Вот уже почти семь лет прошло с той поры, как после шумного дела французской подданной Мариэтты Жюжеван Шумилов был вынужден покинуть прокуратуру окружного суда. Не пожелав участвовать в осуждении невиновной, Шумилов ценою собственной карьеры спас Жюжеван от каторги, снискав проклятие одних своих коллег и уважение других. Официально числясь в «Обществе поземельного кредита» на весьма второстепенной должности консультанта по межевому праву, Шумилов время от времени возвращался к старому занятию: по просьбе друзей, знакомых и просто попавших в затруднительную ситуацию людей он проводил негласные расследования, сделавшись кем-то вроде частного сыщика. Поручения попадались разного свойства — от весьма простых и невинных, например, розыска совратителя дочери, до запутанных и рисковых вроде установления личности похитителя драгоценностей. Работу свою Шумилов выполнял быстро и аккуратно, лишнего никогда не брал, если поставленную задачу разрешить не мог, то честно в этом признавался. Справедливо полагая, что честность в таких делах превыше всех прочих добродетелей, Шумилов никогда не использовал полученную информацию в корыстных целях. При всём том своих клиентов загодя предупреждал: если в результате розысков он выяснит, что обратившийся к нему за помощью виновен, то он ни за какие деньги покрывать его не станет и обо всём расскажет полиции. Слухи о довольно необычных способностях Шумилова находить выход из затруднительных ситуаций быстро распространились в Петербурге, не зря ведь говорят, что слава впереди босиком бежит! Шумилову нравилось это странное неофициальное ремесло, иногда утомительное, иногда опасное, но всегда оставлявшее ощущение приносимой пользы и собственной профессиональной востребованности.
Подъехав к дому на набережной Фонтанки, в котором он занимал две комнаты в большой квартире домовладелицы, Шумилов убедился, что подъезд заперт, и потому принялся крутить ручку звонка, вызывая дворника. Появившийся через минуту Кузьма впустил Алексея Ивановича в подъезд, в сумраке которого интригующе зашептал: «Алексей Иванович, Алексей Иванович, не проходите мимо, на набережной стоит экипаж, в нём сидит дама, вас дожидается. В квартиру пройти отказалась, уже более часа держит извозчика. Просила при вашем появлении поставить вас в известность». Сквозь застеклённую уличную дверь Шумилову был хорошо виден экипаж, стоявший в саженях тридцати от дома на той стороне проезжей части, что была ближе к парапету.
Дав дворнику пятак, Шумилов вышел из подъезда и направился к экипажу. От выпитого днём шумело в голове, да и время уже шло к полуночи, тут бы и лечь поспать, а не умные разговоры вести! Но неизвестная дама выбора Шумилову не оставила. «Интересно, если б я вообще не явился ночевать, как долго она бы меня ждала?» — отстранённо подумал Шумилов, пересекая пустынную в этот час проезжую часть набережной.
В экипаже с поднятым кожаным верхом сидела женщина лет тридцати. Черты её лица рассмотреть было довольно сложно из-за шляпки и опущенной чуть ли не до подбородка вуали. Возраст женщины выдавали её руки и высокая гладкая шея — они принадлежали именно вполне сформировавшейся молодой женщине, а не девице и не бабушке.
— Добрый ночи, — поприветствовал Алексей Иванович незнакомку, — я — Шумилов.
— Приятно вас видеть, — мягким, тёплым, располагающим голосом ответила женщина. — Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, ко мне, покатаемся немного.
Шумилов запрыгнул в экипаж, возница тронул.
— Я прошу меня простить за подобные приёмы конспирации, возможно, они покажутся вам детскими, но мой статус замужней женщины таков, что лучше, чтобы никто не видел меня, входящей или выходящей из вашей квартиры, — пояснила дама.
— Понимаю. И что привело вас в такой час? — спросил Шумилов. Менее всего он был настроен сейчас на прогулки в холодную погоду под безлунным небом с низкой облачностью.
— С близким мне человеком случилась страшная беда, и мне сказали, что именно вы можете мне помочь. Моя сестра хорошо знакома с Мартой Иоганновной, а та везде рассказывает о вас…
Женщина упомянула о домовладелице, в квартире которой проживал Шумилов. Марта Иоганновна Раухвельд действительно чрезвычайно ценила Алексея Ивановича, всячески расхваливала его среди многочисленных знакомых, причём беззастенчиво ставила Шумилова в ряд самых неординарных жителей столицы, наряду с композиторами и художниками. Отчасти это восторженное отношение объяснялось тем, что немка в дни своей молодости была женой жандармского офицера и в дни польского восстания 1863 года содержала в Вильно квартиру, использовавшуюся политической полицией как конспиративная явка. Марта Иоганновна явно не доиграла в «казаков-разбойников» и на всю жизнь сохранила интерес ко всему загадочному, непонятному и скрытому от посторонних глаз. Разделы криминальной хроники в газетах не просто прочитывались ею до последней строки, но и живо обсуждались с любимым квартирантом. Особый колорит этой в целом весьма милой даме придавала прямо-таки патологическая ненависть к полякам и революционерам, легко объяснимая тем обстоятельством, что муж домовладелицы — Эраст Раухвельд — погиб от руки польского «жолнёра», террориста-кинжальщика, в дни памятного кровавого террора, устроенного мятежниками в отношении администрации края и русских вообще.
— Простите, а как мне к вам обращаться? — полюбопытствовал Шумилов, поскольку дама явно не спешила себя назвать.
— Проскурина Анна Григорьевна, — очень тихо, так чтобы возница не мог расслышать, ответила женщина. Она мягким осторожным движением приподняла вуаль на шляпе, и в тусклом сумеречном свете фонарей на Шумилова глянули крупные, темные, как спелая смородина, глаза незнакомки. — Я могу быть уверена, что нигде и ни при каких обстоятельствах вы не назовёте меня?
— Я не могу давать столь обширных и абстрактных обещаний, не зная, какого рода участия с моей стороны вы ждёте. Более того, я сразу должен вас предупредить, что ежели вы попробуете манипулировать мною, в надежде с моею помощью скрыть свои злонамеренные поступки, то я сообщу об этом полиции. Я считаю себя честным человеком и желаю сохранить, как говорили римляне, «manibus puris», то есть чистые руки. И помогаю я только тем, кого также считаю честным. Поэтому прежде чем идти далее, подумайте хорошенько, тот ли я человек, кто вам на самом деле нужен.
Женщина на какое-то время задумалась, впрочем, совсем ненадолго. Затем вздохнула и, словно бы решившись, заговорила:
— Выбора у меня всё равно нет, так что ломать голову не над чем! Так вот, мой близкий друг попал в ужасную ситуацию, которая грозит катастрофическими последствиями всем нам, то есть и мне, и ему, но прежде всего ему. Я думаю, вернее, знаю, что его арестовала полиция в связи с недавним убийством в гостинице у Николаевского вокзала. Вы, наверное, читали в газетах?
Голос ее неожиданно дрогнул, она закусила губу. «Ну, вот, не хватало ещё женских слёз», — не без досады подумал Шумилов. Дело, конечно, было не в его равнодушии или эгоистическом оберегании себя от малейших негативных эмоций; просто опыт научил Шумилова опасаться иррациональных женских переживаний и следовавших за этим перемен настроения. От сентиментальных воспоминаний до вспышки женского раздражения расстояние много ближе, чем об этом принято писать в книгах.
— Насколько я знаю, про убийство было напечатано всего несколько строк. Даже имя убитого не оглашалось, его просто назвали «К.К», если я не ошибаюсь. Насколько я понимаю, это та самая гостиница «Знаменская», где номера сдаются для любовных свиданий? — невозмутимо уточнил Шумилов.
— Да, именно. Я хочу сказать… я… мы… были там той ночью, в соседнем номере, и как раз во время убийства… — сумбурно начала дама. И неожиданно добавила, опустив глаза:
— Вы осуждаете меня?
Шумилову показалось, что она просто боится смотреть на него.
— Осуждаю ли я вас? Помилуй, Бог, я вас вижу три минуты и вовсе не знаю. Я не ваш духовник и не синодальная комиссия. У вас есть право на личную жизнь, и, полагаю, вы лучше меня знаете, как вам надлежит её устроить.
— Видите ли, мужчину, с которым я встречалась в гостинице, арестовали по обвинению в убийстве этого самого «К.К.», как вы его назвали. Кстати, фамилия погибшего была названа газетами ещё вчера — это некий Кузьма Кузнецов…
— Я этого не знал. Упустил, стало быть…
— Но арестованный невиновен в убийстве! Я это знаю абсолютно точно, поскольку всё это время была с ним. Можно сказать так: если виновен он, то виновна и я, понимаете? — собеседница Шумилова явно волновалась, её руки в перчатках торопливо и нервно перебирали складки зонта, который женщина держала на коленях, — Но ни он, ни я не убивали этого самого Кузнецова. Я вообще этого человека никогда не видела.
— Анна Григорьевна, расскажите мне всё по порядку, с самого начала. Я обещаю быть хорошим слушателем и вас не перебивать.
Женщина кивнула.
— Всё началось двенадцать лет назад, когда мы познакомились с Костей, Константином Владимировичем Чижевским. Это тот человек, который обвиняется ныне в совершении убийства. Знакомство наше состоялось в Калуге, на ежегодном балу в дворянском собрании. Мне было семнадцать лет, отец мой являлся выборным предводителем дворянства, — она с грустью склонила голову и безотчётно вздохнула, — жизнь казалась усыпанной розами, а я полна ожиданием и… и предвкушением необыкновенного счастья. Знаете, верно, как это бывает в молодости? А Константин в тот год окончил Технологический, получил хорошее место в столице. Мы были молоды, полны надежд. И между нами начался роман, невинный, юношеский и очень пылкий. Константин попросил моей руки, но… родители мои воспротивились. Говорили, дескать, не пара он тебе, мальчишка, ни имени, ни положения, ни денег. Ты, дескать, достойна лучшего. И «достойный» действительно вскоре отыскался, благо маменька много работала над этим, — женщина произнесла это с горьким сарказмом, — подающий большие надежды блестящий офицер из самого Петербурга. О-о, эти комплексы провинциалок перед всем, что исходит из столиц