– Чтобы сделать разрез, который я описал, лезвие должно было соприкасаться с зубами, а это неминуемо бы привело к его повреждению.
Генеральный прокурор повернулся к присяжным и с видом фокусника, завершившего удачный карточный трюк, сообщил, что бритва, которую он показал хирургу, была той самой, на ручке которой было написано имя Споллина.
Его триумф был недолгим. Мистер Сидни начал перекрестный допрос с того, что вручил свидетелю другую бритву.
– Мистер Портер, бритва, которую вы сейчас держите в руке, была найдена в канале около девяти месяцев назад. Могли ли раны быть нанесены этим лезвием?
– Да, это вполне возможно.
– А вы согласны, что на этой бритве тоже есть зазубрины?
– Да, это так.
– Мой ученый друг только что показал вам молоток, который был найден при обыске канала, и вы согласились, что он мог быть орудием убийства. Но у меня есть еще один молоток. Узнаете ли вы его?
– Да. Я видел его в день эксгумации тела.
– И что вы с ним делали?
– Я поднес его к ранам на голове, чтобы проверить, подходит ли он.
– И как?
– Он подошел.
– А вы проверили, не совпадают ли с раной другие молотки?
– Да, я попробовал еще один, который, как мне кажется, был примерно такого же размера.
– То есть вы не можете быть уверены, что именно первый молоток – то есть молоток, найденный в канале, – был орудием убийства?
– Не могу. На самом деле я никогда не говорил, что раны не могли быть нанесены другим молотком.
Затем расспросили Арчибальда Мура и мистера Бозира, чтобы больше узнать о месте преступления, однако они не сказали ничего, в чем был хотя бы намек на пользу. Столь же невразумительно выступил и доктор Джон Олдридж – химик, проводивший анализ красных пятен, обнаруженных на дверном коробе на первом этаже станции. Все, что он смог сказать, – это была не кровь. Как это могло помочь той или иной стороне, оставалось только догадываться.
Было уже без четверти шесть вечера, и после более чем пятичасового заслушивания доказательств присяжные начали задумываться о том, сколько еще им придется находиться в душном зале суда.
Генеральный прокурор выбрал этот момент, чтобы вызвать Люси Споллин. Десятилетняя девочка, обогнув стол адвокатов, прошла на расстоянии вытянутой руки от скамьи подсудимых. Ее отец, бесстрастно, но внимательно наблюдавший за происходящим, все же не смог сдержать эмоций, видя, как его девочка поднимается по ступенькам к столу, садится на огромный стул и болтает ногами в воздухе. Не успел судебный пристав протянуть ей Библию, как встал мистер Курран и заявил, что намерен провести перекрестный допрос этого свидетеля, и, поскольку это займет немало времени, он просит перенести его на следующее утро.
Единственными, кого разочаровала эта разумная просьба, были зрители в публичной галерее – они с нетерпением ждали встречи дочери Споллина с адвокатами, и теперь им предстояло еще одно утреннее ожидание в очереди, чтобы иметь хоть какой-то шанс увидеть маленькую Люси. Судьи согласились с предложением мистера Куррана, и Люси, не проронив ни слова, покинула суд, а ее место занял Томас О̕Бирн – мастер малярного цеха на станции «Бродстон». Он был начальником Споллина и подтвердил, что подсудимый работал в кабинете мистера Литтла примерно за две недели до убийства, покрывая лаком стол. Мистер Фицджеральд спросил о поведении Споллина в тот день, когда корзина с деньгами была найдена над локомотивным цехом.
– Я помню, что видел его, когда полиция была в моей мастерской. Я разговаривал с детективом, когда Споллин подошел к двери и открыл ее. Похоже, он передумал заходить, но не ушел: я заметил, что он подглядывал.
Мистер Сидни был невозмутим, проводя перекрестный допрос.
– Мистер О’Бирн, в тот день, когда вы видели Споллина «подглядывающим», как вы выразились, полиция была в вашей мастерской, не так ли?
– Да, сэр.
– Это было необычное явление, несомненно. Неужели остальным работникам не было интересно выяснить, что происходит?
– Да, в тот день об убийстве ходило много слухов. Каждый раз, когда приходили детективы, люди начинали шептаться.
– Мы много слышали о корзине, которая была найдена в тот день. Насколько сложно было человеку, поднимающемуся по лестнице, добраться до нее?
– Любой, кто проходил по лестнице, мог ее взять.
– Сколько человек имеют доступ к этой лестнице?
– Много.
– Не могли бы вы быть более точным? Между убийством мистера Литтла и обнаружением корзины прошло около четырех недель. Как вы думаете, сколько человек могли пройти этим путем за четыре недели?
– Думаю, полторы сотни или около того.
Следующим место свидетеля занял кладовщик со станции Генри Осборн. Мистер Фицгиббон спросил, узнает ли он почерк подсудимого, на что тот ответил утвердительно. Барристер передал ему табельную книгу Споллина.
– Мистер Осборн, что в этой книге говорится о передвижениях подсудимого тринадцатого ноября прошлого года?
Мистер Осборн перелистывал страницы, пока не нашел нужную:
– Судя по всему, он ушел с работы в половине пятого вечера, как и всегда.
– Что он делал в тот день?
– В книге об этом не сказано, но я случайно узнал, что он работал над новыми вагонами в малярной мастерской.
Мистер Курран взял на себя ведение допроса со стороны защиты:
– Я полагаю, что заключенный также подрабатывал в свободное время, выполняя малярные и обойные работы для частных лиц на частной основе. Выполнял ли он для вас какую-либо работу?
– Да, выполнял.
– И каким он вам показался?
– Он всегда был тихим, сдержанным и безобидным.
Эта яркая характеристика совершенно непримечательным образом подвела к концу первого дня судебного разбирательства. После вызвали лишь констебля Миреса, который рассказал о том, как обнаружил сверток у стены работного дома, а также начальника железнодорожной станции Athlone и его кассира, давших совершенно ненужные показания о происхождении находившихся в пакете денег. В 19 часов, когда с этими бессмысленными свидетелями было покончено, лорд главный судья попросил всех встать, а четырех судебных приставов – присмотреть за присяжными. Это вызвало некоторое замешательство, поскольку присяжные поняли, что их собираются поместить в нечто, похожее на плен. Один из них, Джон Джонстон, обратился к судейской коллегии:
– Милорд, неужели мы не попадем домой?
Генеральный прокурор взял ответ на себя:
– Об этом не может быть и речи, господа.
– У многих из нас есть важные дела. Наше задержание вызовет огромные неудобства.
Лорд главный судья терпеливо объяснил, что в столь серьезном процессе необходимо, чтобы присяжные заседатели держались вместе и не общались ни с кем со стороны. Они отреагировали на это чуть ли не бунтом. Измученные присяжные заговорили все разом, горько сетуя на то, что такое лишение свободы плохо скажется на их делах. В итоге было решено, что в случае необходимости они смогут отправлять сообщения своим семьям – тщательно проверенные, чтобы в них не было никаких упоминаний о процессе – через конных полицейских. После этого суд объявил перерыв до следующего утра.
Погода в Дублине испортилась. Но даже непрекращающийся ливень не мог сдержать толпы людей, которые весь день обсуждали дело, подпитывая свое любопытство обрывками информации, изредка подбрасываемой им выходящими из здания наблюдателями. Когда места для публики опустели и занимавшие их люди высыпали на улицу, от них стали требовать информации о последних доказательствах против заключенного. На несколько минут Грин-стрит превратилась в Курраг в день скачек: маленькие группки людей обменивались прогнозами и качали головами от досады, узнавая о неосведомленности друг друга.
Тем временем с задней стороны здания в окружении конной полиции выехала тюремная карета, в которой находился Джеймс Споллин, и, оставшись практически никем не замеченной, быстро направилась в тюрьму Ричмонд Брайдвелл.
15Пятница, 7 августа
Дождь не прекращался и вечером, когда присяжные нехотя уплетали дорогой ужин в расположенном неподалеку Европейском отеле под пристальным вниманием судебных приставов. Наблюдали за ними и следующим утром, когда они вернулись в здание суда на Грин-стрит – двенадцать дублинских мещан с официальным сопровождением, послушно идущих друг за другом, словно вереница школьников на экскурсии. Погода, похоже, все же приглушила общественный энтузиазм, так как в половине десятого, когда процессия из лошадей и повозок прогрохотала по Халстон-стрит и высадила Джеймса Споллина и двух тюремных офицеров у здания суда, на улице почти никого не было.
Зал был переполнен, как и в предыдущий день, и не без оснований. Большинство обладателей счастливых билетов знали, что пришла пора допрашивать детей подсудимого, и поскольку одна из сторон рассчитывала на их показания для вынесения обвинительного приговора, казалось, что судьба Споллина будет решена в ближайшие часы – де-факто, если не де-юре.
Мистер Курран, по-видимому, решил, что не справился во время допроса Энн Ганнинг, так как сразу же потребовал повторно вызвать ее в суд в качестве свидетеля. Немного посовещавшись, судьи дали согласие. На этот раз перекрестный допрос был поручен одному из младших адвокатов защиты Уильяму Сидни. Цель этой тактики сразу же стала понятна, когда мистер Сидни начал задавать вопросы о поворотном окне возле кабинета мистера Литтла. Миссис Ганнинг показала, что это окно находилось рядом с ее собственной квартирой, что лестница под ним лишена коврового покрытия и что она услышала бы, если бы кто-то поднялся по лестнице или открыл окно. В тот вечер, однако, никакого шума не было. Кроме того, она подтвердила существование третьего окна, через которое злоумышленник мог бы сбежать. Обилие дверей, окон, коридоров и лестниц настолько усложнило ее рассказ, что пришлось сделать продолжительное отступление, во время которого сначала главный судья Монахан, а затем генеральный прокурор задавали уточняющие вопросы. После того как судейская коллегия разобралась с архитектурными премудростями планировки Бродстонского вокзала, миссис Ганнинг позволили удалиться. Вместе с ней из зала суда выскользнул мистер Кеммис, в сопровождении которого в зал суда вскоре зашла Люси Споллин.