– Делать уколы, видеть иглы, прикасаться к иглам, наблюдать, как кому-то другому делают укол, слушать, как кто-то говорит об этом.
– Практически все, что связано с иглами?
– Угу. – Он вздыхает. – Я пытался разобраться с этим несколько лет назад. КБТ[28], триггерные лестницы, градационная самоэкспозиция, чтобы излечиться… Ничего не помогло.
– И когда же вам в последний раз делали укол?
– Пару лет назад. Обычную прививку от гепатита и туберкулеза. Я пытался ударить медсестру, а потом потерял сознание.
– Надеюсь, вас все-таки укололи?
– Ну да. Там была Мэгс, следующая в очереди. Она схватила шприц и всадила его, пока я валялся без сознания на полу.
Росс смеется.
– Молодец Мэгс! Ну что ж, постарайтесь не волноваться хотя бы ближайшие пару часов.
Адам бросает на него косой взгляд.
– По крайней мере, попробуйте. Я напишу результаты в отчете и передам его кому-нибудь другому. – Росс делает паузу. – Весьма сожалею, Адам.
Бишоп смотрит на него. Обычно неодобрительный взгляд патологоанатома смягчается.
– В смысле, насчет Пиппы. Пожалуйста, передайте детективу-сержанту Хокстону мои искренние соболезнования.
– Обязательно.
Адам медленно выходит из больницы на парковку. Открывает дверцу своей машины, садится за руль, вставляет ключ в замок зажигания… Но в этот момент рукав у него немного задирается, и впервые за долгое время Адам смотрит на длинный шрам, тянущийся по всей длине его предплечья. Он проводит по нему пальцем, вспоминая, как порвалась вена, когда он выдергивал иглу, и какие ощущения при этом испытал – боль, но еще и торжество. Победный трепет от того, что нечто, проникнувшее ему под кожу, зависело от него, и только от него одного.
Хотя, конечно, это было не так. Ему было всего девять, за все отвечали его родители. Он плакал, умолял их не делать этого, но другого выхода не было. Прими все эти лекарства, иглы, этот яд в венах – или умри. И они тогда ушли. Они не видели, как врачи удерживали его, как его одурманили транквилизаторами, чтобы наконец закачать все эти химикаты в его организм. Это излечило его. Это спасло ему жизнь, но вот только какой ценой?
Родители фактически бросили его, когда он больше всего в них нуждался. Месяцы полной изоляции для пересадки стволовых клеток; вечное чувство дурноты и разбитости, когда не можешь ни есть, ни пить, когда у тебя выпали даже последние остатки волос… Порезы, которые не заживали целую вечность… Инфекции, которые так и не удавалось изгнать… Медсестры делали все, что могли, но ему нужна была его мама. По ночам, в самые мрачные моменты своей жизни, он звал ее, получая в ответ лишь тишину, пока наконец не засыпал весь в слезах.
Что бы там ни делали врачи, это помогло. Но когда Адам вышел из больницы, а иглы и весь этот страх остались позади, что-то изменилось. Возникла ощутимая дистанция между ним и его родителями. Отец пытался поговорить с ним об этом. Однажды, по дороге домой с очередного осмотра.
– Твоя мать… – сказал его отец, сидя за рулем и не отрывая глаз от дороги. – Ей было бы не под силу видеть тебя таким.
Адам, нахмурившись, повернулся к нему, а отец продолжал:
– Она очень хрупкая женщина. За ней нужно было присматривать.
Адам несколько раз открывал и закрывал рот, прежде чем смог заговорить.
– Это за мной нужно было присматривать, – тихо произнес он.
Отец на секунду отвел взгляд от дороги.
– У тебя были лучшие врачи в стране, – резко ответил он. – Самые опытные медсестры. За тобой присматривали.
Адам почувствовал, как на глаза навернулись слезы; он провел руками по своим все еще растрепанным волосам – и в этот момент понял то, что подозревал с того самого дня в больнице. Что единственный человек, на которого он может положиться, – это он сам.
Адам поступил в университет. Обрезал все концы. Соорудил себе панцирь – более толстую внешнюю оболочку, чтобы защитить себя. Сейчас он почти не общается со своими родителями. Звонки лишь на дни рождения и на Рождество, разговоры неловкие и краткие.
С тех пор он никого не впускал в свою жизнь. До того, как встретил Ромилли.
Теперь Адам достает телефон и ищет ее номер. Хочет поговорить с ней – рассказать, как позорно рухнул в обморок в морге. Услышать ее тихий сочувственный смех над своим смятением, отчего почему-то будет уже не так стыдно. Палец уже нависает над зеленым символом вызова, но вместо этого Адам нажимает на боковую кнопку, выключая телефон. Заводит машину и едет к себе в отдел.
Когда он входит в штабную комнату, выжидающе поднимаются головы, болтовня стихает. Адам встает перед ними, дожидаясь всеобщего внимания.
– Я только что из морга. От Пиппы Хокстон.
Все молчат, ожидая очередных мрачных известий.
– Похоже, мы определенно ищем кого-то с медицинским опытом. Что там у нас с персоналом Национальной службы здравоохранения?
Один из аналитиков говорит:
– Из их местного отделения только что поступил перечень лиц, которые теоретически могли иметь доступ к медицинской спецодежде. Куинн сейчас сверяет его со списком владельцев микроавтобусов «Фольксваген Транспортер».
– Куинн? – Адам поворачивается к Элли. Он впервые видит ее с утра, когда она была вся в собственной блевотине. Сейчас констебль опрятна и подтянута, волосы вымыты и сверкают чистотой. И, несмотря на усталость и вдруг покрасневшие щеки, всеми силами старается вести себя собранно и хладнокровно.
– К сожалению, пока ничего. Никаких совпадений… Босс, – добавляет она.
– Тим? – говорит Адам, быстро двигаясь дальше. – Есть что-нибудь по нелегальным мусорщикам?
Детектив сверяется со своими записями.
– Пообщались мы тут с одной якобы строительной компанией, под названием «Бобз Билдерз»[29]…
Адам недоверчиво смотрит на него.
– Да знаю я, знаю… Это не я их так назвал. – Ли продолжает: – Все отходы там были на учете, но последние полгода у компании новые владельцы, которые категорически отрицают, что им что-либо известно. В общем, ничего полезного.
– Просто замечательно… – саркастически бормочет Адам.
Вся комната погружается в тишину; Бишоп с несчастным видом смотрит на белую доску, какой-либо прогресс на которой полностью отсутствует. И у него есть одна доминирующая мысль. Ему нужно уйти. Чтобы пообщаться с ним.
– Босс? – неуверенно обращается к нему Куинн.
Адам поворачивается к ней. Она делает глубокий вдох, прежде чем продолжить:
– Мы же на самом деле не думаем, что этот тип пытается убить двадцать человек, так ведь? Я хочу сказать… – Она бросает взгляд на остальных детективов в комнате. – Он ведь никак не мог…
Адам поджимает губы. У него пересыхает во рту.
– Не знаю, – отвечает он. – Но, похоже, у него есть четкая цель. Я не думаю, что преступник остановится по собственной воле.
Он оглядывает комнату. Смотрит на своих детективов – на темные круги у них под глазами, на желтоватые из-за недостатка солнечного света лица. Слишком много долгих дней под резким светом люминесцентных ламп в штабной комнате… Адам сознает, что и сам выглядит сейчас не лучшим образом, тем более после вчерашнего – надо бы по крайней мере принять душ и переодеться. Но нельзя терять времени.
Детективы притихли. Все ждут.
– Знаете, на что бы я сейчас поставил? – спрашивает Адам, после чего мрачно заканчивает: – Он знает, кто его следующая жертва. Он уже это знает.
Лукас Ричардс, 1998
Детство Элайджи Коула было далеко не идиллическим. Как и у многих серийных убийц до него, его ранние годы отмечены издевательствами и насилием. Отец его был пьяницей, регулярно избивавшим свою жену; мать – тихой, непритязательной домохозяйкой. Возможно, дальнейший ход событий вполне можно было предугадать, но никто так и не вмешался, когда 20 июня 1968 года, в четверг, Люси Коул зарезала Мориса Коула кухонным ножом. Сильно избитая, придушенная и брошенная умирать, она все-таки нашла в себе силы отомстить обидчику. Все это происходило на глазах у Элайджи Коула. Тогда ему было 11 лет.
Но, вопреки многим из этих историй про серийных убийц, сам Элайджа Коул не стал домашним тираном. Совсем наоборот. Вот что он говорит про тот день: «Зная, через что он заставил пройти мою мать, я решил быть лучшим мужем и отцом, насколько это только возможно. Никогда не поднимать руку на свою жену. Быть нежным и добрым со своими детьми».
Некоторые предполагают, что после смерти жены он повредился умом от горя. Другие утверждают, что инстинкты убийцы у него были всегда – но только подавленные под воздействием обожания супруги.
Какова бы ни была причина, имеющиеся на данный момент сведения подтверждают ту решимость Коула – несмотря на то, что он творил с женщинами, найденными в принадлежащем ему флигеле. Насилуя, пытая и убивая их, он ни разу не поднял руку на свою жену. Соседи описывают Элайджу и Джоанну Коул как неразлучную пару глубоко влюбленных друг в друга людей, просто души не чаявших в своей дочери Ромилли. И хотя некоторые описывают Элайджу Коула как психопата-садиста, одного у него не отнимешь: он был хорошим мужем и отцом.
Глава 46
Адам неподвижно стоит перед человеком, которого знает лишь по газетным и телевизионным репортажам, по шепоткам в отделе полиции, легендам и преданиям. И он совсем не такой, как ожидал Адам.
Элайджа Коул чисто выбрит, от него пахнет мылом и стиральным порошком. Волосы аккуратно зачесаны со лба на проплешину на макушке, но держатся лучше, чем у большинства мужчин его возраста. Выглядит он именно так, как его описывали много лет назад: славный дядька, приветливый и обаятельный. Типичный сельский врач, которого в жизни ни в чем не заподозришь.