и сжав кулаки, а также при мысли, что семья Полика считает себя иммигрантами.
– Вы учились в университете или сразу пошли в полицию? – спросил он.
– Сразу, – ответил Полик, выезжая на шоссе и доедая каннеле. – Я и хотел бы поучиться, но такой вариант в семье не рассматривался. Ни моими родителями, благослови их Господь, ни кем бы то ни было в школе… А я хотел просто работать… чтобы самостоятельно обеспечивать свое увлечение.
Верлак засмеялся:
– Опера не дешевле наркотиков, но она хотя бы не убивает.
– А почему адвокат Мута живет в Париже? – спросил Полик.
Верлак понял это как намек на то, что разговор о себе или своей семье ему продолжать не хочется.
– Мут родился в Париже. Этот юрист – кажется, давний друг семьи, некто мэтр Фабр. У него контора в Семнадцатом округе, Батиньоле, совсем рядом с местом, где жили мои дед с бабкой, возле бульвара Клиши.
Бруно Полик кивнул и подумал, что Антуан Верлак похож на человека «рив гош» – из тех парижан, которые редко бывают севернее Сены. Бульвар Клиши – последнее место, которое он бы предположил в качестве адреса старших родственников Верлака. Шумные грязные улицы, полные дешевых магазинов одежды и киосков с кебабом.
Полик свернул с шоссе, и когда они подъехали к недавно построенному вокзалу TVG, Верлак сказал:
– Меня удивляет, когда я вижу такое количество машин, припаркованных против правил.
– Знаю, но все же понимаю их. Новый вокзал красив, но мест для стоянки мало и они слишком дороги.
Они припарковались на дневной автостоянке – повезло найти последнее свободное место, – и Полик положил парковочный билет в бумажник. Входя в здание, Верлак спросил:
– А билеты на поезд нам покупать не нужно?
– Нет, мадам Жирар уже ушла с работы, так что я купил их в Интернете. Хотел иметь места в первом классе.
Поезд из Марселя подошел через несколько минут, и пассажиры – в этот час сплошь бизнесмены – спокойно вошли, отыскали свои места и вытащили газеты или лэптопы. Где-то на полпути, в южной Бургундии, около девяти утра, когда поезд шел так быстро, что Марселя Дубли было бы не разглядеть, у Полика зазвонил телефон. Комиссар быстро встал и вышел в тамбур, чтобы не мешать другим пассажирам. Верлак выглянул, посмотрел на зеленые холмы за окном – почти прижимаясь лицом к стеклу, – где раскинулись поля и виноградники, разделенные изгородями, и в каждой деревушке стояла своя романская церковь. Это была, пожалуй, самая красивая часть поездки, и обидно было за других пассажиров, задернувших занавески.
– Это был Руссель, – сообщил Полик, вернувшись через пять минут. – Зацепок в деле о взрыве банкомата нет, но на старом вокзале в ночь на вторник был уборщик. Он пришел после десяти вечера – прибрать, потому что это у него подработка. Вообще-то он преподает в школе.
– Он ранен?
– Рука сломана. Опрокинуло на спину взрывной волной, но от банкомата был, к счастью, далеко.
– Он что-нибудь видел?
– Нет. Но дико перепугал воров, которые не рассчитывали, что на вокзале кто-нибудь будет. Когда они копались в обломках в поисках денег, уборщик закричал. Говорит, что лишь через несколько минут сообразил, что происходит, и вышел из себя, сообразив, что они крадут деньги, а ему надо на двух работах зарабатывать. Воры тут же бросились бежать. Уборщик услышал, как завелся автомобиль. Когда он смог подняться и выбежать наружу, они уже уехали.
На Лионском вокзале было градусов на десять холоднее, а сырость выше, чем на вокзале в Эксе. Верлак и Полик замотались шарфами и встали в очередь на такси. Когда подошла очередь, быстро в него сели, стремясь побыстрее согреться. Такси повезло их вдоль Сены, на запад к Семнадцатому округу, и оба молча смотрели в окно на серую красоту парижского утра.
– Никогда не бывал в Семнадцатом, – произнес Полик.
– Мало кто бывал, – ответил Верлак. – Это одна из причин, почему он мне так нравится. Ни памятников, ни музеев, так что единственная причина туда идти – либо домой, либо по делам. Сверните на улицу Батиньоль, – велел он таксисту. – Пусть мой коллега увидит церковь.
Такси направилось по главной улице района, и Полик заметил, что тут много заведений, которые делают жизнь большого города более привлекательной.
Это съестные лавки, винные магазины, аптеки, время от времени попадались магазин обуви или одежды и всякие полезные учреждения: ремонт обуви, скобяные товары, кабинеты дантистов и других врачей.