– Нет, нет, тебе не за что извиняться. Это я должен. Я твой начальник…
– Я знаю… – Она начинает с подвыванием плакать.
Адам неловко стоит перед ней.
– Не хочешь чайку? Сейчас я тебе приготовлю.
Включив чайник, он достает кружку из разномастного набора на верхней полке кухонного шкафчика. Сбоку на ней написано «С 25-летием!», и Адам с еще большим стыдом задается вопросом, сколько же лет Элли Куинн.
Заварив чай, усаживается напротив нее. Она вытирает глаза рукавом пижамы, громко шмыгая носом, и произносит со слабой улыбкой:
– Спасибо. Представляю, как я тогда выглядела…
– Да, я видел тебя и в лучшей форме.
Она пытается провести руками по волосам, зажимает несколько прядей между пальцами и морщится.
– Я наблевала прямо на вас?
– Просто случайно попало. – Он улыбается в ответ. – Но вот ковер ты реально уделала.
– Правда? – Вид у нее озадаченный.
– Я все прибрал. По крайней мере, попытался. Наверное, тебе придется еще разок пройтись.
Элли опять опускает голову на руки.
– Простите, – бубнит она сквозь пальцы. – Теперь вы подадите на меня докладную?
– Докладную на тебя? – Адам удивленно откидывается на спинку стула. – Ни в коем случае. Элли, это я во всем виноват. Я старший по званию. И мы оба были пьяны, очень пьяны.
Об остальном он не упоминает.
– Давай-ка я сейчас пойду, а ты примешь душик и позавтракаешь, и когда мы опять встретимся на работе, то про все это больше и словом не обмолвимся.
Она поднимает голову, в глазах – благодарность.
– Да, было бы неплохо, спасибо.
Адам чувствует себя полным говном. Но кивает.
– А теперь пей чай. Это поможет.
Потом встает, на секунду кладет ладонь ей на плечо, после чего уходит, закрыв за собой входную дверь.
Быстро шагает по ее улице, прочь от ее дома, как будто расстояние между ними облегчит бурление в животе и ломоту в костях. Он – полное дерьмо. Даже без учета того, как близок он был к тому, чтобы заняться с ней сексом, им вообще не следовало пить вместе. Грань подобающего поведения была перепрыгнута в ту самую секунду, когда она появилась рядом с ним. Ему следовало уйти – и сказать ей, чтобы тоже шла домой. Но он настолько отчаянно нуждался в компании, что позволил всему этому продолжаться. И поцелуям, и… всему прочему. Адам не может заставить себя даже просто подумать об этом. Еще две стопки, и что бы он тогда сделал? Остановился бы? Или же…
Желудок у него опять сжимается, Адам сгибается пополам, опершись руками в колени, и его рвет в сточный желоб у тротуара. Испустив стон отвращения, чистой ненависти к самому себе, он прижимает ладони к глазам.
Слышит неподалеку чьи-то шаги и, подняв голову, видит поспешно обходящую его женщину в элегантном пальто. Как он может выглядеть в ее глазах? Адам видит себя таким, какой он сейчас есть. Унылый, одинокий сорокалетний мужчина, который цепляет женщин в ночных барах, потому что ему невыносима мысль о настоящей близости.
Адам снова выпрямляется и идет дальше. Представляет, где находится, но почему-то движется куда-то явно не туда. И в полуобморочном состоянии вдруг сознает, что направляется к своему старому дому. Дому своей бывшей супруги, в котором они некогда жили с Ромилли.
Он был совершенно другим человеком, когда женился на ней. Тогда он был счастлив – сейчас ему трудно вспомнить те времена. Когда счастье дарил не алкоголь. И не шуточки членов его группы на летучках. А то чувство довольства, что грело его откуда-то изнутри.
Адам все так и идет пешком еще полчаса. На улицах появляется все больше народу. Он смотрит на часы: восемь утра. Чем же сейчас занята Ромилли? В своей прежней жизни они завтракали вместе. Бок о бок на кухне, передавая друг другу молоко и кружки с кофе. От нее пахло свежевымытыми волосами, а когда они целовались на прощание – зубной пастой и духами. Но что она делает сейчас, со своим новым приятелем?
В конце дороги Адам останавливается. Отсюда уже виден ее дом вдалеке, на подъездной дорожке стоят две машины. У нее все тот же старенький «Форд», а у ее бойфренда – «Фольксваген Гольф».
Он подходит чуть ближе, затем снова останавливается. Занавески в доме раздвинуты – наверняка его обитатели уже встали, и пока Адам все стоит, наблюдая, открывается входная дверь. Он сразу ныряет за припаркованную у тротуара машину, стараясь по-прежнему все видеть, но оставаться незамеченным.
Из дома выходит мужчина. Фил. Вид у того свежий и подтянутый – и, черт возьми, этот тип намного красивей его, заново осознает Адам. Джейми был прав. Они с ним даже близко не ровня. Фил оборачивается, ожидая, когда на порог выйдет Ромилли. Они подаются друг к другу и целуются – всего лишь мимолетно клюют друг друга в щечку, но Адам сразу чувствует укол ревности к этому мужику. Который живет в его доме с его женой.
Бишоп неловко переступает с ноги на ногу – мышцы затекли в неестественной позе. Ждет, пока Фил сядет в свою машину и уедет в противоположном направлении.
Входная дверь закрывается – Ромилли вернулась в дом. Сейчас она одна. Ему отчаянно хочется подойти к ее двери, постучать, увидеть ее лицо. Хочется посидеть в своей собственной гостиной и поговорить с ней о том, какие чувства сейчас испытывает. Разделить с ней свою ненависть к самому себе, свою неуверенность в себе. Рассказать, как хорошо он понимает, что подвел своего лучшего друга.
И как только что едва не воспользовался слабостью Элли. Так, чтобы это она почувствовала себя виноватой. Чтобы это она ощутила, что должна извиниться.
А еще о том, как после развода он словно выскользнул из собственной шкуры – стал человеком, которого уже сам не узнаёт. И которым больше не хочет быть.
Адам хочет рассказать обо всем этом единственному живому существу, способному его понять. Тому, что, может, обнимет его и крепко прижмет к себе.
Но понимает, что никогда этого не сделает.
Что-то внутри него не позволяет ему так поступить. Он не может вновь стать тем человеком. Однажды он доверился самым близким ему людям, и только посмотрите, что из этого вышло… Он доверял Ромилли, а она разрушила их жизнь ради какого-то дешевого перепихона.
Посмотрите, к чему привело это его доверие… Посмотрите, до чего довела его вся эта любовь…
Все бросили его. Теперь он совсем один.
Дует сильный ветер, и Адам плотнее закутывается в пальто. Щекам почему-то холодно, и, протянув руку, он с удивлением обнаруживает, что плачет. С отвращением вытирает слезы, после чего поворачивается и быстрыми шагами уходит прочь.
Раньше
Он задерживает дыхание, когда обратный отсчет прекращается. Семнадцать. Ему не удалось долго прятаться. Найти хорошие места становится все труднее.
Грубые руки вцепляются ему в предплечья, когда его вытаскивают из шкафа.
Он стоит перед своим отцом, опустив глаза в пол. Знает, что его отец будет какое-то время смотреть на него, размышляя, что делать дальше, и бросает взгляд на отцовский ремень, все еще застегнутый у того на поясе. Отец замечает это и смеется.
– Не сегодня, Элай. Не сегодня.
А потом хватает его за руку и тянет к телевизору, перед которым стоит старое отцовское кресло – его обычная позиция во время трансляции футбольного матча, которая, как знает Элайджа, уже началась. На боковом столике ждут своего часа пинта пива и пачка сигарет «Би энд Эйч».
– Садись вон туда, – приказывает отец, указывая на ковер в стороне.
Элайджа в замешательстве смотрит на свою мать. Та стоит в дверях, нервно переминаясь с ноги на ногу и пощипывая разбитую губу. Взгляд ее мечется между сыном и мужем.
Мужчина с ворчанием опускается в кресло. Взмахом руки подзывает жену – она подступает ближе и включает телевизор. Комнату сразу же наполняют яркий свет, голоса комментаторов и рев толпы. Он шарит сбоку от себя, выбирает сигарету из почти полной пачки и закуривает, глубоко затянувшись.
Элайджа старается стоять как можно тише, еле дыша и не двигая ни единым мускулом. Думает, что, может, отец уже забыл про него. Может, сегодня никакого наказания не будет.
– Вытяни руку.
Элайджа не двигается с места, неподвижно застыв.
Отец меняет позу, оборачиваясь, чтобы посмотреть на него. В глаза у него вспыхивает гнев.
– Я сказал, вытяни руку! Вот сюда.
Он указывает на подлокотник кресла. Элайджа пристально смотрит туда. На свисающие бахромой оранжевые нитки, на пятна от карри и пиццы, въевшиеся в ткань. А потом медленно вытягивает руку к отцу.
Мать делает шаг вперед, руки у нее трясутся.
– Нет, Морис! Оставь его в покое, – умоляет она.
Отец смотрит на нее, ухмыляется, а затем крепко хватает Эли за запястье. Другой рукой задирает ему рукав, обнажая бледную, чистую кожу, и с силой вдавливает в нее горящий окурок.
Элайджа вскрикивает. Слышит потрескивание огня, запах табака. Видит черноту, когда обугливается его кожа. Чувствует обжигающую боль. Инстинктивно пытается отстраниться, но отец крепко держит его, проворачивая у него в руке сигарету, как в пепельнице, пока она не гаснет. Затем убирает ее и щелчком запускает смятый бычок в экран телевизора.
Рухнув на пол, Элайджа сворачивается в комок рядом с отцовским креслом. Он знает, что лучше не пытаться убежать, хотя его мать бросается вперед. Но она не так быстра, как отец. Кулак бьет ее сбоку по лицу, и она падает на пол, продолжая умолять:
– Сделай это со мной, Морис! Я возьму это на себя вместо него! Пожалуйста!
– Заткнись! – рычит отец. – Или я удвою наказание.
Потом опять поворачивается к телевизору и прикладывается к бутылке с пивом.
Элайджа хватает себя за предплечье свободной рукой, крепко сжимает, пытаясь остановить жжение, пульсирующее где-то глубоко под кожей. Смотрит на открытую пачку сигарет.
«Минус одна», – думает он, прикусывая губу, чтобы сдержать рыдания. Осталось шестнадцать.
Глава 43
Утром Ромилли все-таки заметила Адама. Сначала подумала, что ей просто почудилось, но, едва вернувшись в дом, как следует присмотрелась из окна. И да – это и вправду был он. Выглядел он дерьмово и слишком уж быстро свалил, но точно он.