Вскоре из здания больницы выбежал Башмаков. Только сейчас Степа заметил, что обут он в туфли на высоких каблуках. Деталь, конечно, незначительная, но рассмешила его. Степа тоже не высок ростом, но комплексовать по этому поводу глупо. Гриша тем временем залез в машину, а Толик спросил, куда ехать. Степа ответил, что сейчас переговорит с актером, потом решит. Но Башмакова домой точно не повезет, милиция не такси. Он по-деловому начал:
— Ваше мнение, кто мог прислать вам бутылку? Только не говорите «не знаю», я устал слышать эти слова от ваших артистов.
— Я действительно не знаю, — пробормотал Башмаков, не глядя на Степу.
— Вы прочли обратный адрес на бандероли?
— Прочел, но он мне ни о чем не говорит. Фамилии не было, только инициалы. А на крышке упаковки было написано: «От всей души актеру Башмакову».
С гордостью сказано. Но хорошенькое дело — адрес ему ничего не говорит! Степа был крайне удивлен, если не сказать больше.
— А вы, я имею в виду артистов, ходите друг к другу в гости? — задал он вполне законный вопрос.
— Практически нет, — признался Гриша. — У нас в театре это опасно делать, потому что… доносчиков много. А в подпитии чего только не скажешь… нечаянно.
— И вы не знаете, где жили Виолин, Рубан? Вы же председатель профкома.
— Что, и Рубан?.. — потрясенно вымолвил Башмаков.
— Нет, она жива. Я привел первые пришедшие в голову фамилии. Вы не ответили.
— Понимаете, у этих актеров дети давно выросли, поэтому профком с ними не работает.
— Нет, я не понимаю, как, работая в маленьком коллективе, председатель профсоюзной организации не знает адресов своих членов!
— Ну, что касается того же Виолина и Рубан, они давно вышли из профсоюзной организации.
— Почему?
— Во-первых, Эра Лукьяновна противник профсоюза в театре. Считает, что эта организация изжила себя. Во всех коммерческих структурах профсоюза нет, она хочет и в театре ликвидировать этот орган.
— Интересно. А как же она сокращает работников? Без профкома?
— Но пока-то мы существуем, она с нами иногда считается. Во-вторых, многие вышли из профсоюза по разным причинам. Чтобы не платить членские взносы, чтобы угодить директору, а некоторые считают профсоюз бесполезной организацией, не защищающей права работника, вышли по этой причине.
— А вы права защищаете?
— По мере сил.
Не поверил Степа. Уж больно Гриша вялый, чтобы прилагать силы.
— Вы играете большие роли? — задал следующий вопрос Степа.
— Большие роли у нас играют два человека: Швец и Подсолнух, остальные на подхвате, — с обидой пробубнил Гриша. — Жена играет, а мне не дают.
Спрашивать, зачем Башмаков подходил к столу, Степа пока не стал, пусть этот вопрос застанет его врасплох. Степа сказал Башмакову, что он может быть свободен, а Толику велел ехать сначала к Петровичу, дабы забросить злополучный коньяк, а после в театр за списком.
Степан и Оксана склонились над списком, напечатанным на машинке.
— Давай, не мудрствуя, выберем из списка тех, кто так или иначе соприкоснулся с ядом, — предложила Оксана. — Так, кто у нас первый по списку? Башмаков. Он председатель профкома и член художественного совета. Далее следует… Виолин. Угу, член художественного совета. Что там выполняет художественный совет?
— Как объяснила сама директриса, совет решает, кому быть в театре, а кому не быть. Наверное, еще что-нибудь делает, но мне стала известна только эта функция, не соответствующая действительности, но выполняющая указания директора.
— Значит, это его главная функция, — пробормотала Оксана, ведя пальцем по списку. — Ну-ка, кто еще у нас в совете?.. Ага, Кандыков тоже член художественного совета, пока жив, и на него не покушались. Овчаренко… член. К счастью, тоже жива, несмотря на убийственный подарок. И Подсолнух член.
— Двусмысленно звучит, — пошутил Степа.
— Я не вкладывала двойного смысла, клянусь… Вот! Рубан тоже член совета. Сюда же входит… заведующая костюмерным цехом. Странно, костюмер решает, кому из артистов быть в театре? Очень странно. В состав совета входит и Швец! И директор, имеющая два голоса!
— Да, забыл сказать. Эра Лукьяновна на работе не появлялась, придет только завтра, потому что на вторник назначен сбор труппы.
— Во сколько сбор?
— В одиннадцать утра. Что говорят свидетели о Виолине?
— Да так… особо не распространялись. Боятся, видимо, попасть в подозреваемые. А Лозовская Анна вообще не явилась. Машинист сцены откровенно высказался по поводу артистов, мнение его нелицеприятно. Но он собрался поменять место работы, поэтому такой храбрый. А рассказал, что Виолин был каким-то придурковатым. То лаялся с директором и Швецом, то обнимался с ними и пел дифирамбы, причем демонстративно все это делал. В труппе его не любили как раз за беспринципность. Обожал подслушивать и доносить директору, следовательно, по этой причине друзей в театре не имел. В этом театре вообще не приняты дружественные отношения — это его слова. На момент смерти Виолин состоял в ссоре с директором и Швецом, орали они друг на друга во всеуслышание. Но это еще не повод отравить Виолина. Да и всерьез его никто не воспринимал. Отношения его с Ушаковыми были никакие, они друг друга в упор не видели. Кстати, Ушаковы не были членами художественного совета, и Галеев тоже.
— Все же перевес на стороне членов художественного совета. Мотивы были у многих. Есть улики. Но улики косвенные. По-моему, мы надолго завязнем.
— Я еще в учебниках читала, что дела по отравлениям расследуются годами. Сейчас все больше пистолетом орудуют, ну, перышком, в крайнем случае, удушают. А у нас оригинальный способ решения проблемы, хоть и самый древний. Убивец попался очень сообразительный, талантливый, можно сказать.
— А давай, Оксана, предположим, что отравитель нацелился на членов художественного совета. И обоснование нашим предположениям есть: большинство членов совета получили подарки со смертью. Значит, это человек, которого они кровно обидели. Да, но как же тогда быть с Ушаковыми?
— Могли Ушаковы случайно оказаться жертвами?
— Думаю, нет. Яд бросили во время спектакля, зная, что только Ушаковы будут пить из бокала.
— Тогда, возможно, Ушаковы каким-то образом прознали о планах убийцы. Назад он повернуть не мог, потому что уже отправил партию коньяка как раз двадцать пятого октября, а это день спектакля «Коварство и любовь». Поэтому их отравили первыми.
— Возможно. Ты не забыла, что бандероли отправляла женщина?
— У меня прекрасная память. План такой. Я звоню остальным членам совета и предупреждаю, чтоб не вздумали попробовать подарок на вкус, если вдруг его получили. И чтобы завтра привезли подарки в театр. Мы с тобой тоже поедем на сбор трупов… ой, на сбор труппы! Как бы моя оговорка не воплотилась в жизнь, я ужасно суеверная. Тьфу, тьфу, тьфу! А встретимся у Петровича часиков в десять. Идет?
Едва Степа вышел от Оксаны, как позвонила Карина Гурьева:
— Степан, вы можете сейчас приехать ко мне?
— Есть новости?
— В общем-то да.
Она назвала домашний адрес, Степа запрыгнул в машину к Толику.
6
Войдя в квартиру Гурьевой, Степа открыл рот от удивления. На диванчике мирно сидела Лозовская, теребила пальчиками платочек и виновато взирала на него.
— Вы почему не пришли к следователю? — резонно спросил Степа.
— У нее больничный, — вступилась за Анну Карина. — Присаживайтесь, это надолго.
Степа слушал, иногда переспрашивая одно и то же по несколько раз. Понимал, что выглядит тупым ментом, да ведь трудно разобраться во взаимоотношениях исключительных особ, то бишь артистов. После рассказа Карины и некоторых дополнений Анны он глубоко задумался. Мозги поехали набекрень. Окончательно все расползлось.
— Давайте-ка еще раз все уточним, — сказал он женщинам, которым казалось, что они вполне толково выложили милиционеру факты. — Значит, Ушаков вернулся к жене. Он так вам заявил, да, Анна?
— Да, — кивнула та.
— А жене сказал, что вы беременная и собираетесь жить в квартире Ушаковых, потому что вас попросили из общежития? Не могу понять, зачем он солгал ей?
— Мы тоже не можем понять, — с сожалением вздохнула Карина.
— Ладно, пока опустим этот момент, он от нас не убежит, — проговорил Степа. — Вернемся к спектаклю. Вы, Анна, весь спектакль и антракт находились на сцене. Швец проходил в антракте через сцену, вы его увидели, он увидел вас… (Чуть не сорвалось с языка: и доложил следователю, по сути, указал на Лозовскую.) А когда вы пили из бокала? В первом акте, в антракте, во втором акте, когда?
— Это было во втором акте, перед той картиной, когда Лена и Виталий… — Аня не договорила, навернулись слезы.
— Значит, вы пили уже в конце второго акта, — призадумался Степа. — Тогда яд бросил не Швец.
— Да? — озадачилась она. — Я как-то об этом не подумала… Мне показалось, раз он так смутился, увидев меня, значит, в чем-то виноват. А может… может, он вернулся, только никто этого не заметил?
— Потом Ушакова вынесла на сцену кувшин и бокал, — рассуждал он. — Через сколько времени после того, как вы пили из бокала, она вынесла поднос?
— Я не засекала… — произнесла Аннушка, вспоминая. — Минут через пять… может, меньше. Я знала, что она придет за подносом прямо со сцены, поспешила уйти за задник, не хотела с ней встречаться.
— Выходит, примерно в течение пяти минут поднос с кувшином и бокалом оставался на реквизиторском столе? А за кулисами был кто-нибудь еще?
— В тот момент только Катерина Кандыкова.
«Значит, именно в эти считаные минуты кто-то бросил яд», — подумал Степа.
— Где находился Подсолнух? — спросил он Анну.
— Я его не видела.
— Получается, он вас видел, потом шантажировал, а вы его не видели, так?
— Да, так.
— Теперь Лопаткин, — не глядя на женщин, которые с надеждой следили за Степой, произнес он. — Лопаткин утверждает, что переспал с Еленой Ушаковой, был влюблен в нее. Она дала ему сразу же отставку…