— А, понятно, — прискорбно покачала головой Карина. — Ты подписал, чтобы отомстить Ленке.
— Нет, нет, — запротестовал Лопаткин. — У меня и в мыслях такого не было! Меня уговорил Башмаков. Я готовился дать бой на совместном совещании…
— Ха-ха-ха… — залилась невеселым смехом Карина. — Ой, не могу. Коля, ты что несешь? Какой из тебя боец, зайчик ты мой во хмелю?
— Не веришь? А я хотел! А… — в сердцах махнул рукой.
Карина достала звонивший мобильник, это была дочь:
— Мам, тебя ждет Аня у нас дома. Я даю ей трубку.
— Карина Глебовна, — послышался тревожный голос Анны, придыхания в трубке дополнительно дали понять, что взволнована она не на шутку, — ко мне в общежитие приходил Юлиан Швец…
Пауза. Дыхание. Карина решила эмоциям не поддаваться. Рассудок ей подсказывал: как у Анны был повод убить Ушаковых, так и у Лопаткина был. У Швеца тем более.
— И что? — спросила она почти равнодушно.
— Он… он… хотел изнасиловать меня…
— А у него есть чем насиловать?
— Это было ужасно и совсем не смешно. Он набросился на меня, а потом… сам отстал… Не понимаю!
— Я сейчас приеду.
Карина положила телефон в карман пальто, поднялась и покосилась на жалкую фигуру Лопаткина, который, почувствовав ее взгляд на себе, робко поднял голову.
— Уходишь? — он едва не заплакал. — Карина, дай денег. Скоро зарплата…
— Сколько? — рявкнула она.
— Стольник. Если есть, два.
— Держи, — протянула деньги. — Пить будешь?
— Не знаю. Наверное.
— Что вы за люди, Коля, — внезапно перешла на беззлобный тон Карина. — Создаете трудности, потом боретесь с ними. Это форма умопомешательства. Оглянись вокруг, Коля, сколько интересного в жизни. Ты же многое умеешь, а уцепился за истлевший театр. Там уже ничего нет, за что можно держаться. Когда-то мы плевали на деньги, но хоть занимались творчеством. А что сейчас? Ты создаешь антураж бездарному негодяю Юлику. Коля, разве это достойно?
— Что ты хочешь? — поднял он безразличные глаза на Карину.
— Ничего, — махнула она рукой. — Хотеть должен ты, Коля. Пока.
Анна рассказывала сбивчиво, в основном опираясь на свои впечатления.
— Так чего он хотел? — пыталась выяснить Карина.
— Не знаю. Он не сказал. Меня как парализовало, я его боюсь.
— Хорошо, начнем от печки. Принес деньги на гроб, бутылочку аперитива… Кстати, Юлик на грани, запьет скоро. Алкоголикам ни грамма нельзя в рот брать, а он выпил. Дальше. Полез к тебе, потом ушел, пообещав роль… Ну, конечно покупает. Твое молчание покупает.
— Чтобы я не сказала… — догадалась Анна.
— …что видела его у стола, — закончила Карина. — Знаешь, это все-таки он. Он подсыпал яд Ушаковым. Но Овчаренко почему подсунул… не могу понять.
— Что же мне делать?
— Держаться от него подальше. Слушай, возьми больничный.
— Со вторника репетиции…
— Нет, вы идиоты! — вспылила Карина. — Если Юлик решился на убийство, а ты стала свидетельницей… это очень серьезно. Знаешь, что я думаю по поводу его визита? Он еще и проверял тебя.
— В каком смысле?
— Что ты есть, — выделяя каждое слово, сказала Карина. — Он следил за твоими реакциями, как ты реагируешь на деньги, на его расположение, на его страсть, пойдешь ли с ним на связь…
— Фу! — поморщилась Аннушка.
— Как закоренелый мерзавец, Юлик считает, если дать тебе все, ты заткнешься. Но ты не намекнула ему: я на все согласна, только облагодетельствуйте меня. Твоя позиция представляет опасность для тебя же. А ты о роли думаешь, дура.
— Но я же не больна… кто выпишет мне больничный?
— Я позвоню знакомой, она сделает.
— Вы же знаете, Карина Глебовна, что Эра Лукьяновна не признает больничные из других поликлиник. У нее действительны только те, которые выданы в поликлинике, к которой прикреплены актеры.
— Да пошли ее подальше! Не имеет права… О, я совсем забыла. Это же Мессалина, она установила свои права. Все же бери больничный. Аня, театров много, жизнь одна.
— Хорошо, — понуро сдалась девушка.
5
Готовился романтический ужин. Яна разогрела курицу, которую дала мама, сделала гарнир — запеченный картофель с сыром. Степа старательно резал салат. Бутылка «Мерло» стояла на столе между двух свечей. Подсвечников нет, перевернули две чашки, на них установили свечи. Сели за стол, Степа налил в бокалы вина… и тут раздался звонок мобильника.
— Степочка, это Волгина.
— Слышу, — ответил он. Яна накладывала ему на тарелку картофель и салат, Степа жестом показал: хватит, куда столько! — Что случилось?
— Именно случилось, — сказала Волгина. — У нас труп.
— Не ошиблись? — с тоской глядя на тарелку, спросил он. — Не как вчера?
— Ошибки быть не может, — почти пропела Оксана. У Степана сложилось впечатление, что трупы — самое большое счастье Волгиной. — Приезжай, здесь интересно.
Он отключил телефон, изобразив на лице: прости меня.
— Ты хоть поешь, — вздохнула Яна.
Романтический ужин превратился в молниеносное поглощение пищи, когда основной целью становится просто набить желудок. Яна только высказывалась:
— Что за работа такая? Ни поесть толком, ни пожениться. Я обречена ждать тебя у окна, как прекрасные дамы ждали рыцарей в Средние века. (Степа что-то сказал, разобрать было невозможно.) Знаю, я лучше всяких дам, которые жили в каком-то там веке. Иди к своим трупам, раз они тебе так нравятся. А по мне, это так противно…
Он хотел сказать, что трупы не могут нравиться нормальному человеку. Просто кто-то должен заниматься и этой работой. Не сказал — рот был набит.
Степан взбежал по лестнице на пятый этаж. Дверь в квартиру была открыта, на площадке толпились, по всей видимости, соседи. Он вошел в прихожую, затем в комнату. Петрович священнодействовал за столом, снимая отпечатки. Составлялся протокол, Оксана курила. Степа подошел к Волгиной, та сообщила, указав глазами на труп:
— Афанасий Егорович Виолин, пятидесяти восьми лет, одинокий, заслуженный артист. Больше суток лежит вот так.
Пожилой мужчина лежал на полу ничком, повернув голову в сторону. Одна его рука была вытянута вдоль тела, вторая — согнутая в локте — покоилась у лица.
— Одни заслуженные артисты в театре, — пробормотал Степа, рассматривая труп. — Значит, это четвертый по счету. Многовато. Кто его обнаружил?
— Соседка обратила внимание, что Виолин не вынул из почтового ящика газеты. А почту Афанасий Егорович забирал регулярно, так как ее воруют. Соседка живет на одной с ним площадке, вытащила газеты, позвонила ему. Он не открывал, а телевизор работал. Сначала она ничего подозрительного в этом не усмотрела, а потом, когда подходила к квартире еще несколько раз, ей странным показалось, что все время работает телевизор, причем очень громко. Вызвала милицию. А мне уж сообщили позже, актеры теперь мои клиенты.
— Улики есть?
— Понимаешь, Петрович предполагает, а ему я доверяю, что Виолин отравлен. Конечно, вскрытие покажет, но Петрович думает, что вон в той бутылке сильнодействующий яд.
— Интересно…
— В пакетике пробочка, посмотри. (Степа взял целлофановый пакет с пробкой от коньячной бутылки, изучил ее, пожал плечами.) Внимательно смотри. Там маленький прокол, вероятно иголкой.
Степа обтянул целлофан вокруг пробки, изучил каждый миллиметр и обнаружил едва заметный прокол. Эта точка на поверхности пробки настолько мала, что ее, во-первых, немыслимо увидеть, во-вторых, если и увидишь, примешь за обычное пятнышко. Степа положил пакетик с пробкой на стол:
— Значит, если экспертиза подтвердит наличие яда…
— Подтвердит, Степа, — сказал Петрович, не отрываясь от бутылки. — Чутье мне подсказывает, что обязательно подтвердит.
— Интересно, как попала к нему бутылка, — теперь более пристально Степа вглядывался в труп. — Может, подложили, как Овчаренко? Или некто принес коньяк прямо сюда, предложил выпить, Виолин выпил…
— Дело в том, что квартира была заперта изнутри, — перебила Степана Волгина. — Отсюда вывод, что преступника не было здесь на момент смерти. Да и рюмка одна, она валялась под рукой Виолина. Впрочем, некоторые преступники успешно ликвидируют улики.
В это время Петрович поднялся из-за стола:
— Все, ребята. Чужих здесь не было. Отпечатки пальцев только одного человека — хозяина.
— Прекрасно, — недовольно буркнула Волгина. — Выходит, улик нет, кроме бутылки.
Степа походил вокруг неплохо сохранившегося трупа, затем присмотрелся к бутылке на столе. Коньяк дорогой, очень-очень дорогой. Такой коньяк не всякий пьет…
— А где упаковка? — он резко повернулся к Волгиной.
— Упаковка? — подняла она брови. — Какая?
— Этот коньяк — я знаю точно — только в упаковке продается, — воодушевился Степа и одновременно досадовал на непонимание Оксаны. — И не во всех магазинах его купишь, только в самых крутых. По количеству коньяка в бутылке видно, что выпил он грамм сто пятьдесят, может, чуть больше. Следовательно, распечатал коньяк дома. Должна быть упаковка, может, там и есть чужие пальчики. Мусорное ведро смотрели?
По виду Оксаны догадался, что в мусорное ведро не заглянули. Непростительная халатность! А должны были не в шкафах рыться, а в мусоре. Степа рванул на кухню, осмотрел шкафы, под мойкой обнаружил ведро. Поставив его на середину кухни, отошел, указав рукой на красивую коробку, а дальше уже дело Петровича. Тот вынул из ведра фирменную картонную упаковку, понес в комнату. Степа взял ведро, чтобы поставить его на место… а там бумага, в какую заворачивают бандероли на почте.
— Оксана, смотри-ка, — поднял он бумагу. На дне лежал свернутый ватин, но в нем ничего не было.
— Угу. Считаешь, коньяк прислали по почте?
— Обратный адрес местный, — показал ей надпись, достал записную книжку и переписал адрес. — Фамилии нет, только инициалы: Р. М. Ф.
— Это еще не повод. По почте он мог получить что угодно.
— Ребята! Идите сюда, — позвал их из комнаты Петрович. Когда они пришли на зов и окружили стол, за которым он работал, Петрович повернул к ним картонную крышку. — Надпись, смотрите.