щину, которую привёл в гостиницу Кузнецов, и она расскажет, как вы подучили её угостить жертву опием. А в том, что мы её найдём, не извольте сомневаться: вас же мы отыскали! И, уличённый показаниями соучастницы, вы отправитесь в каторжные работы как нераскаявшийся убийца. Есть у нас такая категория осужденных. На этапе досудебного расследования вы, как дворянин, будете содержаться в особой камере, но после лишения судом всех прав состояния отправитесь на Сахалин в общей колонне кандальных заключённых. В Сибири вас посадят на корабль и повезут по Амуру. Заключённые, заслужившие по суду снисхождение, будут находиться в трюме, вы же, как нераскаявшийся преступник, будете прикованы к мачте в числе прочих извергов рода человеческого. Соответственно и спать будете под открытым небом, и пищу принимать, и физиологические, так сказать, потребности справлять. Вам будет очень тяжело, уверяю. Много тяжелее, нежели другим. Поскольку вы человек с образованием, представитель благородного сословия.
— Послушайте, господин начальник Сыскной полиции, я не знаю, чем вы обосновываете свои подозрения в мой адрес…
— Тем, что убийца пришёл в третий номер из второго, в котором находились вы, — перебил говорившего Путилин.
— … но я не совершал того, в чём вы меня подозреваете.
— Прекрасно, господин Чижевский. Помогите нам это проверить. Назовите даму, которая была с вами.
— Это невозможно. Ни при каких обстоятельствах я не смогу назвать вам её.
— Клянусь вам, её имя никто не узнает. Поверьте, господин Чижевский, клятва Путилина дорогого стоит! Назовите даму, и пусть она подтвердит ваши слова.
— Давайте считать, что никакой дамы не было!
— Гм… Мы знаем, что она была.
— Это почтенная замужняя дама. И её имя не будет замарано этой историей!
— Ха-ха-ха, — Путилин вдруг зашёлся искренним заливчатым смехом, — рассмешили вы меня, батенька. Ну, прям анекдот какой-то, а не история с убийством. Ха-ха, почтенная дама, которую вы повели в гостиницу с почасовой сдачей номеров. Вы сами себя слышите, господин Чижевский? В этакое место ведь проституток водят! Не находите ли вы сами противоречия в своих словах?
— Вы ещё начните мне указывать, куда мне вести мою даму… — огрызнулся Чижевский. Было видно, что он растерян; он не мог выбрать правильную линию поведения и сам же это чувствовал. И от этого только больше терялся.
— Плохой ответ, Константин Владимирович, очень плохой, — Путилин покачал головой. — Не вздумайте так защищаться в суде: пойдёте в каторгу в кандалах, ей-ей, пойдёте! Даже самый наивный присяжный поймёт, что вам ровным счётом нечего сказать в своё оправдание.
— Да что вы всё меня каторгой стращаете?
— Почему, почему? Да потому что так и будет!
— Вы не допускаете, что ваши выводы могут быть ошибочны? Вы не допускаете виновность коридорного? Вы не подумали о том, что шкаф двигали лишь для того, чтобы запутать вас?
— Видите ли, господин Чижевский, если бы коридорный действительно промышлял бы какими-то незаконными делишками, скажем, подворовывал или обирал бы пьяных клиентов, то мы бы об этом, безусловно, узнали. Он работает на своём месте уже восемнадцать лет — это вполне достаточный срок, чтобы полностью раскрыть свои наклонности. Да, он может один раз обворовать клиента и успешно доказать свою невиновность; но как только на него вторично падёт подозрение, он немедленно будет отставлен от должности. У него прекрасная работа, большие чаевые, при сменной занятости у него остаётся ещё и свободное время… Зачем ему кого-то грабить?
Обыск уже шёл полным ходом: полицейские вытаскивали с полок книги, отодвигали от стен мебель и проверяли плинтуса, скрытые от глаз части обоев, половой паркет. Чижевский следил за действиями полицейских; видимо, их работа отвлекала его.
— Напрасно запираетесь, голубчик, — продолжал между тем увещевать Путилин, и голос его в эту минуту сделался почти ласковым. — Уж поверьте старику, правду вы всё равно от нас не спрячете. От упорного запирательства вам же хуже будет. Чистосердечное признание зачтётся судом непременно. Присяжные вынесут вердикт «виновен, но заслуживает снисхождения», и этот вердикт спасёт вашу жизнь. Уж я-то знаю, уж я-то повидал всяких! Ведь одно дело — запутавшийся человек, действовавший в порыве гнева, не совладавший с пагубной жаждой мести, находившийся в состоянии аффекта; и совсем другое — нераскаявшийся, упорный, злобный убийца. Упорное запирательство, сокрытие улик и сообщников — не лучший для вас способ защиты, поверьте.
— Я не собираюсь брать на себя чужую вину и сознаваться в том, чего не делал! Слышите?! — вдруг с неожиданным чувством произнёс Чижевский. Вы, господин Начальник Сыскной полиции, только даром теряете время. Вам положено доказывать мою вину — вот и доказывайте. Только я вам в этом деле не помощник. И хватит меня уговаривать, самооговора не будет!
— Самооговора, значит, да? Стало быть, вы решили, что я вас к самооговору склоняю. Хорошо же, господин Чижевский, хорошо. Тогда напомню вам кратко, сугубо для справки, как будет выглядеть ваше дело в суде. Итак, мотив преступления у вас имеется и притом мотив железный: гнев, личная неприязнь, вызванная прежним конфликтом и, наконец, меркантильная подоплека. Вы получаете расчёт на заводе, а у Кузнецова при себе большая сумма денег, которая после убийства пропала. Суд будет интересоваться вопросом: пересекались ли ваши с жертвой пути в ночь убийства? Да, ответит обвинение, пересекались. И докажет это. Вы были соседями в доме свиданий, и обслуга сего притона разврата подтвердит это. Протокол осмотра места преступления подтвердит перемещение шкафа у стены, поскольку в документе зафиксированы и потёртости от ножек шкафа на полу, и следы окровавленных рук. Обвинение докажет, что ваше деяние не являлось следствием спонтанной вспышки гнева, напротив, оно носило следы тщательной подготовки и предварительного сговора с соучастницами. Жертва была усыплена, что позволило вам без особых церемоний отодвинуть шкаф, загораживавший дверь, и проникнуть в номер, не выходя в коридор. Убив Кузнецова, вы с сообщницей, изображавшей вашу любовницу — а возможно, и на деле являвшейся таковой! — вернулись в свой номер, привели себя в порядок и раньше времени покинули его. Этот уход весьма напоминает бегство. Что, скажете, это было не так? — не без ехидства поинтересовался Путилин, склоняясь над сидевшим на стуле Чижевским.
Поскольку тот не ответил, начальник Сыскной полиции продолжил свой монолог:
— Сходство с поспешным бегством ещё более возрастёт, когда обвинитель упомянет в суде о том, как вы пешком отправились до Знаменской площади и далее по Невскому. Когда к вам пристал нищий, сидевший на паперти Знаменской церкви, вы в ужасе шарахнулись от него: ещё бы, ведь он привлёк к вам внимание! Полицейский предложил вам пройти в околоток для составления протокола, лишь ещё более напугав вас. У вас сердце в пятки упало, скажете, нет? Вы постарались как можно быстрее отделаться и от нищего, и от помощника квартального. Вы проигнорировали извозчиков возле гостиницы, вы проигнорировали извозчиков на самой Знаменской площади, наконец, вы проигнорировали «конку», которая уже ходила в половине шестого утра. Вы станете утверждать, будто у вас не было денег на извозчика? Чушь! Вы пешком отправились по Невскому проспекту вовсе не ввиду безденежья. Причина была одна — вы заметали след, рассчитывая, что Сыскная полиция никогда не сможет вычислить вас.
Чижевский закрыл лицо руками и застонал, точно от зубной боли:
— Боже, за что мне такое? Это просто фантасмагория какая-то!
Путилин не без внутреннего удовлетворения посмотрел на сидевшего перед ним человека и лишь повысил голос, придав речи больше пафоса:
— Так вот, господин Чижевский, когда всё это обвинитель подробно расскажет в суде, и присяжным будет предложено вынести вердикт… подумайте сами, каким он окажется. Пока не поздно… подумайте. Мой вам добрый совет.
Путилин отступил от Чижевского, безмолвно охватившего руками голову, и подал знак следователю. Грибанов приблизился, извлёк из папки бумагу с угловым штампом прокурора окружного суда.
— Ознакомьтесь, господин Чижевский, — следователь протянул документ подозреваемому, — это арестный ордер на вас. С этого момента вы официально являетесь обвиняемым в убийстве Кузьмы Фёдоровича Кузнецова. И подлежите аресту.
— Это что же? — Чижевский запнулся, вчитываясь в текст. — Меня в арестный дом, так что ли? А что, нельзя ли под подписку? или под честное слово оставить на свободе? не знаю, как это называется, под поручительство, может?
— Помилуй Бог, господин Чижевский, какое может быть поручительство в деле об убийстве? Ваша единственная привилегия, как дворянина — это камера, в которой не будет людей неблагородного сословия, то есть, это будет либо одиночная камера, либо совместная с другими дворянами. Вот и всё. Я, кстати, следователь, который ведёт ваше дело. Мне предстоит допрашивать вас. Не хотите ли сделать прямо сейчас какие-либо заявления?
— Заявлений — никаких. Хочу собраться, — Чижевский поднялся со стула. — Объясните мне, что разрешается брать с собою.
— Это пожалуйста. Сейчас я вам всё расскажу…
6
Алексей Иванович Шумилов, тридцатилетний юридический консультант крупнейшего в России «Общества взаимного поземельного кредита», поздним субботним вечером 11 августа возвращался на извозчике с именин своего бывшего сокурсника по Училищу правоведения, а ныне присяжного поверенного Василия Феофилактовича Платова. Выходные дни Вася проводил с семьёй на своей богатой даче под Стрельной, там же он и собрал гостей. Было изрядно выпито, съедено и говорено, так что возвращаться в город Шумилову решительно не хотелось. Под мерное раскачивание рессорного экипажа на мостовых в его мыслях всплывали обрывки разговоров, смех именинника, романсы под гитару и фортепиано, такие загородные и совсем нездешние запахи влажной земли и цветущих флоксов; и всё это крутилось в хмельной голове, сливаясь в ощущение неги, покоя и счастья.