Марин только закончила проверять вторую работу, как зазвонил телефон. Номер она не узнала и не сразу решила ответить: часто бывало, когда ей звонили и говорили, что она выиграла фарфоровый или хрустальный сервиз, надо только ответить на несколько вопросов…
– Алло? – сердито ответила она.
– Марин? Это Анни Леонетти. Надеюсь, я вам не помешала.
– Анни, здравствуйте! Я испугалась, что мне опять будут предлагать что-нибудь ненужное. Простите.
Анни засмеялась и сообщила, что ей тоже примерно два раза в день пытаются что-нибудь продать.
– Но я действительно пытаюсь вам кое-что предложить, – сказала она. – В некотором смысле. Мне очень понравились ваши комментарии во время чтений. Я сейчас работаю над книгой о святой Девоте, как вы, быть может, знаете, и мне нужна ваша консультация по истории права. Могу я вас попросить как-нибудь поужинать на следующей неделе?
– С удовольствием, – отозвалась Марин, и тут постучали в дверь. – Договорились, на следующей неделе! Извините, ко мне пришли, – сказала она, вешая трубку, и подумала: не приглашает ли ее Леонетти с какой-то задней мыслью?
Открыв дверь, она увидела мать.
– Мне какой-то мальчик открыл дверь внизу, в подъезде. Слишком беспечно, – сказала Флоранс Бонне, целуя дочь.
– Заходи, мама. Ты вряд ли похожа на воровку.
– Что ты имеешь в виду? Ты расистка?
Марин опешила.
– Нет, мама! Я хотела сказать, что женщина старшего возраста, одетая в плащ по моде семидесятых, не подходит под соответствующий образ.
Тут же Марин пожалела, что упомянула про недостаток матери – отсутствие чувства моды. Но Флоранс Бонне настолько равнодушно относилась к одежде, что даже не заметила.
– Да, наверное, ты права. К делу, потому что времени у меня немного – мне нужно на собрание в Сен-Жан-де-Мальт. Наконец-то покупаем орган и устраиваем мозговой штурм на предмет сбора средств. Кто-то даже предложил продавать вино, красное и розовое, с изображенной на этикетке церковью! Можешь себе представить?
– Звучит заманчиво. Я такое вино купила бы, и многие мои друзья тоже.
– Я не за тем пришла, чтобы обсуждать церковные дела, – сказала мать дочери, которая тут же подумала: ведь ты сама завела о них речь. – Мне все еще не звонил судья Верлак по поводу того досье, что я тебе передала.
Марин нахмурилась:
– Мама, я очень, очень виновата. Я показала его Антуану только вчера вечером. – Она пожалела, что не может рассказать матери, как Сильви, о том, что Антуан – да, имя у него тоже есть, – ее любит и наконец-то сказал ей об этом. – Сегодня же у него спрошу, я тебе обещаю.
– Если спросишь, – ответила мать, собираясь уходить. – Как я тебе недавно говорила, кто-то растратил все средства. Вот я и спрашиваю: кто? Я уже никому не доверяю.
У Марин зазвонил телефон, она быстро поцеловала мать, борясь с желанием поскорее выставить ее за дверь.
– Косяком пошли, – буркнула она, нажимая кнопку приема.
– Сейчас будут длинные выходные, а я скучаю по Италии, – сказал Верлак. – И я тебе должен один уик-энд. Конечно, еду я по работе, но все же – Италия…
– Отлично! – воскликнула Марин. – Да, тут только что была мама, спрашивала про ту папку. В машине поговорим. Я иду собирать сумку и – да – возьму непроверенные работы. Кстати, мы случайно не в Умбрию?
– Совершенно верно. Я за тобой заеду через полчаса. Ты успеешь собраться?
– Уже собираюсь, пока мы разговариваем.
После шести часов дороги и десятков туннелей они наконец приближались к месту ночевки. Из Экса выехали почти в четыре часа дня и ехали непрерывно, останавливаясь только поменяться за рулем или быстро выпить кофе.
– Разговор с синьорой Роккиа напомнил мне эту деревеньку в конце тупиковой дороги у моря, – сказал Верлак, указывая Марин съезд с шоссе на дорогу через долину, ведущую к Леричи и к берегу. – Думаю, что ее фамильный дом может оказаться в той же деревне.
– Ты хочешь с ней увидеться? – спросила Марин.
– Нет-нет, она закрыла дом на зиму. Но там есть великолепная маленькая гостиница с известным рестораном, который так нравился моим деду с бабкой.
Они туда начали ездить с начала шестидесятых, а в семидесятых брали с собой нас с Себастьяном. Настоящее семейное предприятие: мать принимает и обслуживает постояльцев, отец работает на кухне. Декор – классический капри-стиль шестидесятых: много ярких цветов, муранского стекла, керамика ручной работы.
Верлаку пришла в голову мысль, что отель могли продать или просто поменять декор и закрасить золото, яркую зелень, синеву и багрянец сдержанным бежевым.
Они поднялись на вершину, и перед ними раскинулся город Леричи со средневековым замком на восточном мысе и качающимися на воде парусными лодками.
– Бухта поэтов, – сказал Верлак. – Здесь погиб Шелли, немного не дожив до своего тридцатилетия. Вышел поплавать под парусом вокруг бухты. Море здесь неимоверно сурово для такого тихого места, нас с Себастьяном волны отпугивали. – Он показал на указатель с названием деревни, еще четыре километра вдоль побережья. – Езжай по указателям. Вообще-то лучше остановись на обочине, дальше я поведу.
Хочу, чтобы ты насладилась видом.
Пока машина ехала вдоль моря, Марин пищала то от восторга при виде искрящейся водной глади, то от страха, когда дорога будто обрывалась прямо в пучину. У въезда в деревню Верлак остановил машину перед небольшим желтым зданием и выключил мотор.
– Мы на месте, – сказал он. – Будем надеяться, что владелец не сменился.
Они вошли, держась за руки, и их приветствовал молодой человек лет за тридцать с густыми черными кудрявыми волосами. Верлак по-английски спросил, есть ли номера, а Марин стала осматривать вестибюль, глядя на собрание картин, эстампов и керамики, украшавшее небольшое помещение.
Молодой человек сообщил Верлаку, что да, есть номер с видом на море, завтрак подается ровно в девять утра. Верлак все смотрел на этого человека, одетого в наряд калифорнийского серфера, и наконец спросил:
– Alessandro?
– Si.
– Это я, Антуан! Внук Эммелин и Шарля Верлаков. Мы сюда приезжали с ними и моим братом в семидесятых. Тебе тогда было лет семь.
Молодой человек хлопнул себя по лбу, выскочил из-за стойки и обнял Верлака, крикнув в сторону кухни:
– Mamma! Papa! É Antoine Verlaque! Il nipote de Emmeline e Charles![43]
Из кухни выбежала пожилая пара. Отец, седой и с большими усами, вытирал руки фартуком.
– Salve![44]
Они обняли Верлака.
– Это мадам Верлак? – спросила синьора, глядя на Марин.
– Я его подруга, – сказала она по-итальянски. – И иногда мы вместе работаем.
Синьора сказала что-то еще по-итальянски, и Верлак посмотрел на Марин, прося перевода.
– Синьора говорит, что скучает по твоему деду.
Верлак улыбнулся и ответил:
– Grazie[45].
– Ты юрист, Антуан? – спросил Алессандро. – Ты всегда хотел быть юристом.
– Да. Уже судья.
Алессандро перевел родителям, и отец присвистнул.
– А это – дотторе Бонне, моя подруга, – продолжил Верлак. – Она преподает на юридическом факультете, а кроме того, как вы заметили, очень хорошо говорит по-итальянски.
– Permesso[46], – сказал отец, взял Марин за локоть и повел в кухню, которая, как увидел Верлак в открытую дверь, не изменилась со времен его детства. В центре стоял стол для раскатывания пасты – старый деревянный, покрытый белым каррарским мрамором, над ним висели медные горшки, а стены были заставлены зелеными деревянными шкафами с разнокалиберной глиняной посудой.
– А как Себ? – спросил Алессандро, приглядывая одним глазом за кухней и Марин. – Он что делает? В детстве хотел быть доктором.
– Ну, он большая шишка в торговле недвижимостью.
Алессандро вздрогнул:
– Только при родителях этого не говори. Они всю жизнь изо всех сил защищают этот клочок побережья.
– Имеют право, – заверил Верлак. – Кстати, по-английски ты говоришь фантастически.
– Спасибо. Научили наши англоязычные постояльцы. И наша училка начальной школы по английской поэзии с ума сходила. – Алессандро отступил на шаг и поднял руки: – «Он не исчезнет, будет он Лишь в дивной форме воплощен. Чу! Слышен похоронный звон!»[47]
– Чудесно! – воскликнул Верлак. – Шелли?
– Почти. Это Шекспир, из «Бури», но эти слова выбиты на надгробье Шелли.
– Здорово! – Верлак отвел Алессандро чуть в сторону и спросил шепотом, чтобы посетители не слышали: – Слушай, у Джузеппе Роккиа, телевизионного гуру теологии, есть тут летний домик?
Алессандро кивнул:
– У его жены. Фамильный, уже много лет у них. В конце улицы Лоуренса.
Верлак рассмеялся.
– Забыл, что у вас улицы названы в честь английских писателей, которым здесь нравилось. Ты хорошо знаешь синьору Роккиа?
– Естественно. Она здесь обедает раз в неделю, когда живет в том доме, и они с мамой обмениваются садоводческой мудростью. Лучшие подруги.
– Она человек слова? – спросил Верлак. – В смысле, ей можно доверять?
– Жизнь можно доверить, – ответил Алессандро без промедления.
– Спасибо. Я занесу сумки в номер, если можно, и перед обедом хочу принять душ. Когда твои родители закончат экскурсию, пошли Марин наверх.
– Будет сделано. Папа обожает француженок, а уж которые говорят по-итальянски…
Верлак взял сумки и ключ от номера, двинулся вверх по лестнице, на полпути остановился и обернулся. Оглядел вестибюль, радуясь, что ничего здесь не тронули. Всюду яркие теплые краски.
– Алессандро, а твой отец все еще делает эту закуску – жареные пирожки с треской?
– Ага. Они сегодня в меню.
– Это чудесно!
Глава 33. Летающие краски
– Пансион, где мы с Сильви и Шарлотт останавливались, где-то здесь, я узнаю дорогу, – сказала Марин, разложив карту на коленях и глядя в окно, где к ю