лял от 35 до 45 градусов. У Уильяма Палмера он составлял 40 градусов, как и у Джона Тертелла, виновного в убийстве в Элстри в 1823 году. Уильям Дав, казненный в 1856 году за отравление своей жены, Роберт Марли, повешенный в Ньюгейте за избиение до смерти помощника ювелира, и Джон Глисон Уилсон, осужденный убийца женщины и двух маленьких детей, также обладали углом в 40 градусов.
Фредерику Бриджесу удалось доказать – если не всем, то хотя бы себе, – что он может отличить убийцу от невиновного человека с помощью одних только измерений. Он был убежден, что непреклонные законы природы вскоре заменят ошибочность судей и присяжных, а леди Юстиция откажется от весов в пользу френофизиометра Бриджеса. Проблема была в том, что до сих пор ему удавалось проверить свою теорию только задним числом, измеряя головы известных виновников преступлений. Теперь же он жаждал использовать свое открытие по-настоящему, чтобы обнаружить убийцу, который все еще находился на свободе.
А кто мог быть для этого лучшим кандидатом, чем Джеймс Споллин? Ирландец был оправдан, однако полиция и значительная часть общественности по-прежнему оставались уверены в его виновности. Если бы ему удалось исследовать череп Споллина, мистер Бриджес смог бы решить этот вопрос раз и навсегда. Он не только послужил бы интересам правосудия, но и внес бы исторический вклад в развитие науки. Теперь вопрос заключался только в том, согласится ли Споллин на экспертизу. Если он невиновен, то ему, конечно, нечего бояться: черепная геометрия признала бы его невиновным, и на этом дело закончилось бы. С другой стороны, если он знал, что являлся убийцей, то, конечно, не захотел бы подвергать себя риску разоблачения.
После их короткой беседы в «Счастливой стране» мистер Бриджес почувствовал, что есть основания для оптимизма. Споллин заявил о своем намерении переехать за границу и начать новую жизнь с сыном в Америке или Австралии. Эмиграция – дело дорогостоящее, и было очевидно, что их небольшая семья испытывала острую нехватку денег. Если бы их положение в Ливерпуле стало невыносимым, деньги могли бы помочь с тем, чего не удавалось добиться уговорами. Мистер Бриджес оставил хозяину дома Томасу свой адрес и записку, в которой сообщал Споллину, что его всегда будут рады видеть в гостях, если ему понадобится друг. Френолог надеялся, что это поможет. Оставалось только ждать.
19Вторник, 24 ноября
ерез неделю после приключений мистера Бриджеса в трущобах в дверь Френологического института – или дом № 30 по Маунт-Плезант, как упорно называл его почтальон – позвонил неожиданный посетитель. Это был мистер Томас, владелец питейного заведения, в котором остановился Споллин. Френолог удивился, но пригласил его войти. Томас объяснил, что Споллин хотел заказать модель Бродстонского вокзала и его окрестностей – точную копию той, которая использовалась в суде в качестве наглядного пособия для присяжных. Он намеревался выставить модель на всеобщее обозрение и использовать ее во время публичных лекций, на которых собирался доказывать, почему он не мог убить мистера Литтла. Томас спросил мистера Бриджеса, не может ли он порекомендовать мастера, который мог бы взяться за выполнение такого задания.
Мистер Бриджес был озадачен:
– Я не знаю ни одного мастера, который согласился бы работать на такого человека, как Споллин. Без сомнения, он сам мог бы сделать реплику гораздо лучше, чем кто-либо другой, учитывая его прекрасное знание места.
С момента прибытия в Ливерпуль Споллин был одержим идеей, что публичные выступления позволят ему найти средства для переезда. Неудача в Дублине, похоже, ничуть его не обескуражила, и он упорно верил, что английская аудитория отнесется к нему с большим сочувствием, чем ирландская. Вечером накануне первой встречи с мистером Бриджесом Споллин в сопровождении Томаса наведался в центральный полицейский участок Ливерпуля на Гор-стрит. Они явились в дежурную часть и попросили встречи с начальником. Их ввели в кабинет суперинтенданта Клафа, где Томас представил своего собеседника как «мистера Споллина из Дублина». Не дожидаясь ответа, Споллин выдвинул свои требования:
– Я хочу, чтобы полиция оказала мне помощь и содействие в открытии места, где я намерен показать макет помещения, где произошло убийство, а также свой дом и обстановку, чтобы я мог более ясно объяснить связанные с ним происшествия. Я надеюсь, что вы окажете мне содействие, так как я хочу собрать средства для выезда из страны.
Суперинтендант уже знал о Споллине: его детективы в штатском вели тайную слежку за ирландцем с момента его прибытия в Ливерпуль. Он был в ярости:
– Мистер Споллин, я удивлен вашей просьбой. Полиция будет работать с вами так же, как и с любым другим подданным Ее Величества, не обращая внимания на прошлые события. Но мы не будем предоставлять вам никакой защиты, кроме той, которая обычно предоставляется другим лицам. Особенно после того, что произошло.
Споллин выглядел раздраженным этой вспышкой эмоций, но сохранил самообладание. Он холодно поблагодарил суперинтенданта и вышел из здания. Послушный Томас последовал за ним.
Этот инцидент стал неудачей, но не убедил Споллина передумать. Он продолжал спокойно жить в пабе Томаса на Престон-стрит, пока решал, что делать дальше. Хотя он не афишировал свое присутствие там, некоторые ливерпульцы, желая удовлетворить свое любопытство, отваживались явиться в Auld Lang Syne в надежде увидеть его. Обычно для получения аудиенции достаточно было шиллинга, если незнакомец выглядел респектабельно и выражал сочувствие положению Споллина.
Одним из таких посетителей был репортер газеты Liverpool Mercury, которому удалось втянуть его в беседу. Вероятно, Споллин не знал, что разговаривал с журналистом, поскольку после его оправдания враждебное отношение прессы к нему не ослабевало и теперь это чувство было взаимным. Если журналист надеялся на какое-то драматическое признание, то ему не повезло. Как только речь зашла об убийстве, Споллин стал осторожен и аккуратен в своих ответах и не произнес ничего, что не было известно прессе раньше.
Зато он стал более откровенен, когда журналист спросил о его нынешнем положении. Его старший сын все еще находился в Дублине, но должен был скоро присоединиться к нему в Англии, и тогда они собирались вместе эмигрировать в Америку, как он надеялся, или, возможно, в Австралию – они еще не решили, куда именно. Остальные дети Споллина все еще находились с «этой женщиной», как он презрительно называл свою жену, и получали поддержку от правительства, «в этом не могло быть сомнений».
Что касается его выступления в Ливерпуле, то, по словам Споллина, местные жители приняли его радушно. Он утверждал, что не ощутил никакой враждебности, хотя во время прогулки по Токстету его узнали и собралась такая большая толпа, что он посчитал, что будет лучше вернуться домой. Больше же всего он оживился, когда рассказывал о своих планах по созданию модели Бродстонского вокзала, которая в его воображении превратилась в достопримечательность, способную соперничать с музеем мадам Тюссо. Споллин был, по-видимому, единственным человеком, который не заметил недостатка в своей схеме получения денег: первоначальные расходы должны были обойтись ему почти в такую же сумму, как стоимость переезда в Нью-Йорк.
Но он не сдавался и каким-то образом сумел собрать достаточно пожертвований для заказа своих моделей. В понедельник, 7 декабря, на первой полосе нескольких местных газет появилось объявление:
«СПОЛЛИН В ЛИВЕРПУЛЕ
Мистер Джеймс Споллин, ложно обвиненный своей женой и с честью оправданный, сегодня (понедельник) выставляет в Браунсвик-румз, Хантер-стрит, Биром-стрит модели Бродстонского вокзала в Дублине, включая дом, в котором он жил.
С целью получения средств на эмиграцию.
N.B. – Мистер Споллин выражает искреннюю благодарность тем джентльменам, которые оказали ему любезную помощь в приобретении этих моделей.
Открыто каждый день с 11:00 до 15:00 и с 16:00 до 19:00. Вход – 1 шиллинг».
Утром в день этого долгожданного события скромная очередь выстроилась у выставочного зала, в котором Споллин ожидал гостей с аккуратно разложенными перед ним моделями. Но не успел он принять первого посетителя, как в зал ворвались инспектор полиции и несколько констеблей. Они принесли послание от своего начальника, в котором сообщалось, что, в соответствии с местным законодательством, желающие выставить свои модели на всеобщее обозрение должны получить разрешение лорд-мэра. Поскольку такого разрешения Споллин не получал, полиция была вынуждена немедленно закрыть выставку.
Урегулирование этой бюрократической тонкости означало лишь задержку на пару дней, но Споллин сразу понял, что это решение не имело никакого отношения к соблюдению городских законов. Он чувствовал себя преследуемым полицией, чье удушающее присутствие ощущалось каждый раз, когда он выходил из парадной двери Auld Lang Syne. Лица полицейских в штатском, преследовавших его, куда бы он ни направлялся, стали настолько знакомыми, что они уже даже не пытались действовать скрытно. На прошлой неделе Споллин даже вступил с одним из них в разговор, шутливо спросив: «Ну, что вы думаете о моем деле? Считаете ли вы, что я виновен?»
Детектив серьезно подошел к вопросу:
– Раз уж вы меня спросили, я отвечу честно. Если когда-либо один человек убивал другого, то вы убили мистера Литтла.
Споллин вздрогнул. Это было гораздо откровеннее, чем он ожидал:
– И это ваше мнение!
Но это было мнение не только одного полицейского: все сотрудники были настроены против него, и он это знал. Споллин решил, что нет смысла продолжать свою публичную выставку, поскольку суперинтендант скоро найдет другой повод, чтобы закрыть ее. Поэтому он безропотно упаковал свои модели и вернулся в менее благополучные окрестности Престон-стрит. Через несколько дней второе объявление известило читателей о том, что модели мистера Джеймса Споллина теперь выставлены в Auld Lang Syne, где он сам будет присутствовать, чтобы «принять добровольные пожертвования от благотворителей и гуманных людей».