Раздался короткий почтительный стук в дверь. Шумилов моментально опустил драпировку, переставил кресло на место и пошёл открывать стучавшему. Оказалось, что поспел заказ из буфета.
— Доброй ночи, — негромко провозгласил официант. — Бутылка венгерской мадеры, фунт винограда, два померанца. Персики из Крыму-с…
Шумилов впустил официанта, который ловко расставил на столе необходимую посуду, на глазах клиентов откупорил запечатанную бутылку и, получив «на чай» десять копеек, довольный удалился. Шумилов прошёлся по комнате, раздумывая, как бы лучше приступить к следующей части своей программы, потом, приняв решение, скомандовал:
— Вот что, Анна Григорьевна, отправляйтесь-ка в здешнюю кроватку! Я приглашу сейчас коридорного, потолкую с ним, а вы внимательно слушайте его ответы. Но, разумеется, ни во что не вмешивайтесь, поскольку дело ваше, согласно нашей легенде, совершенно постороннее.
И, открыв в дверь в коридор, он поманил пальцем коридорного. Тот живо подскочил, благо его стойка находилась совсем рядом со вторым номером.
— Зайди-ка, братец, — предложил ему Шумилов, — Скажи-ка, Корифея Мертваго ты знаешь?
— Корифея Мертваго? — переспросил коридорный, — Кажется, нет…
— Гм… Неужели даже не слышал? — удивился Шумилов. — Что ж ты, любезный, газет вовсе не читаешь? «Московский речитатив», «Дни», «Полуденный курьер»… Экий ты, братец, валенок, однако! Аж даже настроение мне испортил! Корифей Мертваго — это я, вернее это мой псевдоним. Я так и подписываюсь: «К. Мертваго».
— Извините, господин, не узнал, — закивал коридорный, — Ну, вылетело из головы, даже не подумал об этом.
— Ладно, пропустим, — снисходительно махнул рукой Шумилов. — Я, признаюсь, и сам газет не читаю. Ты лучше скажи, как тебя зовут?
— Полозов Алексей.
— Мадеру будешь, Алексей?
— Мне ж нельзя, я на службе-с.
— Да будет тебе, мы ж никому не скажем, — Шумилов налил вина в два фужера и снова поманил коридорного к себе. — Подойди-ка, не стой столбом на пороге.
— Да нельзя же мне… мне ночь целую на ногах… меня же срубит…
— Экий ты нервенный, — Алексей Иванович похлопал его по плечу. — Стакан мадеры не срубит! Ну, давай, что ли хлопнем…
Мужчины выпили по половине фужера, и Шумилов тут же долил из бутылки.
— Давай, давай, персик режь, под мадеру хорошо покатится! — хозяйственно распорядился Шумилов. — У меня к тебе, Алексей, такой вот вопрос оформился: скажи-ка, это ж ведь у вас тут убийство случилось?
— Ну… — замялся Полозов, — с этим вопросом к управляющему лучше обратиться. Или даже в полицию.
— Эко далеко ты меня послал. Аж даже невежливо получается, — Шумилов покрутил головой. — Я ведь чего интересуюсь-то… — он наклонился к Полозову и, показав зажатый между пальцами серебряный червонец, тихо продолжил, — я журналист. Вот явился к вам сюда… ммм… с дамой, и подумал, дай-ка напишу очерк об этом деле. Не заметку вшивую в три строки, а очерк, понимаешь, в целую страницу. И задвину его куда-нибудь в солидное, денежное издание, да хоть в тот же «Речитатив». Так вот, поскольку дело это доходное, то я могу хорошо заплатить за ценные сведения, гонорар так сказать соавторский. К управляющему я, конечно, сходить могу, да только вряд ли он что знает. И ты сам в таком разе вряд ли что заработаешь… Так что соображай быстро Алексей, кота за хвост не тяни.
По всему было видно, что услышанное чрезвычайно заинтересовало коридорного: он, не мигая, слушал Шумилова и кивал в такт его словам. Чтобы его немного подразнить, Шумилов с простодушным видом поинтересовался:
— Или ты думаешь, что мне лучше к твоему сменщику обратиться, раз ты ничего не знаешь?
— Сменщик мой всё равно ничего сказать не сможет, потому как в ту ночь моё дежурство было. Как раз таки я знаю больше всех!
— Всю ночь, говоришь? — Шумилов продолжал держать монету перед носом коридорного и не спешил её отдавать.
— До девяти утра. Я и труп нашел.
— Своими глазами видел? — недоверчиво спросил Шумилов.
— Конечно своими, а то чьими же! — получив, наконец, монету, Полозов проворно убрал ее во внутренний карман своего форменного сюртука и, подойдя к двери, выглянул в коридор, проверяя, не появился ли кто возле его стойки. — Зрелище, доложу вам, было ужасное, я даже смотреть не мог. Шея разрезана как у быка на бойне, вместо лица — сплошное кровавое месиво, ножом истыкано, значит, кровищи столько, что… — он развел руки в стороны, не находя подходящих слов. — Вся кровать, почитай, была залита…
— Ну, давай, ещё винца, — предложил Шумилов и после того, как они вместе выпили ещё по бокалу, спросил. — А скажи-ка, Алексей, убитый на кровати лежал?
— Да, лежал в одежде, правда, всё на нём было расстегнуто, и жилет, и сорочка, и брюки.
— А с кем он пришёл?
— Девица молоденькая, симпатишная весьма, по виду проститутка, рыжая.
— Так, так, а может, это она его так… приласкала?
— Не-е, что вы! Он спал, когда она ушла. Я проверял. У нас, знаете ли, так принято — проверять, когда один из гостей уходит раньше другого.
— Скажи-ка, любезный, а та парочка заказывала что-нибудь в буфете?
— Нет, они принесли с собою вино и фрукты, а у меня потребовали посуду. Ну, я и дал.
— А скажи-ка вот что: полиция нашла орудие убийства?
— По-моему, нет.
— Ясненько. А вот что скажи, милый, когда вообще в гостинице появился погибший со своей дамой?
— Точно могу сказать: четверть двенадцатого была. Буквально плюс-минус минута-две.
— Откуда знаешь?
— Хех, — самодовольно ухмыльнулся Полозов, — так церква же за окном, — последовал кивок в сторону Знаменской церкви, — там у них на колокольне колокол каждые четверть часа бомкает. Вокзал — опять же! — через площадь, там часы. Так что со временем у нас всё точно!
— Так, ясно. Считай, что убедил, — кивнул Шумилов. — А теперь скажи мне, кто был во втором номере, то бишь в этом самом, в течение той ночи?
— Ну, была одна парочка, ещё до полуночи. Но она потом слилася и к убийству отношение иметь не могла, поскольку уже после их ухода я видал погибшего живым.
— Так, ясно, продолжай…
— Ну, и потом, в ночи уже, примерно в час тридцать пополуночи во второй номер заселились мужчина и женщина, — Полозов обстоятельно описал жильцов и в его словах Шумилов без труда опознал Проскурину. Дабы замаскировать свой интерес ко второму номеру — ибо, считалось, что Шумилов ничего не знает о замаскированной двери в стене — Алексей принялся дотошно расспрашивать коридорного о жильцах четвёртого номера. Полозов терпеливо отвечал на все вопросы, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы выглянуть за дверь и убедиться, что его никто не ищет. Выслушав его, Шумилов поблагодарил коридорного:
— Ну, спасибо, Алексей Полозов, толковый ты, как я вижу, человек; если понадобишься, я к тебе ещё обращусь!
— Спасибо вам, барин, — поблагодарил коридорный и вышел из номера.
После того, как Шумилов запер за ним дверь и вернулся в гостиную, послышался голос Проскуриной.
— Я внимательно всё выслушала, Алексей Иванович, и вот что хочу сказать. Этот добрый молодец вам наврал. В ту ночь он работал только в конце, ближе к утру. Когда мы с Константином явились, нас встретил на этаже и проводил в номер совсем другой человек. Этот же только принял у нас ключи, когда мы уходили, — Анна Григорьевна сидела на краю кровати и озадаченно рассматривала ногти на своих руках, точно впервые их увидела, — Что-то нечисто с этими коридорными. Интересно, какие показания этот самый Полозов дал полиции.
— Да уж, действительно интересно, — согласился Шумилов, присаживаясь рядом на кровать, — В котором часу вы уходили?
— Мы пришли примерно в полвторого ночи, а уходили в начале шестого, десять минут или четверть шестого. Мороженое нам принесли что-то около трех, наверное.
— Странно… А вы ничего не путаете?
— Нет, конечно. Портье в тот раз был тот же, что и сегодня, а по этажу дежурил такой чернявый, как жук. И высокий, наверное, на целую голову выше этого Полозова.
Шумилов несколько минут обдумывал всё услышанное и, несмотря на большой соблазн немедленно реализовать полученные сведения, решил всё же покуда не спешить. К обнаруженной странной нестыковке можно было вернуться потом, сейчас же следовало реализовать все возможности, предоставленные его местонахождением. Поднявшись с кровати, он перешёл в гостиную, отодвинул от стены второе кресло и отдёрнул драпировку. Ещё раз внимательно осмотрел дверь, присел на корточки, прикидывая в уме, какой предмет можно было бы использовать вместо отсутствующей дверной ручки. Анна Григорьевна подошла, стала рядом и без лишних слов поняла направление его мыслей.
— Думаете, как это открыть? Пожалуй, у меня найдется что-нибудь подходящее.
Она высыпала содержимое сумочки прямо на ковёр. Среди обычных женских мелочей — нюхательной соли, платочка, пудреницы с перламутровой крышкой, маленького карандашика в золоченом колпачке, флакона духов — мелькнули маникюрные ножнички. Проскурина подняла их и подала Шумилову.
— Чуть позже, — сказал он задумчиво.
Потом достал из нагрудного кармана носовой платок, смочил его водой из-под крана и приложил к тому месту, где бумага была приклеена к дверному наличнику. Оттиск печати располагался левее, и влага, расползаясь пятном по бумаге, не затронула ее. По прошествии полуминуты Шумилов осторожно подцепил фруктовым ножом, принесенным коридорным, конец бумажной ленты, и аккуратно отделил ее от наличника.
— Вы авантюрист, Алексей Иванович. Как же мы потом её обратно приклеем? — спросила Анна Григорьевна. Её глаза испуганно округлились, хотя, возможно, в эту минуту она просто играла.
— Это я-то авантюрист? — удивился Шумилов. — Не верьте тому, кто вам такое скажет! Запомните, Анна Григорьевна, если я открепляю полицейский «маячок», значит у меня с собой есть клей, чтобы приклеить его обратно. Вот так! А авантюристы никогда с собою клей не носят…
Проскурина благожелательно отнеслась к попытке Шумилова пошутить и улыбнулась ему: