т волнения. Он то и дело вытирал лицо и плешь замусоленным мятым платком и глуповато скалился — шутил, стало быть. Девицы — и блондинка, и брюнетка — смотрели на него вполне благосклонно, кивая в ответ на его бормотание и обмениваясь понимающими взглядами.
— А как твоё настоящее имя, Жанночка? — спросил Шумилов свою спутницу. — Поди Фёкла или Парася? Только не ври, я не люблю вранья.
— Не-е-а, Раисой меня звать, — простодушно призналась «Жанна».
— Какая же ты умничка, — похвалил женщину Шумилов. — Давай подолью тебе шампанского.
— Вы такой интересный мужчина… — она завела было традиционную для дам подобного сорта волынку, но Алексей Иванович пресёк всяческие поползновения увести разговор в сторону:
— Это неинтересно, помолчи лучше. Ты вот что скажи, Жанночка, ведь у вас договор с местным буфетчиком: вы уговариваете своих клиентов делать заказы подороже, а вам за это дозволяется целый день здесь обретаться и ловить мужчин. Есть такой уговор, точно? Только не пытайся врать.
— Э-эх, — протяжно вздохнула женщина, — точно есть. Всё-то вы про нас знаете! Только такой договор существует не с буфетчиком, а с управляющим. Он в прибытке, и нам удобно. Ну, конечно, он не со всеми девицами так договаривается.
— Молодец, Жанна, приятно с тобой разговаривать, — Шумилов налил ей ещё шампанского. — А что значит, «договаривается не со всеми девицами»?
— Ну, значит, только со своими. С надёжными, значит, проверенными…
— …прикормленными, — добавил Шумилов.
— Ну да. Кого знает.
Девицы за соседним столиком наконец столковались с горным инженером, поднялись с дивана и двинулись к выходу. Обладатель потрёпанного мундира суетливо бросил на стол десятирублёвый билет, затем, решив, видимо, не баловать официанта чаевыми, забрал его назад и оставил на столе синюю пятирублёвку и три серебряных рублёвых монеты. Довольный таким удачным решением, он поспешил вслед за девицами; от Шумилова не укрылось то, как инженер плотоядно потёр ладони, явно в предвкушении предстоящего удовольствия.
— То есть, Жанночка, вы тут — девицы, я имею ввиду — друг друга неплохо знаете… — Алексей вернулся к прерванной беседе со своей вульгарной соседкой.
— Ага, все мы одними кругами ходим, — неожиданно философски заявила дама; видимо, шампанское уже дало ей в голову, вызвав желание выражаться умно и вычурно, — и лица все одни и те же. Хотя, конечно, и новые появляются.
— То есть ты, наверное, и Соньку-Гусара знаешь.
— Конечно, знаю, — легко согласилась Жанна, — и Сонька, кстати, меня знает!
— Ну, это понятно, — Шумилов налил ей ещё шампанского. — Давай, пей, Жанночка, видишь, ещё полбутылки остаётся. А вот скажи-ка, милая, как бы мне Соньку-Гусара отыскать?
Сидевшая напротив женщина буквально поперхнулась шампанским, закашлялась, изо рта её полетели брызги вина, образовав на скатерти перед нею большущее пятно.
— Простите, господин хороший, — давясь смехом и кашлем, пробормотала Жанна, — шутка удалась! Давно так не смеялась! Повеселили вы меня, однако…
Шумилов моментально насторожился, реакция собеседницы была совершенно неадекватной. Он молча наблюдал за тем, как Жанна, шмыгая носом, вытирала платком слезившиеся глаза. Наконец, дождавшись, когда дама приведёт себя в порядок, спросил:
— Чем же это я так тебя развеселил, Жанна?
— Чем-чем? Сонька перед вами четверть часа сидела, вы на неё всё время таращились, а теперь спрашиваете, как её найти…
— Где это «передо мной»?
— Да вот за этим столиком. С Маняшей-Поленом. «Полено» — это прозвище, ей как-то раз «кот» по голове поленом шваркнул, так она ничего, жива осталась. Он занозы из башки вытащил да на панель погнал. А она и пошла. И ничего! Дура дурой, правда, но таковой по жизни всегда была.
— Подожди, Жанна, — остановил её словоизвержение Шумилов, — там сидели две девицы, тёмненькая и светленькая. Ты хочешь сказать, что…
— … светленькая — это Маняша, а тёмненькая — Сонька.
— А вот тут ты врёшь, — убеждённо сказал Шумилов. — Я знаю, что Сонька-Гусар рыжая.
— Хе, наивный всё же народ мужчины! Сонька правда рыжая, да только парик у неё чёрный. Она космы свои остригла и уже с неделю ходит в парике. Ей, кстати, к лицу, хороша мордашка…
Шумилов не мог поверить, что в течении столького времени наблюдал за объектом своих розысков и не догадался, кто же перед ним. Как утопающий, в последней надежде хватающийся за соломинку, он снова спросил Жанну:
— Ты часом не шутишь со мною? Если шутишь, то это плохая шутка.
— Что вы, Прокл, — мгновенно трезвея, пролепетала Жанна, — клянусь Богом, и в мыслях не было шутить над вами. Это в самом деле была Сонька-Гусар.
Шумилов вскочил из-за стола, и помчался следом за ушедшими девицами, набросив на ходу на плечи плащ. Выбежав на улицу, он внимательно посмотрел в обе стороны Невского проспекта. Никого! Чертовщина какая-то! Неужели они куда-то завернули? Куда? В «Гостиный двор»? Или вообще остались в «Пассаже»?
Алексей усилием воли подавил панику и уже спокойнее принялся рассматривать народ, вышагивавший по Невскому. И, наконец, увидел интересующую его троицу на противоположной стороне проспекта, возле самого угла «Гостиного двора». Шумилов торопливо двинулся в их сторону. Компания, между тем, свернула на Садовую улицу и исчезла из поля зрения. Алексей Иванович чуть было не поддался соблазну припустить за ними бегом, но сдержал себя, поскольку не хотел привлекать к себе ничьего внимания. По Большой Садовой компания шла не торопясь, и Шумилов быстро сократил расстояние. Он почти было нагнал троицу, как та неожиданно повернула в узкий Толмазов переулок, проходивший позади Публичной библиотеки к Александринской площади. Заглянув за угол, Алексей буквально наткнулся на спины важно вышагивавших по переулку девиц и горного инженера: последний, пристроившись между ними, держал девиц за талии и что-то ворковал, склонившись к уху Соньки. Алексей Иванович в три прыжка догнал троицу и тронул чёрненькую за локоть:
— Одну минуту, Софочка!
Та отшатнулась, явно испуганная неожиданным появлением из-за спины незнакомца.
— Что вам угодно? — раздражённо спросила Сонька-Гусар, пытаясь высвободить локоть, но Шумилов держал её крепко, и выдернуть руку не позволил.
— Я имею к вам весьма важный для вас разговор и просил бы вас уделить мне время…
Шумилов ничего не успел толком объяснить, как горный инженер с неожиданным проворством выскочил из-за брюнетки и, толкнув Алексея животом, грозно рыкнул:
— Любезнейший, не задер-рживайте даму!
Прорычал ни дать ни взять, как фельдфебель на плацу.
— Я не с вами разговариваю, папаша! — огрызнулся Шумилов. — Будьте любезны, отойдите в сторону!
— А я говорю, не задерживайте даму! — горный инженер напирал на Шумилова животом, и получалось это у него убедительно, поскольку он был выше ростом и гораздо больше весом. Шумилов отступил на шаг, затем второй, но потянул за собою Соньку, которую продолжал удерживать за локоть. Девица взвизгнула:
— Мне больно!
— Убер-рите р-руки от дамы! — инженер продолжал брать на арапа. Видимо, ему очень жаль было тех восьми рублей, которыми он рассчитался за угощение проституток в кондитерской.
— Шли бы вы домой к жене и детям, папаша, — в свою очередь посоветовал обладателю крепкого живота Шумилов. Упоминание о семье спровоцировало вспышку праведного гнева. Алексей увидел, как перекосилось лицо инженера, и тот с силой, уже всем телом толкнул его. Второй закон Ньютона сработал как всегда безупречно: отброшенный назад большей силой, Шумилов не удержал равновесия, выпустил локоть Соньки и завалился, ударившись сначала поясницей о выступ здания, а через секунду упав на тротуар. Острая боль в копчике пронзила тело так, что аж слёзы на глаза навернулись.
Неловкое падение Шумилова вызвало приступ веселья как девиц, так и горного и инженера, который пробурчал довольно, глядя на Алексея сверху вниз: «Так-то, голубчик!» Отец семейства радовался бы куда меньше, если бы знал, что бросил на землю дворянина и тем совершил уголовное преступление; и уж ему совсем бы стало не до смеха, если б только он мог догадаться, что последует за этим. Алексей, игнорируя боль в спине, живо поднялся на ноги, и его левая рука скользнула в карман расстёгнутого плаща, туда, где лежал предусмотрительно прихваченный из дома кастет.
Драк Шумилов не боялся ещё с гимназических времён, когда ему в числе прочих дворянских детей чуть ли не каждую неделю доводилось биться «на кулачках» с извечными конкурентами — купчиками из коммерческого училища. Тогда юношескому противостоянию особенную остроту придавало то обстоятельство, что в ростовских гимназиях в основном учились дети донских казаков, сравнительно недавно выслуживших дворянство и сохранивших простоту нравов и скромность быта, в то время, как в коммерческом училище нашли приют сынки богатых местных воротил, в своей значительной массе армяне и греки. Так что спор на тему, чей кулак тяжелее, между детьми военных и торговцев имел характер, так сказать, принципиальный и непримиримый. Шумилов был хорошим гимназистом и никогда от подобных споров не уклонялся.
Он подступил к горному инженеру, не вынимая левую руку из кармана, и просто ткнул его под рёбра с правой стороны, туда, где у всех людей находится печень. Плащ был расстёгнут, поэтому движений не сковывал; удар был не очень сильный, но другой здесь и не требовался, печёнка — очень чувствительное место, особенно у красноносых любителей коньяка, каковым, видимо, и был горный инженер. Тот ахнул от неожиданности и боли, а Шумилов ласково подхватил его правой рукой, не давая упасть, и тут же вторично навесил кастетом по печени. На физиономии горного инженера возникла жалостливая гримаса, точно у умирающей кобылы, он ничего не мог произнести, потому что при такого рода травмах всегда перехватывает дыхание. Шумилов же, удерживая противника от падения, взволнованно запричитал: «Ему нехорошо! Ему нехорошо! Врача надо!»