– Вы блефуете... – снова повторил он, но на этот раз в его интонации было еще меньше уверенности.
– До семи часов осталось совсем мало времени. Всего ничего, Альберт Николаевич. Может быть, в свете новых событий Завладская совсем и не импонирует мне как человек, и, по большому счету, мне все равно, убьют ее или она останется в живых, но я всегда завершаю то, за что берусь. И я никогда не блефую. Поэтому выбор у вас невелик. – Гуров пристально смотрел в глаза собеседнику. – Либо вы прямо сейчас говорите мне, кто, зачем, с какой целью и, главное, каким образом намеревался осуществить убийство Юлии Завладской, либо я приставлю «штайр» к вашей голове и спущу курок. Что я буду делать потом и как оправдаюсь – это уже мое личное дело. Но для вас ровным счетом ничего не изменится. Я понятно выражаюсь?
Доронин перестал ерзать. Теперь он сидел на стуле как пригвожденный, опасаясь сделать лишнее неверное движение, способное спровоцировать Гурова. Поведение полковника, его взгляд и те интонации, с которыми он говорил, заставили Альберта поверить в реальность озвученной угрозы. Опыта в общении с оперативными работниками ему явно недоставало, и на этом строился расчет Гурова.
– Итак? – поторопил задержанного полковник.
Лицо Доронина покрылось мертвенной бледностью.
– Послушайте, – заикаясь, произнес он. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Богом клянусь! При чем тут Завладская? Никто не думал ее убивать. Никто не посылал ей никаких писем. Зачем? Признаюсь, Лобанов говорил мне, что в последнее время поведение Завладской стало вызывать у него подозрения. Я не очень-то вникал, если честно. – С каждым словом Доронин начинал говорить все быстрее и быстрее. – Завладская вроде бы наткнулась на какую-то статью, где говорилось о продаже детей на органы, и стала что-то подозревать. Как утверждал Илья, она не знала всей подоплеки дела, в котором была замешана. И он опасался, как бы заведующая не запаниковала... Они с Щетининым контролировали ее, но... Это все, что я знаю. Мы не писали писем, полковник, и мы не собирались... Да здесь какая-то ошибка. Поверьте мне.
Гуров не спешил убирать пальцы с рукоятки «штайра» и ничем не выдал своего внутреннего разочарования. Не нужно было быть гениальным психологом, чтобы понять, что Доронин сейчас не врет. Слишком он был напуган, и, по сравнению с тем, какой судебный процесс ждал в недалеком будущем этого человека, угроза неосуществленного убийства была бы для него каплей в море.
– Не стреляйте, полковник. – Доронин покосился на пистолет. – Я же клянусь вам... Конечно, я не могу поручиться за все действия Лобанова или Щетинина, которые они могли осуществлять за моей спиной, но в данном конкретном случае, мне кажется, что это и не их работа. Тут же нет никакого здравого смысла. Ну подумайте сами!
– Хорошо. – Гуров поднял пистолет со стола и всунул его обратно в кобуру. – Я полагаю, что наш разговор не закончен, Альберт Николаевич, а всего лишь отложен. Как и та шахматная партия. Не забывайте, что в обоих случаях вы находитесь в предматовой ситуации.
– Я это запомнил, полковник. – Доронин облегченно перевел дух.
В эту секунду ему почему-то даже тюремное заключение не казалось таким уж ужасным развитием событий, как новая возможная встреча с Гуровым. В полковнике было что-то пугающее, и Альберт мысленно проклинал ныне уже покойного Лобанова за то, что тот принял решение противостоять этому человеку. Лучше бы было его просто не трогать. Но прошлого не вернешь.
Гуров застегнул пиджак и поднялся из-за стола. Лицо у него было хмурым и задумчивым. До предполагаемого убийства Завладской оставалось около полутора часов, а его расследование по данному вопросу вдруг неожиданно зашло в тупик. А ведь полковник был уверен на девяносто девять процентов, что он находится на верном пути. Где же произошла роковая ошибка? Что он так опрометчиво упустил из виду? Доронин последовал его примеру и тоже встал на ноги. Пару минут мужчины, один крепкий и уверенный в себе, а другой тщедушный, несмотря на свою плотную комплекцию, и морально раздавленный, открыто смотрели в глаза друг другу.
Поединок с «Эдельвейсом» закончился для Гурова абсолютной победой. Но что дальше? Что он может успеть за оставшиеся полтора часа?
Вторник. 17 часов 31 минута
– Я подозревала. – Завладская сцепила пальцы в замок и пропустила их между колен. – У меня были подозрения с самого начала. Как только Татьяна предложила мне заниматься этим. Но она, напротив, убеждала меня, что все в порядке, что все вполне законно... И даже больше, мы якобы занимаемся благородным делом. Вместо того чтобы отправлять детей в приюты, «Эдельвейс» подыскивал им благополучные семьи. И я поверила. Понимаешь, Стасик? Может быть, это только потому, что мне хотелось поверить? – Она вскинула голову.
Крячко пожал плечами.
– Может быть, – кратко произнес он.
На Юлю было жалко смотреть. Она была настолько подавлена всем происходящим, что это, казалось, отразилось и на ее внешности. Лицо как-то осунулось, щеки запали, взгляд тусклый и безжизненный. Она сидела на диване перед телевизором в коричневой шелковой пижаме, вновь сколов волосы на затылке. Стас расположился справа в кресле и грустно смотрел на ту, от которой еще в школе он был в восхищении. Ему казалось, что чувство это сохранилось, и он был даже уверен в этом, когда увидел Завладскую сегодня, но сейчас, в эту минуту... Она была для него совсем чужой, незнакомой.
Информация, которой Гуров успел поделиться по телефону с напарником, была скудной и краткой, но и того, что Станислав услышал, оказалось вполне достаточно. В действительности «Эдельвейс» занимался продажей детей на органы, и Юля была в этом замешана.
– Илья Романович... Он мне не понравился сразу, – продолжила тем временем Завладская. – Само его лицо, манера общения. Скользкий, отвратительный тип. Но я считала, что это всего лишь предвзятое отношение. Подозрения-то ничем не подтверждались... До тех пор, пока мне не позвонила Светлана. Мы с ней вместе учились в университете. А я до этого рассказывала ей о том, чем занимаюсь. И подозрениями поделилась... Так вот, она мне звонит и советует прочесть статью в «Харьков таймс». Я нашла ее через Интернет и узнала, что в ней рассказывается о судебном процессе над еще одной нашей сокурсницей, Тамаркой Минаевой. На пятом курсе она вышла замуж за бизнесмена из Харькова. Он приезжал в Москву по каким-то своим делам и в ночном клубе познакомился с Тамаркой...
Завладская нагнулась над журнальным столиком и взяла с краешка пепельницы уже заранее вставленную в мундштук сигарету. Прикурила от пляшущего огонька зажигалки. Крячко обратил внимание на то, что дрожи в пальцах у Юли уже не было. То ли она смогла взять себя в руки, то ли нервное напряжение действительно в ней перегорело. Она больше не предпринимала попыток к самоубийству, но Станислав на всякий случай предпочитал не оставлять ее без надзора. Перебинтованное левое запястье с проступившими на повязке багровыми кровоподтеками служило Крячко ярким напоминанием о его былом опрометчивом поступке.
– По окончании университета она сразу уехала к мужу. Первое время мы переписывались, но, знаешь, как это бывает... Два-три коротеньких сообщения по электронке и все. Дескать, живу, работаю, все в порядке... Короче, о Тамарке после ее отъезда я практически ничего не слышала. Ну, до этой статьи... Ужасно. – Завладская зажмурилась, но уже через секунду снова открыла глаза. – Я как прочла ее, меня аж передернуло. Там такие подробности... Хочешь, я могу дать тебе прочитать? – предложила она полковнику.
– Не сейчас, – отказался Крячко.
Завладская глубоко затянулась, запрокинула голову и выпустила под потолок тоненькую сизую струйку дыма. Отбросила рукой упавшую на лицо челку.
– Как знаешь. – Она пожала плечами, помолчала несколько секунд и заговорила опять: – Так вот, тогда я серьезно забила в набат. Ну, относительно серьезно, конечно. – На губах у Юли появилась виноватая улыбка. – Я еще раз поговорила с Аникеевой. Строго поговорила... И еще... Я же говорила тебе, что приняла решение оставить практику и уйти в частный бизнес. А вместе с больницей я рассчитывала послать куда подальше и Доронина, и Лобанова, и всех остальных тоже.
– Почему ты не рассказала мне обо всем этом сразу? – жестко спросил полковник. – Ты хоть представляешь, скольких неприятностей можно было избежать?
– Представляю. – Завладская не смотрела на него. – Но я побоялась, Стасик. Побоялась, что ты не станешь тогда оберегать меня.
– Одно противозаконное действие не исключает другого. – Крячко тоже потянулся за сигаретами. – Надеюсь, ты понимаешь, что суда тебе избежать не удастся...
– Если я останусь жива, – негромко ввернула Завладская.
– Во-первых, как известно, незнание не освобождает от ответственности, а во-вторых, подмена детей в родильном отделении...
– Я понимаю.
На какое-то время в разговоре повисла пауза. Крячко вдруг почувствовал, что, несмотря ни на что, ему чисто по-человечески жаль бывшую одноклассницу. Но чем он мог помочь ей в такой ситуации?
– У меня есть одно соображение, – мрачно и с расстановкой произнес он. – Не знаю, насколько это возможно, но попытка не пытка.
Она повернула голову в его сторону.
– Какое предложение?
– Бери лист бумаги и ручку. Пиши явку с повинной. Вчерашним числом. – Внутренне Стас мучился угрызениями совести, но даже он не способен был на то, чтобы вот так просто вытереть ноги о женщину, с которой переспал около часа тому назад. – Я проведу.
– И что это даст?
В глазах Завладской вспыхнула искорка надежды, и от этого Крячко передернуло еще больше. Скрывая свои эмоции, он поднялся с кресла, пересек зал и остановился только возле кухонного буфета. Доставая бинты, Станислав обратил внимание на то, где у Юли хранятся канцелярские принадлежности. Выдвинув ящик, он захватил сразу несколько белых листов бумаги и ручку. Вернулся с этим арсеналом к Завладской.