, мысленно перебирая события долгого дня. — «Вопрос с ценностями Кузнецова, похоже, решится сам собою. Надо сегодня же отвезти часы и деньги убитого Карабчевскому, а уж он сможет, не возбудив ненужных вопросов, передать их душеприказчику покойного Кузнецова. Для этого присяжному поверенному надо будет явиться на открытие завещания у нотариуса — как бишь его? — Сулейко. Даже если полиция и начнет допытываться, откуда взялись эти ценности и как попали в руки присяжного поверенного, тот всегда сможет сослаться на законное право не отвечать на вопросы, затрагивающие интересы его подзащитного. То-то Агафон Иванов крякнет и непременно вспомянет наш разговор на кладбище!»
Шумилов добрался до конторы Николая Платоновича Карабчевского уже почти в семь часов вечера. Шанс застать присяжного поверенного в такой час был невелик, но Алексей Иванович буквально физически ощущал, как вещи Кузнецова жгли ему карман. Он был намерен покончить с этим вопросом непременно сегодня же.
На удачу Шумилова оказалось, что Карабчевский всё ещё работает. Молодой учтивый помощник в адвокатской приемной попросил его обождать на диванчике, «покуда патрон освободится». Ожидание заняло примерно с четверть часа, наконец, дверь в святая святых сего заведения — кабинет присяжного поверенного — распахнулась, и в приёмную буквально выкатилась колоритная пара — немолодая женщина с заплаканными глазами и весьма похожий на неё внешне молодой человек в студенческом кителе. Молодой человек трясся мелкой дрожью и свистящим шёпотом шипел на женщину: «Вы, маменька, в домашнем театре не доиграли. Кого вы тут из себя корчите? Николай Платонович ясно же всё объяснил в самом начале…»
Помощник исчез за дверью кабинета и через несколько секунд пригласил Шумилова войти. Увидев гостя, Карабчевский широко улыбнулся и поднялся из-за стола навстречу:
— Какими судьбами, Алексей Иванович? Уж не знаю, по делу вы или нет, да только я рад вас видеть и безо всякого делового повода.
Они были знакомы уже несколько лет, и знакомство это носило обоюдовыгодный характер, являясь по сути партнёрством равно деятельных и энергичных натур. Карабчевский ценил Шумилова за способности сыщика, порядочность и сноровку — качества, встречающиеся куда реже, чем принято думать; несколько раз именитый присяжный поверенный привлекал Алексея Ивановича к решению задач по своим делам. В свою очередь Шумилов много раз убеждался в ловкости и предприимчивости адвоката, его редкостной способности чувствовать человеческие слабости и играть на них; благодаря этому дару Карабчевский умудрялся влиять на восприятие присяжных заседателей и выигрывать даже самые безнадежные на первый взгляд процессы.
Присяжный поверенный усадил гостя не к письменному столу, а в знак особого дружеского расположения — на диван перед изящным низеньким столиком в углу кабинета. Тут же он выставил перед Шумиловым графинчик коньяка, пузатые рюмки на короткой ножке, лимон и коробку русского шоколада; весь этот «переговорный набор», как называл такую сервировку Карабчевский, адвокат вытащил из хорошо известного Алексею несгораемого шкафа за ширмой.
— Что ж, коли вы так ласково меня встречаете, — усмехнулся Шумилов, — открою вам душу. Интерес у меня к вам, Николай Платонович, самого что ни на есть корыстного свойства.
— Да кто ж из нас без корысти-то? — в тон ему поддакнул адвокат. — Те, кто без корысти, они-то все по сумасшедшим домам, да монастырям собраны. А мы людишки мирские, слабые, так что… по рюмочке коньяку и валяйте, рассказывайте о своём деле.
Они выпили коньяку, Шумилов закусил шоколадкой.
— Вы меня не поняли. Дело-то не моё, дело ваше! — заметил Шумилов.
— Как так?
— Насколько я могу судить, вы являетесь защитником Чижевского Константина Владимировича?
— Ого… Как это всё у вас, Алексей Иванович, быстро происходит, — Карабчевский покачал головой. — Поразительно всё-таки, сколь стремительно распространяются в нашем маленьком столичном городе любые новости! Всего каких-нибудь четыре или пять часов тому назад я только первый раз разговаривал с арестованным в прокурорской камере тюрьмы на Шпалерной и… — заметьте, не без колебаний! — согласился представлять его интересы… как уже являетесь вы и… ставите меня в тупик своею осведомлённостью. Боже мой, ну, как это может быть? Неужели в Англии или во Франции адвокат работает в таких же условиях? Господин Шумилов, откуда вы всё знаете? Неужели товарищ прокурора, любезно разрешивший эту встречу, каким-то образом допустил разглашение конфиденциальных сведений?
— Всё куда проще, Николай Платонович. Вы пригласили назавтра для беседы некую Проскурину Анну Григорьевну, так вот, я нанят этой дамой для выполнения неких деликатных поручений…
— А-а, — протянул Карабчевский, — теперь всё понятно. Кстати, я этому очень рад. Полагаю, мы поработаем в одной упряжке. У нас это прежде получалось весьма неплохо. Думаю, Чижевский пожелает вас нанять. Просто для того, чтобы уберечь даму от лишних трат. Завтра, кстати, я с ним ещё раз увижусь. Полагаю, величина запрашиваемого вами вознаграждения не изменилась?
— Нет, не изменилась. Всё те же двадцать пять рублей за день плюс особые расходы.
— Прекрасно, прекрасно. Ещё коньяку?
Рюмки вновь были наполнены, и коньяк выпит. Зажевав ароматный напиток лимоном, Карабчевский поинтересовался:
— Скажите, любезный Алексей Иванович, удалось ли вам уже что-нибудь выяснить?
— Много больше, чем думаете вы и чем знает полиция. Уж извините за самодовольство…
Шумилов обстоятельно рассказал адвокату о своих открытиях в гостинице и о сделанных Хлоповым признаниях. Разумеется, он не забыл упомянуть о похищенных ценностях.
— Вот эти самые деньги и часы Кузнецова, — Шумилов принялся выкладывать из карманов вещи. — Я забрал их у Хлопова под расписку, дабы он не натворил глупостей и не вздумал со всем этим всем добром скрыться — с перепугу чего не сделаешь! Так вот, Николай Платонович, я просил бы вас принять у меня эти ценности и передать на ваше усмотрение или нотариусу, он, кстати, назавтра пригласил родственников для открытия завещания, или же душеприказчику покойного Кузнецова. По-моему, это самый корректный выход из создавшегося положения. Потрудитесь пересчитать, — и Алексей выложил на столик перед Карабчевским пачку кредитных билетов.
Николай Платонович, задумавшись на секунду, пересчитал деньги.
— Сейчас я напишу вам расписку. Будьте спокойны, завтра же деньги и часы получит душеприказчик, — заверил Карабчевский. — А скажите, Алексей Иванович, есть ли у вас идеи насчёт того, как разыскать эту девицу, Соньку-Гусара? Ведь сейчас всё дело упирается именно в неё!
— Идея есть. Всего одна: кондитерская, где она любит бывать. И, как подсказывает опыт, одна идея всегда лучше двух и тем более трёх. Приступлю завтра же… Однако, у меня есть соображения по поводу Кузнецова. Как рассказала его свояченица, он был падок до женщин, причём его поведение никак не назовешь джентльменским. Был случай, когда он совратил и бросил потом без помощи девушку в «интересном», так сказать, положении. Возможно, это не был единичный случай. Скажем так, наш мужской опыт нам подсказывает, что подлец, способный поступить так однажды, поступит так снова. Скажете, я неправ? Тогда и убийство в гостинице, возможно, явилось актом мести либо какого-то внебрачного, брошенного в свое время ребенка, либо близкого родственника опороченной девушки. Или, наконец, самой женщины, чью жизнь загубил сластолюбивый плешивый ловелас. Правда, почерк убийства совсем «неженский» — столько крови, насилия и жестокости, что… — Шумилов запнулся, подбирая слова, — чувствуется, мужская рука держала нож. Женщина скорее ударила бы один только раз, ну, два… наконец, воспользовалась бы ядом. А тут же всё лицо было искромсано! В закрытом гробу хоронили, людям показать нельзя было!
— Очень мудрое замечание, дорогой друг! Подпишусь под каждым вашим словом! И, кроме того, дополню: в крови убитого найдены следы двух взаимоисключающих по своему воздействию веществ — стимулирующего и снотворного, кокаина и опия!
«Про опий я уже наслышан», — подумал Шумилов, но перебивать адвоката не стал.
— Каково, Алексей Иванович, не ждали этого услышать? — продолжал, улыбаясь, словно отпустил удачную шутку Карабчевский, — Как это вам покажется? Вот и следователю это показалось до такой степени странным, что он назначил повторную, проверочную, так сказать, экспертизу, причем пригласил другого специалиста для ее проведения. Скажу более того: именно из-за назначения проверочного исследования тканей покойного было задержано его захоронение.
— Ну да, то-то мне показалось странно: Кузнецова убили в ночь на седьмое, а похороны назначили на тринадцатое августа, — закивал Шумилов.
— Со временем, я уверен, все загадки разрешатся, а пока же не станем заводить телегу впереди лошади. Стоит попытаться отыскать следы обиженных им женщин. Может, это что-то и даст нам.
Они обсудили план ближайших действий.
— Ну, что ж, Алексей Иванович, удачи, — проговорил Карабчевский на прощание. — Сейчас очень многое зависит от вас. У меня большая программа назавтра: в десять у меня Проскурина, в одиннадцать — открытие завещания у нотариуса Сулейко в Литейной части, а во второй половине дня — встреча с Чижевским в тюрьме. Давайте встретимся завтра после… после, скажем, пяти пополудни.
— Предлагаю отужинать у Эзелева. Вам будет очень удобно, как раз на углу Шпалерной и Гагаринской, — подсказал Шумилов.
— Отлично! — согласился Карабчевский. — С пяти до шести встречаемся там. Кто приезжает первым, тот ждёт второго!
И постучав пальцем по графину, добавил:
— Терпеливо ждёт, и не пьёт коньяк в одиночку!
10
Утро следующего дня выдалось необычайно светлым, чистым и свежим. От вчерашней мрачной и ветреной погоды не осталось и следа. Небо дарило петербуржцам свою по-летнему чистую голубизну, а солнце, освобожденное от облачных оков, такое яркое и горячее, впервые за много дней напомнило о том, что календарное лето вовсе не закончилось.