— Васька, падла, не темни! — взвился Полозов. — Через твое паскудство все на каторгу загремим!
— Да я что же, я же рассказываю, — поспешил заверить Хлопов. — Ваша правда, господин юрист, он уснул от снотворного.
— Сонька подсыпала? — догадался Шумилов. — В вино?
— Если честно, то… помог я ей. Понимаете, она пожаловалась мне, дескать, боюсь, как бы мне не досталось на орехи, когда эти двое начнут отношения выяснять. Между нами говоря, я её понимаю: этак и затрещину схлопотать недолго, и подсвечником по голове. А как она с битой рожей зарабатывать будет? Вот я ей и предложил насыпать снотворного в вино. Объяснил, как все сделать — купить в аптеке опийных капель и через пробку в бутылку шприцем впрыснуть. Дело-то нехитрое, прокола не видно. Велел ей эту бутылку с собой в гостиницу принести — у нас же это не возбраняется — ну, чтобы в буфете не заказывать. Так мы решили поступить на тот случай, что ежели кавалер после сна и догадается, что в вино что-то было подмешано, то чтоб не пошел бы жаловаться на буфетчика к управляющему… ну, одним словом, чтоб, значит, совсем отвести подозрения от себя и от гостиницы.
— Благодаря этому снотворному убийцы смогли подойти к жертве незаметно и прикончили её во сне, — жестко сказал Шумилов.
— Да кто ж знал, что они его резать будут! — запричитал Хлопов. — Что вы мне-то пеняете, как будто я нарочно подвёл господина этого под заклание. Да я же не душегуб какой! У меня самого душа не на месте все эти дни. Я же поверил, будто они и вправду хотят его уличить в измене, мало ли какие пари господа в клубах у себя заключают. Им потеха, ему посрамление, хоть и шуточное!
— Ну, ладно, Хлопов, рассказывай дальше.
— Через какое-то время после того, как ушла Сонька-Гусар, и я проверил комнату, ушла из второго номера и эта парочка. Они, как и обещали, не задерживались. Я после них зашёл в номер, проверил — там всё чисто, постель действительно не смята. То есть слово своё господин этот сдержал. Я быстренько пустую бутылку и посуду убрал, полотенца заменил, благо знаю, где взять смену, проветрил комнату и следующую парочку буквально через четверть часа в номер и запустил.
— Вот про них-то полиция больше всего и расспрашивала, — вставил слово Полозов. — Когда пришли, как выглядели, в каком настроении и прочее. Я эту парочку провожал уже в шестом часу утра и смог полиции всё подробно рассказать. Даже ничего и не придумывал, сказал, что видел. Ну, скажите, господин юрист, разве можно меня обвинять в содействии убийцам? Я про тех, что перед ними были, сегодня первый раз слышу!
И Полозов метнул на Хлопова полный яда взгляд.
— Хлопов, расскажи всё, что знаешь про Соньку, — приказал Шумилов, проигнорировав вопрос Полозова. — Откуда такая кличка — «Гусар»?
— Того не знаю, кличка давняя. «Гусар» и «Гусар». Что сказать? Девица видная, лет, эдак, двадцати трёх, стройная, высокая, мне вот так будет, — Хлопов встал с дивана и показал ее рост себе до подбородка. — Так что погоняло ей товарки приклеили в самый раз. Рыжая. Волосы… такие… пушистые, кудрявые, она их буклями из-под шляпки выпускает с боков. Мордочка смазливая. Вообще, на внешность оченно приятная деваха. Служит модисткой в салоне, только каком — того не припомню, у меня эти иностранные имена не запоминаются. Уж извините.
— Тогда где её можно найти? Как ты с ней связывался?
— Ну, она раньше часто обреталась в ресторане Тихонова, что в «Пассаже» на Невском.
— Ясно. А живёт где, не знаешь?
— Никак нет-с. В её клиентах не хаживал.
Наступила тишина. Полозов заерзал на сиденье и, вопросительно взглянув на Шумилова, несмело проговорил:
— Как бы кто нас не хватился, господин юрист. Можно идти?
— Тебе, Полозов, можно, а вот к Хлопову у меня ещё парочка вопросов будет.
Полозов, видимо, несколько успокоенный окончанием разговора, поспешно покинул номер. Хлопов, напряжённо следивший за лицом Шумилова, остался сидеть на диване.
— Ты покуда не всё рассказал, — продолжил беседу Алексей, — когда и как всё на место убрал, шкаф закрыл, заднюю стенку из-под кровати вытащил…
— Так сразу же после ухода этих, из второго номера, и закрыл-с, — бодро ответил коридорный, но глаза его предательски забегали и он как-то непонятно стушевался. Шумилов сразу понял эту непроизвольную реакцию на, казалось бы, обыденный вопрос и моментально ухватился за ниточку, хотя ещё и не понимая причину этой лжи.
— Я вижу, ты всё ещё пытаешься меня обмануть, Хлопов. Я уже устал следить за твоими наивными выкрутасами. Давай закончим на этом наш разговор. Продолжать его ты очень скоро будешь не здесь и не со мною. Там, полагаю, тебя образумят очень быстро и отучат врать на всю оставшуюся жизнь.
Коридорный молчал, повесив голову. Вид он имел раздавленный.
— Ну, а коли вы и так всё знаете, так что ж меня спрашиваете? — спросил он негромко.
— Хочу посмотреть, когда ты начнёшь вести себя как честный человек. Но, видимо, этого я не дождусь. Убийцам незачем было трогать заднюю стенку шкафа, не так ли? И шкаф двигать им было решительно незачем. Этими действиями они всё равно следы преступления скрыть не могли, поскольку на кровати лежал залитый кровью труп. И что же тогда получается? Ты был в третьем номере уже после ухода убийц из второго, и это ты, Хлопов, запачкался в крови, оставил кровавые отпечатки на шкафу, а теперь наводишь тень на плетень, лепечешь тут невесть что… — Шумилов всё более и более возвышал голос. — Ты пойми, дурак, ведь полиция, ежели не найдёт Соньку-Гусара и эту парочку из второго номера, именно тебя обвинит в убийстве. А может… может, ты и убил его, Хлопов? — Шумилов сделал вид, будто всерьёз задумался над этой версией. — Позарился на деньги, на часы или что там ещё у него было? Запонки с изумрудами! — Алексей почти закричал, подойдя к Хлопову совсем близко и почти нависая над его согбенной фигурой. — Решил, что ты самый умный и всех запутаешь. Свалишь убийство на мифическую Соньку-Гусара, ищите, дескать, её, ну а если и найдёте, так попробуйте доказать… Полиция же дура, там же не докопаются, так?
— Нет, нет, не убивал я, ваше благородие, нет, нет! — взмолился коридорный. Сейчас он сделался совсем жалок, лицо его пошло пятнами, а виски и лоб покрылись большими каплями пота.
И он заговорил торопливо, брызгая слюной, судорожно глотая слова, уставившись невидящими глазами в пустоту перед собою.
— Не убивал, видит Бог, не убивал! Часы… да, взял… нечистый попутал, пачку билетов казначейских украл у трупа… но не убивал, вот вам крест! — он начал истово креститься. — Когда Лёха Полозов его утром нашёл и заорал, как умалишённый, я вопль его услыхал на лестнице. Он метался как оглашенный, честное слово, к швейцару помчался, дурачок. А я смекнул, что беда выйдет, когда полиция нагрянет, а там шкаф открытый. Вмиг к ответу притянут. И ведь не докажешь никому! На маленького человека всегда списать легче! И даже если не засудят, так из гостиницы попрут, как пить дать. Что делать? Я метнулся в номер, благо Лёха его открытым оставил… подскочил к кровати. Тут меня… чуть не вывернуло наизнанку — такое зрелище, не приведи, Господи, — он опять перекрестился. — Ну, я вижу, жилетка на нем, на убитом то есть, распахнута, а из кармана цепочка золотая свешивается. Я ее схватил, часы себе в карман сунул. Тут, видать, и испачкался. Давай из-под кровати заднюю стенку шкафа тащить… вытащил… навесил на два гвоздочка… это секундное дело, когда сноровка имеется. Придвинул шкаф к стене. И вижу, в гостиной на диване пиджак лежит, и карман интересно так оттопыривается. Я туда…
— …сам в руки просится, — саркастически подсказал Шумилов.
— … ну да… то есть, тьфу… Достаю бумажник — ба! мама родная, что б я так жил… там пачечка сторублёвок… красивая такая пачечка. Взял я их. Черт попутал, ваше благородие! Ничего больше из того бумажника брать не стал, хотя там ещё деньги были. Решил, что нельзя вчистую выгребать. Эх-ма… Никогда в руках столько денег не держал, это ж соблазн почище… не знаю даже чего! Но только я никого не убивал, видит Бог!
— Дальше, — прерывая поток словоизвержений, строго приказал Шумилов.
— Ну, вот, потом тем же макаром вернулся на свой этаж. Этот дурачина, Полозов, соловьём внизу заливался. Меня даже и не видел. А я всё быстро сделал, минутки хватило.
— А как с часами и деньгами поступил?
— В сохранности они. Я, как бы это сказать, заробел после убийства. Ни единого билетика из пачки не потратил. Они у меня все схоронены в надёжном месте. Что же мне теперь будет? — спросил он с тоской в голосе.
— Если правду говоришь и ценности вернешь, то до каторги дело не дойдёт. Сознание причиненного вреда и всемерное содействие исправлению оного само по себе уже является смягчающим вину обстоятельством. А я всегда смогу подтвердить, что ты всё рассказал и выдал ценности по собственной воле, из раскаяния. Так где ценности?
— Они здесь же, на моём этаже припрятаны. Нести?
— Неси. Я их у тебя изымаю под расписку. Расписку составим и подпишем в присутствии Полозова, он тоже подпишется. Ежели полиция и спросит, ты смело покажешь расписку, расскажешь всё, как было, и направишь ко мне.
— А вы имеете право? — неуверенно спросил Хлопов.
— Имею, — рявкнул Шумилов. — Запомни, дурачина, я единственный человек в целой Вселенной, который может спасти тебя от каторги! Ты это понял?
По прошествии десяти минут, которые показались Шумилову нескончаемо-долгими, Хлопов принёс золотые часы-луковку и пачку казначейских билетов, завернутую в голубой носовой платок и перехваченную поверх тесемкой. После тщательного пересчёта денег и переписывания номеров банкнот, произведённого в присутствии Полозова, Шумилов забрал их. В двух экземплярах была составлена расписка, гласившая, что в ночь на 13 августа нижепомянутые ценности в присутствии Алексея Полозова были вручены коридорным Василием Хлоповым юристу «Общества взаимного поземельного кредита» Алексею Шумилову. Все трое подписались под обоими экземплярами, один из которых остался у Хлопова, а другой забрал с собою Шумилов.