— Эй, Алексей, будь любезен, горничную подошли-ка нам!
— А что случилось? — подскочил встревоженный Полозов.
— Да у нас маленький казус вышел. Бельишко бы сменить… А то вино разлили, — Шумилов коротко хохотнул, изображая этакого жизнерадостного дебила, довольного собою в любых обстоятельствах. — Мы заплатим, не беспокойся. Скажи сколько надо…
— Сей момент, господин Мертваго, горничная посмотрит и назовёт цену. Бёльё — это ее епархия, — услужливо откликнулся Полозов.
Шумилов вернулся в гостиную. Буквально через минуту в дверь аккуратно постучали. Потупив глаза, деловито вошла женщина лет тридцати, в форменном платье, белом переднике и косынке. Коротко поздоровавшись, она посмотрела на кровать и принялась сноровисто снимать постельное бельё, не высказав ни единым словом или взглядом ни удивления, ни, тем более, сожаления по поводу испорченного белья. Сбросив на пол грязные простыни, она вышла из алькова и направилась к шкафу. Погремев ключами на связке, она открыла бельевое отделение, которое оказалось набито постельными принадлежностями, выбрала необходимое и вернулась к кровати. Весь перестил занял буквально три минуты, горничная двигалась как автомат, не совершая ни единого лишнего движения. Закончив работу, она негромко произнесла: «рубль двадцать» и выжидательно посмотрела на Шумилова. Протянув ей два рубля вместо обычной в таких случаях пары гривенников, Шумилов участливо проговорил:
— Сдачу оставь. И вот что, скажи-ка, милая, как тебя?
— Прасковья Егорова, ваша милость.
— Скажи, Прасковья, а ты каждый день работаешь?
— Сутками, ваша милость, от утра и до утра, потом моя сменщица приходит.
— А как работают коридорные?
— Они по полусуткам, потому как им спать совсем нельзя. Дневные с девяти утра до девяти вечера, ну, а ночные — наоборот. Обычно три через один выходной.
— Так, так… — начал подсчитывать в уме Шумилов, — значит сегодняшний коридорный… как, бишь, его?
— Полозов Алексей.
— …да, Полозов, на прошлой неделе, в ночь с шестого на седьмое тоже дежурил?
— Это когда в соседнем номере убийство было? — тут же уловила смысл подсчётов горничная. — Именно, его была смена.
— Я понял. А скажи-ка, Прасковья, — Шумилов нарочито медленно стал доставать из своего портмоне серебряную рублевую монетку, так что взгляд горничной прямо приклеился к ней, — в тот самый день… ну, когда убийство приключилось, ты дежурила?
Шумилов протянул горничной рубль и посмотрел на нее испытующе. Женщина взяла протянутые деньги, тень явного удовлетворения мелькнула на её лице и она словоохотливо принялась рассказывать:
— Аккурат я дежурила, мне всегда самое невезение достается. Вот сменщице моей, Наталье, той завсегда фортуна прёт: на той неделе какой-то купец-миллионщик деньгами так сорил, так сорил — вся обслуга по червонцу на чай получила. А как кровь замывать или ещё похлеще чего — так тут моя очередь приваливает. Э-эх! — Она сокрушенно покачала головой. — Так мало того, ещё и полиция все соки выпила потом. Три раза один за одним допрашивали, точно издевались. Одно и то же им повторяла. А вы не из полиции часом, господин хороший? — вдруг спохватилась женщина, и глаза заметались в испуге с Шумилова на его даму.
— Гм, Прасковья, дождёшься ты от полиции рубля серебряного. Ты снега прошлогоднего от них не огребёшь! так что на сей счёт можешь быть спокойна, я — не полицейский. Я журналист полёта нешуточного, статью пишу про то убийство. Зовут меня Корифей Парацельсович Мертваго. — Шумилов был готов поспорить на всё золото мира, что горничная не сможет повторить названные ей имя и фамилию даже на самом пристрастном допросе. — Из Москвы я! Так что считай, тебе крупно повезло, потому как наш журнал за ценные сведения денежку платит. Ответишь на мои вопросы — получишь ещё рубль. Ну как, договорились?
— А чего ж, — махнула рукой Прасковья, — спрашиваете ещё! Конечно, договорились, не все же Натахе хвастать…
— Вот и хорошо. А скажи-ка, Прасковья, про что полиция у тебя допытывала?
— Про полотенца. Не было ли на них крови. Я говорю — не припомню. У нас это вообще не редкость, потому как кто ж из клиентов станет жалеть белье? Вот вы, господин хороший, тоже вино разлили. У нас этих пятен… Поди, разбери потом… А ещё прокурор про воск выспрашивал, — горничная хитро посмотрела на Шумилова.
Тот без лишних слов понял её взгляд, достал обещанный серебряный рубль и протянул женщине. Она проворно схватила его и упрятала туда же, куда и первый, в потайной карман где-то под фартуком.
— Да, про воск. В изголовье кровати, возле убитого, значит, они его нашли и давай меня и так и эдак пытать, не я ли его оставила. А на что мне свечка-то в руках? У меня в руках тряпка и ведро, — сказала она, как бы бравируя простотой своего ремесла.
— Может, они решили, что это ты по неосторожности оставила, по забывчивости, а теперь не признаешься? — предположил Шумилов. Он тоже видел следы стеарина на полу третьего номера, но объяснения их появлению не нашёл. Следователь, стало быть, тоже, потому и обратился за разъяснениями к горничной.
— Да при чём же здесь я? Делать мне больше нечего, как за креслом стоять и свечой капать! — женщина начала кипятиться. — Дура, что ли? Клиенты иной раз… одно название, что приличные господа, а нагадят так, что смотреть тошно. А мое дело утром убрать, чтоб по смене чистый номер передать.
— А может, следы на полу остались ещё с предыдущего утра, когда ты только на смену заступила?
— Ага… А то я первый раз замужем и не помню! Не-е-ет, к вечеру шестого я третий номер уже дважды успела убрать и никаких капель там на полу возле кровати не было — это точно я вам говорю!
— А скажи-ка, Прасковья, много ли через второй этаж проходит клиентов за смену?
— Это сколь перестилов делаем, вы спрашиваете? — уточнила горничная. — Уж всяко более двух десятков, а сколь более, то по разному: и двадцать пять бывает, и тридцать пять. Летаешь из номера в номер, как пчёлка, только что не жужжишь. Самые обильные дни — пятница и суббота.
— Да-а, презанятная история получается. А что ваши, гостиничные говорят? — в лоб спросил Шумилов.
— А чего им говорить-то? Кто ж знает… Люди боятся, что управляющий разгневается и погонит.
— За что?
— А мало ли за что. Хозяева-то как рассуждают: наш Филат не бывает виноват! А стало быть, виноваты мы, чернь то есть. Маленького человека всегда можно найти, в чём обвинить и за что наказать…
После того, как горничная ушла, Шумилов крепко задумался. За последний час он узнал столько нового и противоречивого, что всё это надлежало как следует мысленно рассортировать. Итак, Шумилов узнал, что шкаф в третьем номере был оборудован для тайного наблюдения за происходящим в помещении; его расположение напротив двери в стене, а также легко снимаемая задняя стенка обеспечивали скрытный и бесшумный доступ из соседнего номера. Смазанные дверные петли и замок свидетельствовали о том, что к подобному способу проникновения в шкаф прибегали совсем недавно. Когда? Никак не позже седьмого августа, поскольку именно в тот день третий номер был опечатан полицией.
Как убедился Шумилов, из шкафа можно было без труда пройти далее, в комнату. Дверь бельевого отделения также была хорошо смазана и легко открывалась. Однако, на шкафу оказались отпечатки окровавленных рук. Значит, шкаф третьего номера передвигался кем-то уже после убийства Кузнецова. Кем именно? Логично предположить, что самим же убийцей. Но в этом случае получается воистину абсурдная ситуация: для чего убийце двигать шкаф, ежели он и так имел возможность беспрепятственно покинуть комнату тем же путём, каким он в неё попал? Убийца прошёл через дверь в стене и шкаф, зарезал жертву, и точно так же он мог покинуть место преступления. Для чего ему хвататься за шкаф с разных сторон?
Далее. Убийца действовал в темноте. На это указывают потёки стеарина в изголовье кровати. Значит, убийца не мог зажигать в номере свет. Почему? Да в силу той же самой причины, по которой не зажигал свет и Шумилов во время осмотра третьего номера — боясь привлечь внимание коридорного полоской света под дверью. Что может означать такого рода страх? То, что убийца действовал, будучи не в сговоре с коридорным. Что ж, от этого открытия делалось несколько легче. Вместе с тем, по уверениям Проскуриной, ночью на втором этаже почему-то работали два коридорных, во всяком случае, селили и выселяли Проскурину и Чижевского разные люди. Что сие может значить? Один коридорный подменял другого, так сказать, покрывал его. Какие причины служили тому обоснованием — совсем другая песня, но интересно, рассказал ли следователю об этой подмене сам Полозов? Не факт. Вообще, совпадение подобной подмены с убийством выглядело в глазах Шумилова весьма подозрительно; конечно, сие могло ровным счётом ничего не означать, но… Но если такая связь существует, то не означает ли это того, что сменщик Алексея Полозова просто-напросто «подставил» его под убийство?
С точки зрения профессионального преступника такая «подстава» была бы, что называется, работой высшего класса. Полозов чистосердечно будет отбивать все подозрения в свой адрес и тем самым выведет из-под угрозы разоблачения настоящего преступника.
Было очевидно, что второй номер, который был снят Проскуриной и Чижевским в ночь на седьмое августа, не мог быть использован для подглядывания: задняя стенка его шкафа была изготовлена из цельного куска дерева, Шумилов в этом убедился, когда горничная доставала белье. Это означало лишь то, что третий номер, занятый убитым, был особым, он предназначался для «интимных представлений» с участием проституток. Знал ли об этом погибший мужчина? Знала ли об этом рыженькая проститутка, с которой он явился в гостиницу? Как вообще такие «представления» устраиваются? Можно ли их устроить без ведома персонала гостиницы? Очевидно, нет. Но как тогда о такой услуге можно договориться? И тут же рождается другой вопрос: а откуда убийца узнал о том, что в «Знаменской» есть такие в высшей степени необычные номера?