Я поднял лежащий возле сиденья водителя пистолет. Проверил, не остались ли где-нибудь в автомобиле кусочки гипса. Взял с заднего сидения костыль. Когда я выходил из гаража, крыша уже полыхала. Через несколько минут пламя поглотит все.
С костылем и пистолетом я подошел к черному ходу. Еще видно было зияющее отверстие окна комнаты, где лежал труп Горди. Я придвинулся как можно ближе. Жар был почти невыносимым! Я бросил пистолет и костыль в огонь.
Теперь нужно было подумать о гипсе. Я не имел понятия, что происходит с гипсом в огне, однако не мог рисковать. Я был уверен, что гипс на моей правой руке так же не нужен, как и на ноге. Я быстро разрезал его стилетом и пошевелил ладонью. Так же как и нога, рука затекла, но никакой боли я не чувствовал. Я бросил куски гипса вместе с бинтами через окно в комнату и вернулся в кусты, туда, где Марни припарковала автомобиль. Я тщательно собрал осколки стекла и куски гипса и швырнул все это в огонь. Немного постоял, размышляя, не забыл ли чего. Потом сел в автомобиль Горди и поехал домой. Мне оставалось сделать лишь только одно.
Я припарковал автомобиль за гаражами и вошел через террасу в темную библиотеку. Йен был единственным человеком, который мог еще не спать, но он жил в другом крыле. Маловероятно, чтобы я привлек к себе его внимание.
Я зажег маленькую лампу на письменном столе. Пишущая машинка стояла на обычном месте возле телефона. Рядом на столике лежала бумага.
Я вставил лист в каретку. Текст письма я составил еще по дороге. Я знал, что должен написать. Письмо, которое я собирался оставить, должно было быть написано человеком, владеющим только левой рукой.
Вот что я написал.
«Дорогая мама, то, что я пишу, безумно важно. Скажи Сардженту, что это Марни убила отца. Я знал об этом с самого начала, потому что вошел в комнату отца в тот момент, когда она давала ему лекарство. Я знал, что после смерти отца буду богат. Марни умоляла, чтобы я молчал, поэтому я обещал ничего не говорить. Именно потому я уехал — я боялся, что если останусь дома, то невольно когда-нибудь проговорюсь. Я бы и сейчас ничего не сказал, если бы Сарджент чего-то не подозревал. Марни тоже сориентировалась. Она просила, чтобы я сегодня встретился с ней в библиотеке, когда все вы уже будете спать. Мне пришлось насыпать снотворное в бокал Селены, потому что в противном случае я бы не смог выйти, не вызвав подозрений. Марни ждала меня и сказала, что вскрытие наверняка покажет следы яда и все раскроется. Она угрожала обвинить меня в соучастии, если я её выдам. Я ответил, что все это ничего не даст, потому что Сарджент так или иначе узнает правду. Она утверждает, что, возможно, я прав и единственное, что нам остается, это бегство, пока еще не поздно. Она не оставит меня в доме, потому что я все о ней знаю. Она украла мой пистолет и угрожает убить меня, если я не поеду с ней. Я сделал вид, что согласен. В этом гипсе я совершенно беззащитен. Я сказал Марни, что не двинусь с места без костыля и что она должна принести мне его. Я обманул её, сказав, что костыли на чердаке, а не в кладовке, чтобы выиграть время и получить возможность написать это письмо. Она закрыла меня на ключ в библиотеке. Скоро она вернется. Говорит, что удерет в Мексику и возьмет меня с собой. Но я ей не верю. Она что-то упоминала о старом доме на ферме и очень странно на меня смотрела. У неё есть пистолет. Подозреваю, что она хочет убить меня там… Никому не придет в голову туда заглядывать. Я стараюсь сбить её с этой мысли. Но если мне это не удастся и я не вернусь до завтрашнего утра домой или не позвоню, загляните на старую ферму. Умоляю тебя, мама, умоляю, сделай это! Марни скоро будет здесь… Я должен закончить… Я должен…»
Я взял в левую руку карандаш и неуклюже подписался внизу: «Горди». Потом сунул лист под машинку так, чтобы один уголок торчал и чтобы завтра утром его нашли.
Это письмо, представляющее собой смесь правды, полуправды и лжи, было единственным, что я мог сделать. Во всяком случае, оно указывало на истинного преступника и привлекало внимание инспектора к ферме. Когда он обыщет пожарище и найдет останки Марни в гараже и Горди в доме, мое письмо покажется ему настолько неясным, что ему придется самому додумывать, подожгли ли дом Марни и Горди сообща или Марни убила Горди, а может, и наоборот. После пожара никто не сможет установить, что Горди умер уже давно. Я все устроил так, что даже если бы некоторые предметы не сгорели, нужные вещи окажутся в нужном месте, то есть костыль и: гипс в той же комнате, что и останки Горди. Я не был уверен, должен ли я оставить пистолет у тела Марни или возле Горди. Я выбрал Горди, потому что мне это показалось более правдоподобным. Марни смертельно ранила его, однако ему удалось вырвать пистолет у неё из руки и выстрелить… Потом из последних сил он добрел до дома, где умер.
В моем письме между строк была информация для миссис Френд и Селены, что Марни убила брата в тот же день, когда отравила отца, и что она спрятала мертвое тело в старом доме на ферме.
Я позволял им догадываться о правде и указывал, что они должны говорить полиции. Если они не наделают ошибок, то должны защититься. Они даже могут получить наследство, с некоторым весельем подумал я. Полиция никогда не узнает о существовании подставного Горди и о том, что подпись на обязательстве абстиненции была фальшивой. Если они поверят, что Марни отравила отца, не будет никаких юридических оснований для лишения наследства миссис Френд и Селены. Наверняка у них будет еще много хлопот с мистером Моффетом, но, между нами говоря, они и не с такими справлялись!
Перед моим мысленным взором встал образ Селены. И не один, а дюжина образов, сливающихся в один. Я видел, как она склоняется надо мной в лунном свете… И как обнимает меня за шею золотистыми руками, глядя на меня темно-синими глазами с этими невероятными слезами на ресницах. «Я люблю тебя, я в самом деле думаю, что люблю тебя… Это нечто совсем другое. Это как боль… А когда болит, то это, наверное, любовь, верно, любимый?!»
Тогда я считал её убийцей. Коварной лживой убийцей, лишенной совести. Однако теперь со странно сжавшимся сердцем я подумал: а может быть, она говорила правду? Может быть, впервые в жизни она полюбила?
Внезапно я почувствовал страстное желание увидеть её еще раз. Мне хотелось обнять её и почувствовать атласную теплоту её тела. Однако я знал, что не могу этого сделать. Если я увижу её еще раз, как я смогу уйти от неё? А ведь я должен уйти.
Я вернулся к письменному столу и выдвинул ящик, в котором миссис Френд держала деньги. Не мог же я уехать без единого цента за душой. Я взял пятьдесят долларов. Когда миссис Френд поймет, сколько я сделал для неё, она подумает, что в общем-то дешево уплатила за это.
Я погасил лампу. С противоположной стороны коридора находилась ванная. Я посмотрел на себя в зеркало — я был грязен и растрепан, на рукаве небольшое красное пятно. К счастью, небольшое. Я вытер пятно полотенцем, которое затем запихнул в карман, чтобы где-нибудь по дороге уничтожить его вместе с письмом самоубийцы, отредактированным Марни. Быстро пошел к гаражу, сел в автомобиль Горди и уехал. Я не знал, куда еду, да мне это, впрочем, было совершенно безразлично.
Чтобы только подальше…
Эпилог
Я сидел в мрачном холле скромной гостиницы Лос-Анджелеса, когда мне на глаза попалась газета. Я находился здесь уже неделю, потому что дешевая гостиница в большом городе — это лучшее укрытие.
В общем-то у меня не было особых причин прятаться. С той минуты, когда появились сенсационные сообщения об убийствах в Дона-Бич, я жадно прочитывал все газеты и убедился в том, что дело приобрело именно такой оборот, какой я предвидел. Инспектор Сарджент удовлетворился версией, что это Марни убила отца, хотя старый дом на ферме сгорел дотла, так что невозможно было восстановить происшедшие там события. Найденные куски гипса убедили инспектора, что труп Горди был моим трупом. С миссис Френд и Селены, которые прекрасно сыграли свои роли, были сняты все подозрения. Даже мистер Моффет, хотя он и кипел от ярости, заявил в газетном интервью, что готов отказаться от всяких претензий на состояние Френдов.
Только это звено, соединяющее меня с миссис Френд и Селеной, поддерживало меня в убеждении, что я вообще жив. Потратив почти все пятьдесят долларов, я знал о своей личности не больше, чем раньше.
Тысячу раз в день я повторял про себя слова: «Питер… Ирис… Самолет… Прощание в аэропорту». Но эти слова, когда-то полные содержания и значения, теперь ассоциировались исключительно с семейством Френдов. Селена, выносящая черного спаниеля из золотисто-серой комнаты. Селена, склонившаяся над вазой ирисов. Её светлые волосы… её губы, раскрытые в улыбке…
Мое будущее было пустым и неопределенным, как лицо утопленника.
Уже наступил вечер. Я в угрюмой задумчивости сел в одно из потертых кресел в холле гостиницы и бросил равнодушный взгляд на первую страницу газеты в поисках новых сенсаций в деле Френдов. Внезапно мой взгляд упал на довольно большую фотографию мужчины, под которой была помещена короткая заметка. Что-то показалось мне знакомым в этом молодом худощавом лице с близко посаженными глазами и буйной темной шевелюрой. Ниже фотографии я прочел: «Признается в нападении и ограблении мужа известной кинозвезды».
Без особого интереса я начал читать сообщение о том, что этот молодой человек по имени Луис Кривелли арестован за нападение. Во время допроса он признался, что около месяца назад попросил некоего Питера Даласа подвезти его на автомобиле в Сан-Диего. По пути он ударил Даласа и украл у него автомобиль и деньги. Газета далее сообщила, что этот факт еще больше усложняет тайну исчезновения Питера Даласа, недавно демобилизованного из военно-морского флота. Месяц назад он попрощался в аэропорту с женой, известной кинозвездой Айрис Далас, улетающей с группой артистов в Токио для выступлений перед американской оккупационной армией. Питер Далас уехал на своем автомобиле из аэропорта Бэрбанк, и с той минуты бесследно исчез. Полиция собирается выехать вместе с Кривелли на то место, где он, по его собственным словам, оставил оглушенную жертву, и начать розыск снова. Предполагают, что Питер Далас страдает потерей памяти, спровоцированной ударом Кривелли.