Исидор Мюзе, жандарм, объясняет, что его позвали в дом около трех часов утра. У подъезда собралось человек двадцать или тридцать, старавшихся выломать дверь. Он отворил ее не ломом, а штыком. Это не представило больших затруднений, так как дверь была с двумя половинками и не заперта на задвижку ни вверху, ни внизу. Крики продолжались, пока дверь не была взломана, затем внезапно стихли. По-видимому, кричал (или кричали) кто-то в жестоких мучениях, крики были громкие и протяжные, а не короткие и отрывистые. Свидетель побежал вверх по лестнице. Достигнув первой площадки, услышал голоса ссорившихся: один был грубый, а другой – визгливый, очень странный голос. Разобрал несколько слов, произнесенных грубым голосом на французском языке. Положительно утверждает, что это не был женский голос. Слышал слова “sacré” и “diadle”, черт и дьявол. Визгливый голос принадлежал иностранцу. Свидетель не смог сказать определенно, был ли это женский или мужской голос. Не знает, на каком языке он говорил, но думает, что на испанском. Состояние комнаты и тел этот свидетель описал так же, как мы вчера.
Анри Дюваль, сосед, по ремеслу серебряник, утверждает, что он одним из первых вошел в дом. Сходится в показаниях с Мюзе в том, что, оказавшись в доме, они затворили за собою дверь, чтобы удержать толпу, которая быстро собиралась, несмотря на ранний час. Как полагает этот свидетель, визгливый голос принадлежал итальянцу; во всяком случае, не французу. Не может сказать с уверенностью, был ли это мужской голос. Возможно, что он принадлежал женщине. Свидетель не знает итальянского языка. Не мог разобрать отдельных слов, но убежден по интонации, что кричавший был итальянец. Знал мадам Л. и ее дочь. Часто разговаривал с обеими. Уверен, что визгливый голос не принадлежал ни одной из них.
Оденгеймер, содержатель ресторана. Этот свидетель явился к следователю по собственной инициативе. Не зная французского языка, давал показания при помощи переводчика. Проходил мимо дома, когда раздались крики. Они продолжались несколько минут, минут десять, примерно. Крики были громкие, протяжные, выражали ужас и тоску. Вошел в дом вместе с другими. Подтверждает прежние показания, за исключением одного пункта. Убежден, что визгливый голос принадлежал мужчине, французу. Не мог разобрать отдельных слов. Они звучали громко, отрывисто, бессвязно, с выражением страха и гнева. Голос был резкий, не столько визгливый, сколько резкий. Нельзя назвать его визгливым голосом. Грубый голос произнес несколько раз “sacré”, “diadle” и однажды “mon Dieu[10]”.
Жюль Миньо, банкир, совладелец фирмы «Миньо и Сын» на улице Делорен. Это старший Миньо. У мадам Л'Эспанэ было небольшое состояние. Имела текущий счет в его конторе с весны **** года (открыла его восемь лет тому назад). Часто вкладывала маленькими суммами. Не брала денег ни разу до последних дней: за три дня до смерти взяла четыре тысячи франков. Эта сумма была выплачена золотом и отнесена к мадам Л. на дом приказчиком.
Адольф Лебон, приказчик фирмы «Миньо и Сын», объясняет, что в вышеназванный день он проводил мадам Л'Эспанэ до дома и отнес ей четыре тысячи франков в двух мешках. Дверь отворила мадмуазель Л. и взяла у него один из мешков, а ее мать взяла другой. Затем он раскланялся и ушел. Никого не заметил на улице в это время. Это переулок очень глухой.
Уильям Бирд, портной, объясняет, что он вошел в дом вместе с другими. Он англичанин. Живет в Париже уже два года. Одним из первых взбежал по лестнице. Слышал голоса ссорившихся. Грубый голос, несомненно, принадлежал французу. Слышал различные слова, но не припомнит всех. Ясно слышал “sacré” и “mon Dieu”. Одно время раздавались звуки, как будто дрались нескольких лиц – топот, борьба. Визгливый голос был очень громок, громче, чем грубый. Без сомнения, он не принадлежал англичанину. Кажется, это был голос немца. Может быть, он принадлежал женщине. Свидетель не понимает по-немецки.
Четверо из вышеупомянутых свидетелей на вторичном допросе показали, что дверь комнаты, в которой находился труп мадмуазель Л., была заперта изнутри. Все было тихо, когда свидетели добрались до этой комнаты, – ни стонов, ни шума не было слышно. Когда выломали дверь, никого не оказалось. Окна в передней и задней комнатах были заперты. Дверь между двумя комнатами была притворена, но не заперта на замок. Дверь из передней комнаты, выходящая в коридор, была заперта на замок, ключ находился с внутренней стороны. Комнатка в конце коридора, в передней части дома, была открыта, дверь стояла полуотворенной. Эта комната была загромождена старыми кроватями, ящиками и т. п. Они были тщательно осмотрены и обысканы. Вообще дом был подвергнут самому тщательному обыску. Все трубы осмотрены трубочистами. Дом четырехэтажный, с чердаками (мансардами), подъемная дверь на крышу заколочена гвоздями, по-видимому, не открывалась много лет. Свидетели различно определяют промежуток времени между тем моментом, когда были услышаны ссорящиеся голоса, и взломом двери. Одни указывают на промежуток в три минуты, другие – в пять. Дверь была отворена без особенных затруднений.
Альфонцо Гарсио, гробовщик, живет на улице Морг. Уроженец Испании. Вошел в дом вместе с другими. Не поднимался наверх. Встревоженный, побоялся разнервничаться. Слышал голоса ссорившихся. Грубый голос принадлежал французу. Не разобрал отдельных слов. Визгливый голос – англичанину; уверен в этом. Не знает английского языка, но судит по интонации.
Альберто Монтани, кондитер, одним из первых поднялся на лестницу. Слышал голоса. Грубый голос принадлежал французу. Разобрал несколько слов. Выражение их было жалобное. Не разобрал слов, произнесенных визгливым голосом. Он говорил быстро, скороговоркой. Думает, что этот голос принадлежал русскому. Подтверждает прежние показания. Сам – итальянец. Никогда не слышал русской речи.
Различные свидетели при вторичном допросе показали, что трубы во всех комнатах четвертого этажа были слишком узки, чтобы пролезть человеку. Их исследовали цилиндрическими щетками, какие используются трубочистами. Ни одна труба не осталась неисследованной. В доме нет черного хода, через который убийца мог бы убежать, пока свидетели поднимались по лестнице. Тело мадмуазель Л'Эспанэ было так плотно задвинуто в трубу, что потребовались усилия четырех или пяти человек, чтобы ее вытащить.
Поль Дюма, врач, объясняет, что его пригласили освидетельствовать тела на рассвете. Оба они лежали на холсте, на кровати, в той комнате, где был найден труп мадмуазель Л. Тело ее было изуродовано и покрыто ссадинами. Это объясняется тем, что его засунули в трубу. На горле, под подбородком, оказались глубокие царапины и синие полосы, которые были, очевидно, следами пальцев. Лицо страшно посинело, глаза выкатились, язык прокушен. Под ложечкой замечен огромный синяк, появившийся, должно быть, вследствие надавливания коленом. По мнению г-на Дюма, мадмуазель Л'Эспанэ задушена неизвестным лицом или лицами. Тело матери страшно изуродовано. Все кости на правой ноге и руке более или менее изломаны. Левая tibia[11] переломлена, как и ребра на левой стороне. Все тело усеяно синяками. Трудно определить природу происхождения этих повреждений. Тяжелый деревянный брус или полоса железа, стул, – всякое тяжелое, тупое, грузное орудие в руках очень сильного человека могло привести к таким результатам. Женщина не могла бы нанести таких ударов. Голова покойной была полностью отделена от тела и жестоко изуродована. Горло перерезано каким-то острым инструментом, вероятно, бритвой.
Александр Этьен, хирург, был приглашен освидетельствовать тела одновременно с г-ом Дюма. Подтверждает показание последнего.
Больше ничего сколько-нибудь важного не удалось выяснить, хотя были допрошены еще различные лица. Такого таинственного и загадочного убийства еще не случалось в Париже. Полиция совершенно сбита с толку. Нет и тени намека на разгадку этой тайны».
В вечернем издании газеты сообщалось, что в квартале Сен-Рош до сих пор царит огромное волнение – дом подвергнут вторичному обыску и свидетели передопрошены, с тем же результатом, что и раньше. В примечании сообщалось, однако, что Адольф Лебон арестован, хотя никаких данных к его обвинению, кроме вышеизложенных, нет.
По-видимому, Дюпен крайне заинтересовался этим делом; так, по крайней мере, я заключил по его поступкам, хотя он ничего не говорил. Только после известия об аресте Лебона он спросил меня, что я думаю об этом убийстве.
Я мог только присоединиться к мнению всего Парижа, полагая, что это неразрешимая тайна. Я, по крайней мере, не видел пути к открытию убийцы.
– Нельзя судить об этом, – возразил Дюпен, – по такому поверхностному расследованию. Французская полиция, прославленная своей проницательностью, хитра и только. В ее действиях нет метода, кроме метода, который принят в данную минуту. Она пускает в ход все свои меры, но они сплошь и рядом так мало соответствуют цели, что напоминают г-на Журдена[12], который требовал свой robe de chambre – pour mieux entendre la musique[13]. Иногда она достигает удивительных размеров, но только усердием и деятельностью. Где этих качеств недостаточно, там все ее планы лопаются. Видок[14], например, был хороший сыщик и настойчивый человек. Но вследствие недостатка дисциплины мысли, достигаемой образованием, он то и дело заблуждался тем сильнее, чем ретивее брался за исследование. Он плохо видел оттого, что рассматривал предмет слишком близко. Он видел два или три пункта с поразительной ясностью, но именно потому неизбежно упускал из вида целое. Вот что значит быть слишком глубокомысленным. Истина не всегда в колодце. Я думаю даже, что в более важных вещах она всегда на поверхности. Истина не в долинах, где мы ее ищем, а на вершинах гор, где ее нужно искать. Источники этого рода ошибок обнаруживаются очень типично – при созерцании небесных тел. Если смотреть на звезду искоса, боком, обращая к ней внешнюю часть сетчатки (более чувствительную к слабым световым впечатлениям, чем внутренняя), то можно отчетливо увидеть ее, получить ясное представление о ее блеске, который тускнеет по мере того, как мы обращаем взор прямо н