– Ты надругался над ней?
– Нет. Нет, я этого не делал, – твердо говорит он. – Я не педофил, Адам. Но мы играли вместе. В прятки. В другие дурацкие игры, в которые я частенько играл с Ром. Собирали пазлы. Ее «расстройство привязанности», как выражаются психиатры, было настолько выраженным, что мне пришлось приложить немало усилий.
Входит охранник с двумя кружками горячего черного кофе и ставит их на стол.
– Спасибо, – любезно благодарит его Элайджа. А потом опять поворачивается к Адаму. – Я уже видел все эти признаки. Склонность к отрыву от реальности, существованию в собственном иллюзорном мире, раннюю предрасположенность к психическим заболеваниям… Она меня буквально заворожила.
Он делает глоток кофе, не отводя взгляд.
– Она была способна полностью зациклиться на каких-то вещах или людях даже в таком возрасте. Честно говоря, я поражен, что ей до сих пор удавалось поддерживать хоть какое-то подобие нормальной жизни.
Адам помнит рассказ Джейми о состоянии ее дома, обо всем этом бардаке, грязи.
– Я не уверен, что удавалось, – отвечает он. – А откуда она узнала? Что ты ее отец?
– Тогда она этого не знала. Но мы успели подружиться, поэтому я написал ей из тюрьмы, и она приехала повидаться со мной. С такой любовью, таким доверием в глазах… Еще до того, как я ей это сказал. Ну а после все было уже просто. В ее жилах – моя кровь, моя природная предрасположенность к насилию. Просто потребовалось слегка подтолкнуть ее в нужном направлении.
Адаму трудно скрыть свое отвращение. Но ему нужно узнать правду.
– Что изменилось? – спрашивает он.
– Умер ее приемный отец. Этот человек оказал большое стабилизирующее влияние на ее жизнь. Просто невероятно, как многое может изменить любящий родитель. – Элайджа с улыбкой поднимает голову. – Но шесть месяцев назад он умер – внезапный сердечный приступ, – и с этого момента я стал замечать, как Мэгги буквально трещит по швам. Я стал важней для нее, чем когда-либо. Я был единственным мужчиной, оставшимся в ее жизни. – Он смеется. – Единственным, конечно, не считая тебя.
Адам отшатывается.
– Меня?! – рычит он. – А я-то тут, блин, при чем?
– Я убедил ее, что Ромилли все еще любит тебя, несмотря на развод. Это включило тебя в наш маленький план, который стал бы окончательной местью за то, что она сделала. Ромилли, в голове у Мэгги, – это причина, по которой я здесь. Причина, по которой мы не можем быть вместе – во внешнем мире.
Адам чувствует, как в нем нарастает отвращение, и проглатывает его.
– Ты стал приказывать ей убивать.
– Да. И кого убивать. – Он поднимает руку, позвякивая наручниками, и показывает на Адама. – Мэгги всегда была одержима знаками. Крошечными намеками, которые вселенная якобы подбрасывает ей, чтобы указать путь. И из этого я понял, что мой план будет полностью выполнен.
Адам качает головой. Все это натуральный съезд башни, полный отвал башки…
– Но почему? Зачем пытаться досчитать до двадцати?
Элайджа игнорирует его вопрос.
– Ты ведь сделал как раз то, чего я от тебя ожидал? После того, как был здесь в прошлый раз?
Адам молчит. Он понимает, что Коул имеет в виду медкарты своих пациентов, в которых могут обнаружиться имена первых трех жертв Доброго Доктора и которыми теперь занимаются другие детективы. Они кропотливо просеивают информацию, просматривая истории болезни и сверяя их с причиной смерти. Дело это долгое, скучное и утомительное.
– Ищем, – отвечает он.
Элайджа удовлетворенно кивает.
– Я не сомневался, что ты сразу двинешь туда. В мою старую клинику. И знал: все, что ей придется сделать, это просто подождать.
– Меня.
– Да. Тебя, Адам.
Взгляд Коула опускается на руки Адама, сейчас прикрытые рукавами рубашки. Он медленно тянется к ним; охранник делает шаг и останавливает его. Коул опять улыбается – ухмылкой змеи или аллигатора, у которых выхватили добычу прямо из-под носа.
– Насколько далеко она продвинулась, Бишоп? – медленно произносит он. – Со своими иглами и скальпелем? Ты кричал? Плакал? Пока тебя наконец не спасли?
Адама вновь обдает холодом, леденящий страх пронизывает его до костей. Блеск металла, прикосновение острой стали к коже…
– Как ты узнал?
– Про твою фобию? Я про нее и не знал. Это Мэгги мне рассказала – после тех ваших прививок. Но то, как это тебя зацепило… Тогда мы и не думали, что это так отлично сработает, – продолжает Элайджа с ухмылкой. – И мне эта идея очень понравилась. Как и то, что она сделала. Отцы, как правило, недолюбливают своих зятьев, так ведь?
– Большинство отцов не организуют их пытки! – кричит Адам. Но тут же останавливается. На миг закрывает глаза. Он не доставит ему такого удовольствия, позволив увидеть свой страх. Ни в коем случае. Сейчас нужно сосредоточиться на том, зачем он здесь. На жертвах. На справедливости.
– Сколько их там было на самом деле, Элайджа? – спрашивает он.
Доктор тихо посмеивается.
– Напугался, Бишоп? Того, что первых было больше трех? Что их сотни, как у Шипмана?
Адам молчит, и Элайджа вздыхает.
– Знаешь, как долго я проработал врачом? До того, как меня арестовали?
Адам обжигает его взглядом – он отказывается играть в эти игры.
– Тринадцать лет! Тринадцать лет я спасал жизни, Бишоп. Знаешь, скольким людям это соответствует? Поскольку лично я не знаю. Их, должно быть, сотни. Если не тысячи – людей, которым я помог.
– И что с того?
– Значит, это мне как-то зачтется, точно?
– Это, мать твою, не пропуск для выхода из тюрьмы! – взрывается Адам. Логика этого человека – безумие. – Ты не выйдешь отсюда на все четыре стороны лишь потому, что диагностировал у кого-то рак! Ты убиваешь, насилуешь и пытаешь хотя бы одну женщину, и всё – игра окончена.
– Может, и так… – Элайджа небрежно склоняет голову набок, раздумывая над его словами. – Но я думаю, что мне все-таки следует отдать должное. Я мог бы убить гораздо больше людей.
Он встречает недоверчивый взгляд Адама.
– О, не переживай! Ты можешь спокойно спать по ночам.
Коул поднимает руку, сжимая пальцы в кулак. Затем медленно, один за другим, выпрямляет пальцы.
– Этель Хэншоу, – говорит он, и его указательный палец нацеливается в потолок. – Вера Фокс и Фред Пауэлл.
Элайджа останавливается.
– Всего трое. Как я и говорил. – Он пожимает плечами. – Хотя вскоре я понял, что это не мое. Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали, старший детектив-инспектор Бишоп?
– Нет.
– А хотелось? – Коул смеется. – Можешь не отвечать. Наверняка да. Но ты слишком слабый человек, чтобы через это пройти. Чтобы лишить человека жизни, нужен кто-то покрепче в коленках.
– Кто был первым, Элайджа?
– Джоанна. Мать Ромилли.
Адам резко втягивает воздух сквозь зубы.
– Не так, – быстро продолжает Коул. – Все законно. Все в разумных пределах. Она умерла от рака. Это не считается. Но я при этом присутствовал. Я помог ей – как ее муж, как врач. Позаботился о том, чтобы она не страдала. И до того момента, пока Джоанна не умерла, я старался держать себя в руках, подавлять любые позывы. Ради нее. Я не хотел разрушать нашу семью, как это сделал мой отец.
– Ты изнасиловал Сандру Пул.
Элайджа пожимает плечами.
– А-а, это… Не о чем и говорить. Я мог бы поступить гораздо хуже. Это чувство, когда ты там, на самом краю, когда они делают свой последний вдох… Это… почти божественно, Адам! Как будто ты близок к Богу в этот краткий миг. Поэтому я подумал, не попробовать ли еще разок. – Он хмурится. – Но не то же самое. Уже пройденное довольно быстро приедается. Не пойму, почему Гарольд Шипман настолько заморачивался… В чем тут прикол?
Адам ждет. То, что говорит этот человек, это его легкомыслие, совершенно отвратительны. Но он понимает, что Элайдже хочется поговорить, и как бы сильно его ни выворачивало наизнанку, это их лучший шанс узнать масштабы преступлений Коула.
Элайджа переводит взгляд на Адама. Черный и мрачный.
– Эти девушки… Тогда-то я понял, что мне и вправду нравится. И это не сам акт их содержания в неволе или убийства. А всемогущество. Это действовало опьяняюще. – Глаза у него затуманиваются, когда он погружается в воспоминания. – На самой границе между жизнью и смертью. Полный контроль над этими девушками. То, что они для меня делали…
Адам перебивает его:
– Тогда почему же ты оставил ключи?
– Чтобы их нашла Ромилли? – Он смеется. – По той же самой причине. Я хотел посмотреть, насколько сильно смогу ее подтолкнуть. Яблоко от яблони недалеко падает, и оказалось, что упало оно и впрямь не так уж далеко. Она молчала, моя маленькая Ромилли. Я гордился ею. За то, что так долго хранила мой секрет.
– Ромилли совсем не такая, как ты! – шипит Адам сквозь стиснутые зубы. – Она добрая и сильная. Она знает, что то, чем ты тогда занимался, – отвратительно, и всю свою жизнь пыталась искупить это.
– Но разве тебе не интересно, Адам? Насколько она все-таки похожа на меня? – Коул наклоняется вперед через стол, ближе. – Природа или воспитание? Разве это не занимает твои мысли, когда вы с ней говорите о том, чтобы завести детей? Поскольку я вижу, что обручальное кольцо опять у тебя на пальце. Вы явно не могли так быстро пожениться по новой, так что это более чем символично. И флаг вам обоим в руки. Но если вдруг что-нибудь случится – если ваш ребенок вдруг попадет в аварию, упадет, ударится головой, – разве ты не призадумаешься? Потому что лично я призадумался. Насчет самого себя. Ты читал какие-нибудь книги, Адам, когда только встретил Ромилли? Обо мне и моем прошлом?
– Кое-что читал.
– Кое-что читал! – Коул смеется. – Готов поспорить, что читал! Небось собрал всю возможную информацию о своем тесте и о женщине, на которой женился. Только вот большинство всех этих книжонок – не более чем макулатура. Напридумывали там всякой фигни, чтобы заполнить пробелы.
– Ты хочешь сказать, что твое детство было идеальным? – огрызается Адам.