ходившем в горах к югу от Дублина. Его арестовали и приговорили к двум месяцам тюремного заключения в ту самую неделю, когда он должен был стать адвокатом. Вместо того чтобы приступить к практике, он оказался осужденным преступником, закованным в наручники и сидящим в тюремной карете, которая с грохотом мчалась в тюрьму Килмайнхам.
Этот случай едва не стоил ему юридической карьеры, но в то же время стал элементом, сформировавшим из Куррана отличного адвоката. Он уже сталкивался с несправедливостью и знал, как это больно. Знал, каково это – сидеть на скамье подсудимых и сжиматься от ужаса, пока судья выносит приговор. Поэтому, когда он встал, чтобы обратиться к присяжным, он мог легко представить, что отстаивает свою собственную жизнь, а не жизнь Джеймса Споллина:
– Господа, это было грустное зрелище, которое, я надеюсь, мы больше никогда не увидим, – дети, выступающие по такому случаю, чтобы дать показания, когда на карту поставлена жизнь их собственного отца…
Сидящий на скамье подсудимых Джеймс Споллин подался вперед и уткнулся лицом в носовой платок. Его плечи затряслись от рыданий.
– …и выходящие вперед с хладнокровием и решимостью, которые, наверное, поразили каждого из нас; даже с легкостью манер и безразличием, как будто они были – и я уверен, что они были – невинными пешками в чужой игре.
Мистер Курран старался не называть ее имени, но ни у кого в зале не возникло сомнений, что он обвиняет именно мать детей, миссис Споллин.
– Господа присяжные, что это за дело? Простое подозрение. Отбросьте все, что вы слышали о тех, кто не присутствовал здесь лично, отбросьте показания Люси и Джозефа Споллинов – потому что я не могу допустить, чтобы любой здравомыслящий человек пришел к выводу, что кто-то из них сказал правду, – и что останется? Пустое место.
Следующие четыре часа адвокат защиты подробно объяснял, почему пришел к такому выводу. Мистер Курран был беспощаден. Он разобрал показания детей, указав на каждую неточность. Он напомнил присяжным, что версия обвинения основывалась на датах и точном времени, предоставленных Люси, которая «не знает, какой сейчас месяц, и не понимает, сколько показывают часы». Что касается Джозефа, то он дал две разные версии о своем местонахождении в день убийства и неоднократно менял свою версию. В последний раз он утверждал, что видел, как отец шел к станции, размахивая «чем-то длинным». Мистер Курран жестко опроверг это утверждение:
– Мальчик сказал, что он стоял у двери дома, когда увидел, как его отец переходит пути. Расстояние между этими местами составляет почти сто пятьдесят метров. Я был там вчера вечером, и не смог бы узнать своего друга среди бела дня на таком расстоянии, что уж говорить о темной ноябрьской ночи.
По словам барристера, детей тренировали в даче показаний и говорили, что им нужно сказать. Кто-то «за кулисами» контролировал их, пытаясь добиться того, чтобы Джеймс Споллин, которого в очередной раз можно было увидеть рыдающим на скамье подсудимых, был повешен за убийство.
Вычеркнув двух важнейших свидетелей обвинения, мистер Курран сделал все возможное, чтобы развалить их остальные аргументы. Он был зол, недоверчив, насмешлив. Он с презрением отверг их попытки уличить Споллина. Они утверждали, что заключенный сбежал через окно на крышу, однако на оконной раме не было обнаружено ни капли крови. Говорили, что Споллин работал неподалеку от места, где была найдена корзина с серебром, но мимо этого места ежедневно проходили еще сто пятьдесят других человек.
По словам мистера Куррана, после того как были отброшены ненадежные показания детей о чепце, ничто не могло связать заключенного с деньгами. Никто не видел Споллина с ведром, и нет никаких записей о том, что он получал свинцовый сурик со склада или откуда-либо еще. Не было никаких доказательств того, что он когда-либо владел молотком или бритвой – и кому вообще хватило бы глупости совершить убийство предметом, на котором выгравировано его собственное имя? Барристер мрачно предположил, что кто-то бросил вторую бритву в канал с явным намерением подставить его клиента.
В кульминационный момент своего выступления мистер Курран подвел итог аргументам против Споллина словами, пропитанными сарказмом:
– Вас просят признать его виновным в том, что деньги, принадлежащие мистеру Литтлу, были найдены рядом с местом, где он работал; потому что под деньгами был найден обычный навесной замок в свинцовом сурике. Вас просят признать его виновным в этом убийстве, поскольку не доказано, что молоток, найденный в канале и точно подходящий под рану, принадлежал ему. Не доказано, что первая бритва принадлежала ему, а другая, с выгравированной фамилией, была найдена при последующем обыске в месте, где ее мог бросить любой член его семьи. Вас просят прийти к выводу, что он является убийцей, на основании нелепой истории, рассказанной детьми о том, что они видели отца у дымохода, и о чепце сиреневого цвета, для опознания которого не была вызвана Джулия Лайонс, якобы сшившая его, а также из-за каких-то пересудов на станции. Вас просят осудить его, потому что пресса в этой стране и в Англии подняла шум и общественное мнение потребовало принести этого человека в жертву. На вас лежит чудовищная ответственность. Вы сейчас вершите суд, решаете судьбу этого несчастного человека, но прежде чем прийти к выводу о его виновности, вы должны тщательно взвесить все доказательства и спросить себя: «Подтверждают ли они это обвинение?». Если они хоть в малейшей степени свидетельствуют о его невиновности, вы должны его оправдать. Я оставляю это дело вам, джентльмены, и уверен, что вы выполните свой долг перед страной, Богом и человеком, находящимся на скамье подсудимых.
Когда мистер Курран сел на место, несколько человек на галерее начали бурно аплодировать. Нельзя отрицать, что выступление защитника было впечатляющим, однако в суде подобные проявления одобрения не приветствуются, и зрителей быстро призвали к порядку.
Около пятидесяти мужчин, женщин и детей поднялись по ступенькам к столу для свидетелей и поклялись говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, однако Джеймса Споллина среди них не было. В Ирландии XIX века обвиняемым в убийстве на суде не разрешалось давать показания – эта мера была призвана защитить их от хитрых обвинителей и риска дать показания против себя. Если эти правила и создавали видимость справедливости, то все остальное явно работало не на благо подсудимого. Как правило, адвокаты защиты практически не имели доступа к своему подзащитному за пределами зала суда, что вынуждало их по крупицам собирать свою аргументацию из доказательств, представленных Короной. Наиболее же очевидным препятствием для адвокатов было то, что им предоставлялась только одна возможность выступить перед присяжными, в то время как обвинение имело право как на вступительную, так и на заключительную речь.
Именно барристер обвинения Абрахам Брюстер выступил с последними аргументами от имени Короны. Он еще раз описал присяжным, как было совершено преступление и как о нем узнали, сделав все возможное, чтобы показать, что Споллин обладал уникальной квалификацией для планирования и осуществления убийства, а местонахождение денег указывало на его причастность. Большую же часть своих усилий он посвятил тому, чтобы опровергнуть предположение мистера Куррана о сговоре между Мэри Споллин и ее детьми Люси и Джозефом. Мистер Брюстер отметил, что нет никаких доказательств того, что Джеймс Споллин был плохим мужем или его брак был несчастливым. Ни один из детей не подал ни малейшего намека на то, что их отец не был к ним добр. Так какой же мотив мог быть у них для сговора с целью отправить его на виселицу? Он высмеял мысль о том, что они могли пойти на это ради вознаграждения в 350 фунтов стерлингов.
Постепенно тон мистера Брюстера становился все более серьезным, а речь – размеренной. В заключении он принялся рассуждать о том, какое ужасное решение предстоит принять присяжным, о той ответственности, что на них возложена. Когда он сел, на галерее для публики вновь начались проявления эмоций, которые, однако, быстро заглушили.
Председательствующий, главный судья Монахан, внимательно следивший за временем, объявил, что его заключительная речь, скорее всего, будет «весьма продолжительной» и что, поскольку была уже половина седьмого, он решил прервать заседание суда до следующего утра. К радости собравшихся журналистов, самый захватывающий процесс об убийстве растянулся еще на один день.
Утром во вторник, 11 августа, не только улицы перед зданием суда были переполнены. Большинство жителей города знали, что в этот день присяжные удалятся для вынесения вердикта, и ходили слухи, что они признают Джеймса Споллина виновным. Это означало бы казнь, и, понимая, что на это сенсационное событие в тюрьме Килмайнхам неизбежно соберутся толпы людей, многие дублинцы сразу же отправились туда, чтобы занять места с наилучшим видом на виселицу.
Судьи прибыли на заседание в десять часов утра. Хотя главный судья Монахан был младшим из них, он взял подведение итогов на себя. Его заключительная речь длилась четыре с половиной часа, однако ни одно ее слово не было сказано впустую. Он умело и вдумчиво проанализировал массу доказательств, отбросил все, что посчитал несущественным, а затем определил, с какими пунктами согласны обе стороны, а какие являются спорными. Главный судья Монахан изложил все это перед присяжными в виде простого повествования, начиная с ночи убийства Джорджа Литтла. По его мнению, невозможно было точно сказать, в котором часу произошло преступление, было ли оно совершено одним человеком или несколькими и даже каким путем преступник (или преступники) покинул здание. Он был уверен, что молоток и одна из бритв были использованы для убийства мистера Литтла, но заявил присяжным, что нет убедительных доказательств того, что какой-либо из этих предметов принадлежал Джеймсу Споллину или использовался им.
По мере того как он переходил к более поздним событиям – аресту Споллина и обнаружению денег, – становилось все более очевидным, что ни один из судей не счел попытки обвинения связать заключенного с вещественными доказательствами особо убедительными. Тон главного судьи Монахана заметно изменился, когда он перешел к показаниям Люси и Джозефа Споллинов.