Вторым претендентом оказалась Роксана.
— Плохой английский? — уточнил Павел.
— Сам знаешь.
— Она мало общается с клиентом. У нее другие задачи.
— Ну и прекрасно. Но она тоже не подходит. Чтобы договориться с японцами, надо владеть языком на уровне хотя бы выше среднего. К тому же Роксана не стремится к коммуникации, она неактивна в общих диалогах, лишь время от времени вставляет реплики, чтобы не отрываться от коллектива, а наша крыса, как раз наоборот, должна постоянно поддерживать контакты, чтобы выманить людей из помещения и держать их на контроле. Роксана не подходит.
— Кто еще кажется тебе неподходящим?
— По этой же причине должен выбыть Анатоль. На пафосе, туповат, круг чтения ограничен рекламой и соцсетями, его речь вызывает смех, он не пользуется авторитетом. Единственное «но» — у него бóльшая свобода действий по сравнению с другими и минимальные риски — он не айтишник. Так что, даже если его вычислят и выгонят со скандалом из айти-компании, на его карьере это, скорее всего, отразится очень незначительно.
Я снова затаился, сообщит ли Павел, что Анатоль работает в фирме только два месяца, но директор лишь пробормотал:
— Высокий, как дуб, а дурной, как пень.
— Про остальных пока данных мало, — продолжала Вика. — Особые подозрения вызывает, конечно, Лилия, которая не просто владеет испанским, но почему-то скрывает его довольно приличное знание. Когда она угадала испанскую конструкцию в кривом переводе названия церкви, я еще поверила, что это остатки школьного языка, но когда она вызвала «Скорую» для Михаила и сумела объяснить врачам, что произошло, стало ясно, что язык не школьный и вовсе не забытый, как она сама утверждает. Кроме того, Лилия, будучи прекрасно образованной, почти никогда не начинает разговоры первая, вступает после других, а сначала как бы приглядывается, прислушивается. Это не скромность, потому что в течение беседы она активно моделирует ситуацию, поправляет, уточняет, шутит. В общем, девушка явно подстраивается под собеседников, угадывает, что и в какой момент уместно сказать. Это стратегия выведывания, желание остаться в тени и при этом обладать максимумом информации. Пока не знаю, для чего она это делает, но это подозрительно.
— Себе на уме, — ты хочешь сказать, — пробормотал Павел. — Хм, не замечал.
— Петр… — сказала Вика и прислушалась, но Паша признаков жизни не подал. И она продолжила о другом:
— Михаил довольно противоречив…
— Петр — директор всего латиноамериканского узла, — вдруг проговорил Паша с нажимом. — Мы не афишируем, чтобы не было хождений по поводу переводов в более развитые офисы — все хотят попасть в Мехико или в Майами — наш головной офис по региону там.
— Ты ему так доверяешь? — оживилась Виктория.
— Нет, я ему так плачу. Его у меня даже Гугл перекупить не смог.
Он протянул что-то вроде «эх» и продолжал со смехом:
— Еще никогда в жизни мне не приходилось так следить за словами. Общение с филологом — это настоящий крах личной территории.
— Слава богу, таких, как я, на свете немного, — успокоила его Вика.
— Слава богу, что есть хотя бы одна, — галантно заметил Кнопкин, но кандидатурой Петра он был обеспокоен больше, чем куртуазией, поэтому сразу же вернулся к теме:
— А что все-таки Петр? Есть что-то?
Виктория помолчала какое-то время и продолжила:
— Только то, что он координирует общение, у него больше возможностей для корректировки поведения группы, и пару раз он оставался в комнате один в течение рабочего дня. Но ни в эти дни, ни на следующий сливов не было.
Кажется, айти-директор выдохнул с облегчением.
— Петр вот-вот ждет своего официального назначения аккаунт-менеджером по региону, — заговорил он после недолгой паузы. — А это не просто ступенька в карьере — это прыжок через пролет. Я бы совсем перестал верить людям, если бы это был он.
— Будем надеяться, но я все равно считаю все возможные вариации.
— Конечно.
Павел не считал нужным пояснять, что значит загадочный «считающий менеджер», потому что с английского слово «аккаунт» переводится именно как «счет» или «считать». Но, видимо, этот самый менеджер должен был считать что-то посерьезнее обычных бухгалтерских смет.
— Отлично. Так чем противоречив Михаил? — переключился Павел.
— Ой, Михаил — это просто нечто, если честно, — весело заговорила Вика. — Шутит, откровенничает в общем чате. Сушит волосы феном.
Сидеть на тумбочке, почти не шевелясь и не дыша, было страшно неудобно. Эти двое разговаривали практически шепотом, и я каждую секунду боялся выдать себя, поэтому, когда Паша повысил голос, я обрадовался.
— А волосы при чем? — спросил он с неподдельным интересом.
— У Михаила не просто стрижка, а выраженный модельный силуэт: по бокам коротко, длина на макушке. Он сушит волосы, приподнимая челку с помощью геля или пенки, создавая непринужденный хаос. Как какой-нибудь Роберт Дауни-младший. Плюс весь этот бесконечный треп в чатах, геройство, драки с грабителями, игра на гитаре. Где он, кстати, раздобыл здесь гитару? Не с собой же притащил? Многовато усилий для семейного человека и несостоявшегося священника. Он явно вызывает к себе симпатию и старается быть душой компании.
— Мне кажется, это такой характер, — возразил Павел.
— Возможно. Но есть еще кое-что. Я нашла одну работу, называется «Грамматические и синтаксические возможности эмодзи как основа для успешных переговоров: на материале языка торговых сайтов»…
Теперь Павел заржал в голос. В общем, я его понимал, большей чуши я в своей жизни тоже не слышал.
— Представь себе, наука в тренде! — повысила голос Вика. — Так вот, смех смехом, но автор прослеживает закономерность между количеством знаков эмодзи в переписке и точностью постановки целей и задач в письмах корреспондентов. И выводы просто удивительные. Люди, которые вообще не пользуются эмодзи, более четко формулируют мысль и на двадцать пять — тридцать процентов чаще достигают положительного эффекта в переговорах, нежели те, кто злоупотребляет смайлами. Так вот, Михаил очень дозированно использует смайлы в своей переписке. А если и использует, то это так называемые знаки положительной реакции — знаки «круто», «смеюсь до слез», «улыбка», то есть символы, которые сравнимы по своему значению с уже имеющимся в системе синтаксиса восклицательным знаком. Фактически его знаки эмодзи — это эмфаза, усиление, восклицательный знак. Понимаешь, что это значит?
Павел задумался, ответил он минуты через две, наверное, читал переписку, сверяясь с чатом. Все это время из комнаты не доносилось ни звука. Наконец он спросил:
— Эмодзи что, портят речь?
— Могу лишь предположить, что, привыкнув к эмодзи, человек испытывает меньше потребности подбирать точные слова.
Стало даже немного обидно за эмодзи, как ни крути, они забавные и представить себе переписку без них уже невозможно. Видимо, Паша тоже протестовал, потому что Виктория добавила, смеясь:
— Я тоже люблю эмодзи. Но против фактов не попрешь: Михаил общается не совсем так, как его коллеги. Он лучше владеет словом, но при этом старается не выделяться.
— Проверяй, конечно, — согласился Паша и тут же добавил: — Но я тебе одно скажу — он очень хороший инженер по сетям. Я даже оплатил перелет сюда его жены и сына. Так что, если это он, его проще убить, чем уволить.
Они посмеялись.
— Ладно. Анна? — спросил Паша.
— Ты сейчас специально ее назвал?
— Нет, наугад, а что?
— Анна постоянно оказывается рядом с Михаилом, или наоборот — Михаил с Анной. В самых, казалось бы, неожиданных местах. В один из первых дней, когда все искали Михаила, именно Анна точно знала, что он играет в холле на рояле. Сначала я не придала значения, но потом сходила в тот холл, и знаешь что? Рояль стоит через лестницу и рекреацию. Там невозможно оказаться случайно, зачем эти двое туда ходили? Хорошо, пусть совпадение. Когда на Анну напал уличный воришка, рядом с ней снова оказался Михаил, а не ее жених Евгений, хотя это было бы гораздо логичнее. Потом обливание водой и пивом — понятно, что это недоразумение и там был свидетель Рустем, но эти двое снова тут как тут. Слишком часто.
— Они не знали друг друга до проекта. Он — из киевского офиса, она — из московского. — Я отчетливо слышал, что голос Паши дрогнул, и Вика, конечно, тоже это слышала.
— Чтобы что-то предполагать, нужно прочитать весь объем текста, я начала лишь сегодня утром и пока на середине. Даже мое скорочтение не может победить это море информации, — ответила она уклончиво.
Олег, Рустем, Искандер и Евгений у нее проходили под знаком «мало данных».
— Паш, а ведь директорат «Гранде-Трафико» тоже получает ваши документы. И там их уже не контролирует твоя система безопасности. Я просто подумала: если передать ваши документы японцам на финальной стадии, то стоимость ваших услуг упадет, и выгодно это в первую очередь «Гранде-Трафико».
Паша хмыкнул:
— Невозможно.
— Почему?
— Подобное предполагалось, именно поэтому мы ведем дела на уровне вице-президента компании заказчика.
— Сеньор Варгас?
— Да.
— А почему невозможно? Я просто хочу понять.
Павел запыхтел, как старый пылесос перед началом работы. Видимо, этот товарищ не особенно любил объяснять очевидное. Но в этот раз ему пришлось.
— Потому что, если компания вдруг ни с того ни с сего обращается к другой фирме с нашим дизайном, возникает судебная ситуация. Рядовому члену команды «Гранде-Трафико» такой поворот, быть может, и выгоден: взял свои деньги, да и сбежал в Пампасы, благо от Эквадора это недалеко, но для самой компании «Гранде-Трафико» такие риски неоправданны. Именно поэтому вся наша документация идет непосредственно через Варгаса, который является не просто местным представителем, но и держателем крупного пакета акций. Варгас сам программист по первому образованию, и ему не надо объяснять азов, это очень упрощает дело. Он страхует утечки, рассматривает первоначальные решения, а непосредственным исполнителям документы поступают, только когда фаза проекта уже запущена и деньги выплачены. Поскольку каждый проект уникален, то после запуска документов в оборот смысл их воровать пропадает.