Входная дверь выбита за считаные секунды – старым доскам не устоять перед ярко-красным тараном. Но еще до взлома внутренней двери Адам понимает, что в строении пусто. Замки повисли открытыми на своих дужках, пыль явно недавно потревожена, причем не только его коллегами. Он ждет отчета, стоя снаружи, – это не занимает много времени. Под холодной моросью вновь возникают удрученные лица – последний кивок в его сторону, и все уходят.
Адам еще какое-то время неподвижно стоит, скованный разочарованием. Ее здесь нет. Но она здесь была.
Они опоздали.
Он звонит диспетчеру, осыпая ругательствами патрульных, заезжавших сюда два дня назад. Но ворота были заперты, никаких признаков взлома. Они сделали свою работу. В отличие от него самого.
Ему вручают белый костюм для осмотра места преступления, и Адам медленно надевает его. Оттягивает неизбежное, когда он увидит результат своих собственных ошибок. Если б он только послушал Ромилли! Не позволил их личному прошлому встать у него на пути! Если б у этого дома выставили охрану, оставил бы убийца Пиппу в покое? Или просто нашел бы какое-то другое место для своих преступлений?
Адам медленно входит в комнату.
Ботинки хрустят по грязи. Он видит толстые стены, слои звукоизоляционного материала на окнах, которые заглушали крики пленниц. Темно, если не считать тонкой полоски света, падающей из дверного проема. Он движется дальше. Кирпичные стены, балка по всей длине потолка… И с нее что-то свисает, вроде как светильник. Адам подступает на шаг, присматривается. Это лампа «летучая мышь», современная. Он протягивает руку в перчатке и нажимает на выключатель – лампа вспыхивает, отбрасывая его тень на паутину и мусор.
Адам чувствует запах пыли и влажной земли – но еще и рвоты, мочи, пота. Это сразу вызывает у него подсознательную реакцию: волоски на руках встают дыбом, по коже ползут мурашки – прилив адреналина буквально ощутим, как будто сейчас и вправду придется драться или бежать.
Услышав позади себя шаги, он оборачивается.
– Тебе нельзя здесь находиться, – говорит подошедшая женщина. Он узнает ее по фигуре даже в белом комбинезоне. – Мы еще пластины для ног не разложили.
– Знаю, Мэгс. Но мне нужно было увидеть…
– Я понимаю.
В самом центре комнаты – тяжелое деревянное кресло, валяющееся на боку. Вокруг него на полу разбросаны обрывки чего-то, в чем Адам узнает кабельные стяжки, а также какие-то бумажки, пластиковые обертки… Он присаживается на корточки рядом с одной из них: это стерильная упаковка от безопасной иглы, с надписью «SOL–CARE», и по спине у него сразу сползает струйка холодного пота. Рядом – большая темная лужа.
– Кровь? – спрашивает Адам, оглядываясь на Мэгги.
Та кивает.
– Мы еще это проверим. Но практически наверняка.
Пыль на полу исчиркана и вытоптана, видны царапины и отпечатки подошв. А еще пятна и отдельные капли – одни темные, как та лужа, другие светлее. Адам не может удержаться, чтобы не осмотреть стену, и тут его взгляд останавливается на металлическом кольце, ввинченном в бетонную кладку. Он на секунду закрывает глаза. Призраки всех этих женщин вторгаются в его мысли. Именно сюда их притащили, именно здесь их пытали и насиловали, причиняя неописуемую боль. Именно здесь они умерли. В полном одиночестве.
И Пиппа тоже была здесь.
Так куда же, черт возьми, она подевалась?
– Я тут что-то упускаю из виду, Мэгс? – произносит Адам. – Если она была здесь, то зачем было убирать ее отсюда?
– Может, он как-то узнал, что вы скоро тут объявитесь?
– От кого? – Адаму с трудом верится, что это мог быть кто-то из его группы. Но разум продолжает за что-то цепляться. В нем по-прежнему светит хрупкий лучик надежды. Если Пиппа уже мертва, он оставил бы ее здесь. Если б она была мертва, они бы ее нашли.
– Вот чего я никак не пойму… – продолжает он. – Все в этом деле – похищение Пиппы, которую держали здесь, аккуратное захоронение тел на пустыре – указывает на организованного преступника, верно?
– Если с чисто психологической точки зрения, то да. На кого-то умного, рационально мыслящего, имеющего нормальную работу. Тщательно обставляющего места своих преступлений. Может, даже забирающего трофеи на память.
– Хотя то нападение в парке, – продолжает Адам, – оно было совершенно неорганизованным. Спонтанным. С полной потерей контроля над собой.
Мэгги вздыхает, и он поворачивается к ней лицом. Она смотрит на деревянную балку, на торчащие из нее крюки. На которые, как он знает, Коул подвешивал своих жертв, удерживаемых здесь на протяжении нескольких месяцев.
– Может, он теряет хватку, – тихо произносит она. – Это должно сильно сказываться на психике, даже такой испорченной. Даже на такой, как у этого нелюдя. – Мэгги смотрит на него, и ее глаза над маской полны боли. – Думаю, совсем скоро он окончательно потеряет самообладание. Единственное, что меня беспокоит, – это кого еще он замучает в процессе. – Она ненадолго умолкает. – Пусть это будешь не ты, Адам.
– Да он…
– Я уже вижу это. Посмотри на свое лицо. Сколько ты спал за последние пару суток? Два, три часа? Это уже что-то нездоровое.
– Да все тут нездоровое, Мэгс! Ты только посмотри. – Адам сердито обводит рукой комнату. Показывает на лужу крови, на стул. На пол, где некогда лежали изуродованные тела. – Все тут нездоровое, – повторяет он тише.
Он отходит от Мэгги, выходит из флигеля. Но прежде останавливается в дверях. Отметины, о которых упоминала Ромилли, всё еще здесь. Линии, вырезанные на дереве, – римские цифры, одна над другой. Адам проводит по ним пальцем в перчатке – XX, XIX, XVIII, – представляя себе монстра, который их оставил. Который стоял здесь с ножом в руке и делал эти зарубки, зная, что только что закопал еще одну ни в чем не повинную женщину. «Что он при этом чувствовал?» – думает Адам. Торжество, удовлетворение? Ощущал ли он при этом хоть какое-то раскаяние?
Цифра «семнадцать» – порядковый номер последней из убитых Коулом девушек, Грейс Саммерс, – отсутствует. Ее нашли мертвой во флигеле – он не успел похоронить ее. И в спешке забыл отметить эту свою добычу.
К горлу Адама подступает отвращение, и он быстро отворачивается от ужасной тюрьмы, которую устроил здесь Коул. Ему нужно подумать. У них еще есть время.
Адам обходит дом, не обращая внимания на подъезжающие белые фургоны и группы людей, устанавливающих оцепление. Они знают свое дело – это просто очередное место преступления, которое нужно сохранить в неприкосновенности. Он им не нужен.
Адам шаркает ногами по гравию. Подъездная дорожка заросла сорняками, одна из стен дома густо увита плющом, на крыше кое-где отсутствует черепица.
Дом меньше, чем он ожидал. Адам знает из отчетов, что здесь всего три спальни, но он каким-то образом вырос у него в голове – вроде бы совершенно невинный дом с ужасной тайной, упрятанной на окружающих его землях.
Дом, в котором выросла Ромилли.
Входная дверь открыта, и Адам входит в нее. Он велел криминалистам и оперативникам сосредоточиться на прилегающей территории и на флигеле, но кто-то из них не удержался от того, чтобы осмотреться и здесь: все-таки в некотором роде легенда – мрачная репутация дома манит даже профессионалов. В коридоре темно, пахнет плесенью, клочья отслоившихся обоев спадают на грязные деревянные половицы, которые прогибаются и скрипят от сырости под ногой. Коридор ведет на кухню. Все тут старомодное, нетронутое с момента ареста Коула в ноябре 1995 года. Право собственности на дом перешло к банку, но там оставили его гнить. Адам слышал, что фанаты истории реальных преступлений неоднократно пытались купить его, но им всегда отказывали.
«Надеюсь, что когда-нибудь его сровняют с землей бульдозерами», – сказала как-то Ромилли, но этого так и не произошло.
Адам наклоняется и рукой в перчатке открывает дверцу буфета. Здесь по-прежнему кое-что осталось: кастрюли, сковородки, прочие принадлежности самой обычной кухни. Это кажется чем-то диким – подобная обыденность по сравнению с тем, что творилось всего в паре сотен метров отсюда. Он оглядывается по сторонам, представляя себе маленькую Ромилли, сидящую за завтраком за этим самым столом. Холодильник украшен магнитиками: на каждом – какая-нибудь перевранная жизнеутверждающая цитата на фоне заката солнца. «Жизнь не в том, чтобы ждать, пока пройдет гроза; она в том, чтобы научиться танцевать под дождем»[21]. «Все мы с трещиной – вот так в нас и проникает свет»[22]. И жутковато прозорливое: «Молчание – золото».
Адам хмурится от такой банальности.
Он выходит из кухни, возвращается в коридор и поднимается по лестнице. Как указывалось в отчетах, там три спальни, помимо ванной комнаты, и он останавливается у двери в ту, что находится в дальнем конце.
На двери – какие-то выцветшие отметины. Вроде как буквы, судя по остаткам клея и обрывкам бумаги. «РОМ» – кое-как разбирает Адам, после чего толкает дверь, открывая ее.
Вид у комнаты совершенно нежилой. Кровать раздета до матраса. Письменный стол, прикроватная тумбочка, шкаф для одежды… Все пустые. Как только дом стал местом преступления, все личные вещи отсюда изъяли. Все, что могло представлять интерес в качестве улик, отобрали и отправили на экспертизу, а остальное свезли в огромный авиационный ангар, приспособленный под склад. Адам помнит, как Ромилли рассказывала ему о своей поездке туда. О том, какие сюрреалистические сентиментальные чувства это у нее вызвало. Какой душевный конфликт она испытала, зная о том, что сделал ее отец. Какое смущение и злость охватили ее от того, что самые личные ее вещи выставлены на всеобщее обозрение. Ей дали час, чтобы отобрать то, что ей требовалось; ушла она с пустыми руками.
Теперь Адам задается вопросом, куда все это делось с тех пор. Вся жизнь Ромилли до одиннадцати лет напрочь стерта.
В кармане у него звонит телефон; он достает его и смотрит на высветившийся номер. Ну естественно – это Марш, ожидающий доклада, стремящийся побыстрей вернуть Адама обратно в отдел. Но Бишоп игнорирует звонок – ему нужно время, чтобы подумать.