– Принято к сведению.
Адам и сам не хочет здесь находиться. Достаточно тяжело видеть человеческое существо при вскрытии, даже не зная его как живого, дышащего человека. Но обещание есть обещание, так что он здесь.
– Вам известна причина смерти? – спрашивает Росс, оглядываясь на Пиппу.
– Обескровливание?
– Практически полная потеря крови. Для преступника было настоящим испытанием так обескровить ее. В теле был обнаружен гепарин – как и у другой жертвы, но все равно.
– Как он это сделал?
Росс указывает на ссаженные кровоподтеки вокруг запястий трупа.
– Здесь два набора отметин. Один от связывания. Чем-то узким, твердым. Наверняка будет соответствовать обрезкам кабельных стяжек, которые вы нашли на месте преступления. То же самое и на лодыжках. Она изрядно сопротивлялась, что объясняет серьезное повреждение верхнего слоя эпидермиса.
Росс пристально смотрит на Адама, ожидая какой-то реакции.
– Продолжайте, – говорит тот.
– Второй набор отметин – вот здесь, ближе к концу лучевой и ладьевидной костей. – Он указывает выступающие на запястье бугорки суставов. – Они оставлены чем-то шершавым. Веревкой или чем-то подобным. Моя гипотеза в том, что она была почти полностью подвешена над землей за запястья. Растяжения и разрывы плечевых связок наверняка поддержат эту версию.
Адам на секунду закрывает глаза.
– С какой целью?
– Гравитация, Бишоп, – отвечает Росс. – Если поднять человека повыше, то вся кровь под воздействием силы тяжести устремится вниз. Тогда все, что убийце остается сделать, это вставить иглы или канюли.
Адам натужно сглатывает, чувствуя, что дрожит всем телом. Пытается абстрагироваться от увиденного, но Росс продолжает говорить, продвинувшись к ногам трупа:
– Изначально иглы были введены в вены на тыльной стороне обеих рук, и крови вышло сравнительно немного. Но как только жертва приняла вертикальное положение, он перешел сюда и вставил две иглы большего размера вот здесь и здесь. – Он указывает на верхнюю часть ее бедер. – Плюс, судя вот по этой ране, – добавляет Росс, имея в виду тонкий порез на лодыжке трупа, – сделал еще и разрез для доступа к вене Сафена[25]. Такую процедуру обычно используют для получения доступа к сосуду у пациентов с серьезными травмами или гиповолемическим шоком[26], когда канюляция затруднена. Насколько я понимаю, в данном случае этот метод использовался, чтобы более эффективно слить кровь из тела.
Сердце Адама гулко бьется в груди. Зрение начинает затуманиваться.
– Кто мог бы это сделать? – спрашивает он, моргая. – Мы ищем врача?
– Что ж, не исключено. Это не что-то такое повседневное. Такому методу учат на курсах травматологии, но применяют его не так уж часто. Если исходить из того, что ваш подозреваемый не особо беспокоился насчет того, что рискует накосячить, это может быть любой, кто общался с сосудистыми хирургами, травматологами или врачами «скорой помощи» и вздумал попробовать. На «Ютьюбе» даже есть видео. Все, что вам нужно сделать, это найти вену и ввести в нее канюлю.
Адам чувствует, как по спине стекает струйка пота. Его слегка пошатывает; он судорожно пытается хватить воздуха ртом, но помещение начинает кружиться. Мир лишается красок. Слишком поздно.
Ноги у него подкашиваются, и все погружается во тьму.
31 год назад
Мальчик сидит совсем один на больничной койке. Видит по другую сторону стекла своих родителей – их лица опущены, руки прикрывают рты. Прямо перед ними – врач, который им что-то говорит. Один из многих, но все остальные к нему явно прислушиваются. Важный доктор умолкает, и родители кивают. Все смотрят сквозь стекло на мальчика, их лица суровы.
И вот они уже возвращаются в палату. Его мать стоит рядом с кроватью, ее рука покоится у него на волосах. Он может сказать, что она сейчас заплачет – в последнее время мать вообще часто плачет. С тех самых пор, как у него начались кровотечения из носа, как появились синяки, которые никак не хотели исчезать.
Доктор что-то говорит ему, но мальчик не слушает. Он не понимает, что происходит – почему ему так плохо.
– Ты все понял? – спрашивает врач, глядя на него.
– Можно мне домой? – умоляюще произносит мальчик. Доктор бросает взгляд на его родителей.
– Нет, детка, – отвечает мать. – Слушай, что говорит врач. Тебе нужно еще какое-то время побыть здесь. Чтобы тебе помогли тут почувствовать себя получше.
Мальчик кивает, хотя думает, что ни черта ему тут не помогут. Сделают еще только хуже. Ломота в костях, усталость… Боль, которая охватывает все тело и как будто растет откуда-то изнутри. Ничто из этого никуда не делось.
Доктор уже отвернулся и что-то говорит медсестре. Та уходит, а потом возвращается с подносом, уставленным какими-то медицинскими штучками. Он уже видел их раньше. В прошлый раз он им доверился. Они сказали, что будет не больно, но это оказалось не так. Еще как было больно! Он плакал, прижимая к себе потрепанного плюшевого динозавра, когда они втыкали иглы ему в предплечья и даже в кисти. А потом подсоединили трубки и провода и накачали его лекарствами, от которых его вырвало.
Мальчик качает головой.
– Пожалуйста, не надо, – тихо произносит он. Хватает мать за руку, крепко удерживает ее. Умоляет: – Пожалуйста, не позволяй им сделать мне больно! Ну пожалуйста!
Мать начинает плакать. Отец придвигается ближе к его кровати.
– Ну хватит уже, Адам, – говорит он с суровым выражением лица. – Тебе нужно быть храбрым мальчиком, чтобы врачи могли тебя вылечить.
Мальчик мотает головой, снова и снова. Еще крепче сжимает материнскую руку. Понимает, что сам делает ей больно, но никак не может отпустить. Он начинает плакать, слезы застилают ему глаза.
– Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо… – хнычет он.
– Пожалуй, лучше мы проделаем это вдвоем, – слышит он голос доктора.
Чувствует, как мать отстраняется, но по-прежнему крепко цепляется за нее. Сильные пальцы отрывают от нее его руку; он вскрикивает, выпустив ее.
Ощущает, как твердые пальцы смыкаются на его предплечьях, словно наручники. Он сопротивляется, его истерические крики все громче. Брыкается, путаясь ногами в простынях; чувствует крепкий щипок у себя на коже, пока его удерживают на кровати, не дают даже приподняться.
Его родители уже ушли. Бросили его. Все его мышцы зажаты, все тело напряжено. Взгляд перелетает от одного врача к другому, мужчины лихорадочно переговариваются, медсестры изо всех сил стараются удержать его. Люди, которых он не знает, с уродливыми от злости лицами.
И тут он чувствует это. Боль – словно жалящий укус, когда игла входит в руку.
– Мля, промазал… Да держите же его, держите как следует!
Мучительная боль под кожей усиливается, пока игла тычется в разные стороны где-то внутри, все мышцы сокращаются, и он все кричит. Царапанье о кость – боль уже где-то глубоко внутри… Потом мальчик чувствует, что хватка ослабевает, и открывает глаза. Один из врачей отступает назад и строго смотрит на него.
– Ну вот. Видишь, все не так уж плохо, так ведь? – говорит он. – Не было бы так больно, если б ты расслабился.
Мальчик смотрит вниз. На иглу, вонзившуюся в кожу. Он непроизвольно скрючивает пальцы – инородный предмет рядом с сухожилиями, кровью, костью. Неправильный, чужой. Ему там не место. Кажется, что вот-вот стошнит, сердце колотится как бешеное.
Медсестра с другой стороны кровати отпускает его руку, и он, не раздумывая, тут же тянется туда и хватает. Пластиковая трубка, пластырь, игла – все это уже у него в пальцах. Он чувствует, как в руке что-то рвется, когда согнувшаяся игла поддевает лоскут кожи. Из зияющей дыры в вене изливается поток теплой крови.
Потом опять руки, заваливающие его на кровать. Опять жалящий укус боли. Он мечется из стороны в сторону, но тут вдруг рука у него на лбу, грубо толкающая его голову вниз. Другая прихлопывает ему рот, чтобы заставить его замолчать. Он едва может дышать. Он в панике. Слышит крики вокруг, чувствует в них тревогу.
И все, что он сознает, когда все его тело сжимается от боли, когда все больше игл вонзается в его бледную нежную кожу, – это одиночество. И страх.
Он доверял им, а они бросили его.
Оставили совсем одного.
Глава 45
Адам медленно приходит в себя. Ужасная мысль: случилось что-то непоправимое. Где он? Как сюда попал? Вокруг – странно звучащие голоса. Легкая паника. Он лежит на спине на холодном полу, его ноги задраны на стул.
– Бишоп? – Голос, прорвавшийся сквозь темноту. Он открывает глаза – над ним нависает Росс. – Очнулись? Хорошо.
Он чувствует, как кто-то берет его за руку, щупает пульс. Раздраженно отдергивает ее. Смутно осознает, что потерял сознание. Пробует приподняться на руках, но слишком кружится голова, и он вынужден лечь обратно.
– Успокойтесь, Адам. У вас был обморок.
Он чувствует себя по-дурацки, лежа здесь на холодном кафельном полу, в этом… Да где же? Вот блин, это же морг… Адам вновь пытается сесть, и на сей раз ему это удается.
Ему протягивают стакан воды; он медленно отпивает из него.
– Случалось что-то подобное раньше? – спрашивает Росс.
– Бывало, – бормочет Адам. – Плохо реагирую на иглы.
Росс понимающе кивает.
– Типичное вазовагальное синкопе[27]. Причем довольно серьезное. – Он усмехается. – Это дело об убийстве совершенно не для вас.
Адам хмуро смотрит на него.
– Я сознаю этот факт, спасибо. – Слегка пошатываясь, он поднимается на ноги и садится на стул, подсунутый санитаром. – Обычно я могу это контролировать. Избегаю провоцирующих факторов, использую технику напряжения мышц…
– И каких же именно факторов? Что для вас является триггером?
Адам уверен, что Росс спрашивает больше из профессионального любопытства, нежели из искренней озабоченности, – патологоанатом просто-таки наслаждается его смущением. Но все равно отвечает: